Страница 10 из 15

Добавлено: 22 авг 2011, 22:15
Касыда
"Бытовая травма"
Вот лето, воскресенье, позднее утро. Мама с папой сына отправили в пионерский лагерь - расслабляются вдвоем и душой и телом. Она на кухне завтрак готовит, огурчики режет, он в комнате пол натирает - обычная однокомнатная квартира. Одинцовский проспект, верхний этаж, окна настеж распахнуты. Внизу озеро блестит, народ загорает. А жара стра-ашная стояла. И они как встали, так голые и ходят. Еще вполне нестарые, наслаждаются свободой.
Трет он паркет, потеет, мышцами поигрывает, а пиво в холодильничке, вода в ванной, жена голая на кухне,- музыка играет.
А под окном тихо сидел их сиамский кот. Балдел от духоты, сквознячок ловил.
Ну, а поскольку муж голый, все его хозяйство в такт движению соответственно раскачивается. И кот сонным прищуром это движение лениво следит...
Сиамские кошки вообще игривые. У них повышенно выражен охотничий инстинкт.
Муж, маша щеткой на ноге и своим прочим, придвигается ближе. ближе, кот посмотрел, посмотрел, неприметно собрался - и прыг на игрушку! Когтем цоп!- поймал.
Муж от неожиданности и боли дернулся, подскользнулся голой пяткой на натертом паркете, на каплях пота, щетка с другой ногой вперед вылетела - и он с маху затылком да об пол: бу-бух!
Жена слышит из кухни - стук.
- Саша, что там у тебя?
Никакого ответа.
- Сашенька,- зовет,- что там у тебя упало?
Что упало. Ага; Железный Феликс споткнулся.
Полная тишина. А когда, надо заметить, человек так навзничь башкой падает - звук деревянный, глухой, как чурка.
Пошла она посмотреть. Лежит он, в лице ни кровинки, глаза на лоб закатились. "Господи! что случилось!.."
Кратковременный рауш. Вырубился. Затылком-то тяпнуться.
Кот на шкаф взлетел, смотрит сверху круглыми глазами - тоже испугался.
Ах, ох, да что делать; вызывает скорую, брызжет водой, сует нашатырь. А кот следит, ка у нее груди болтаются...
К приезду он кое-как оклемался: зеленый, в холодном поту, тошнота и головокружение; классическая картина сотрясения мозга. Ну что - надо госпитализировать.
Заполняет врач карточку, как да что, а жена излагает детали в трагической тональности: ведь не чужой предмет пострадал.
В новые лифты носилки, известно, не лезут, и тащат они его сверху вручную. И как глянут они на страдальческую рожу пострадавшего, представят ситуацию, вообразят себе в лицах эту паркетную корриду с размахиванием гениталиями и охотником-котом, так их хохот и разбирает. Медбрат икает. Врач мимо ступеньки, и они вываливают к черту больного на лестницу. И он ломает руку.
Тут медики подыхают от хохота. Они хватаются за перила, перегибаются пополам, прижимают животы и стонут без сил. Потом , взрываясь приступами идиотского непроизвольного смеха, накладывают ему шину и тащат лечить дальше.
По дороге рассказали шоферу и чуть не въехали в столб. А уж в приемном был просто праздник души, просили повторить на бис.
Сотрясение небольшое оказалось, но уж в гипсе он походил.
(Михаил Веллер "Легенды Невского проспекта")

Добавлено: 27 авг 2011, 14:02
Березина
В продолжении темы "Политика, экономика, общество с 1991г"
С подачи Матсьи летом прочитала несколько книг Рубанова А.В. В том числе и "Хлорофилию"...
"Эта книга взорвет ваш мозг.
Эта книга рассказывает о том, как Москва заросла травой высотой с телебашню.
Эта книга рассказывает о том, как русские сдали Сибирь в аренду китайцам.
Эта книга рассказывает о том, как люди превращаются в растения"

Рекомендую 8) психологическая фантастика о нашем будущем...

Добавлено: 29 авг 2011, 08:09
Винни-Пух и все-все-все
(Концовка "Троих в лодке", когда они сбежали из лодки)

Двадцать минут спустя три человеческие фигуры, сопровождаемые стыдливо потупившейся собакой, украдкой пробирались от лодочной пристани у гостиницы "Лебедь" к железнодорожной станции. Их туалет, достаточно неопрятный и скромный, состоял из следующих предметов; черные кожаные башмаки - грязные; фланелевый костюм - очень грязный; коричневая фетровая шляпа - измятая; макинтош - весь мокрый; зонтик.
Мы обманули лодочника в Пэнгборне. У нас не хватило духу сказать ему, что мы убегаем от дождя. Мы оставили на его попечение лодку и все ее содержимое, предупредив его, что она должна быть готова к девяти часам утра. Если... если что-нибудь непредвиденное помешает нам вернуться, мы ему напишем.
В семь часов мы были на Пэддингтонском вокзале и оттуда прямо направились в упомянутый мной ресторан. Слегка закусив, мы оставили там Монморенси и распоряжение приготовить нам ужин к половине одиннадцатого, а сами двинулись на Лестер-сквер.
В "Альгамбре" мы привлекли к себе всеобщее внимание. Когда мы подошли к кассе, нас грубо направили за угол, к служебному входу, и сообщили, что мы опаздываем на полчаса.
Не без труда мы убедили кассира, что мы вовсе не всемирноизвестные "гуттаперчевые люди с Гималайских гор", :) и тогда он взял у нас деньги и пропустил нас.
В зрительном зале мы имели еще больший успех. Наш замечательный смуглый цвет лица и живописные костюмы приковывали к себе восхищенные взгляды. Все взоры были устремлены на нас.
Это были чудесные мгновенья.

Добавлено: 2 сен 2011, 21:51
Касыда
К.Д.Заслофф "Перечень личных прав".
Вы имеете право:
- иногда ставить себя на первое место;
- просить о помощи и эмоциональной поддержке;
- протестовать против несправедливого обращения или критики;
- на свое собственное мнение и убеждения;
- совершать ошибки, пока не найдёте правильный путь;
- предоставлять людям право решать свои собственные проблемы;
- говорить "нет, спасибо", "извините, нет";
- не обращать внимания на советы окружающих и следовать своим собственным убеждениям;
- побыть в одиночестве, даже если другим хочется вашего общества;
- на свои собственные чувства- независимо от того,понимают ли их окружающие;
- менять свои решения или избирать другой образ действий;
- добиваться перемены договорённости, которая вас не устраивает.

Вы никогда не обязаны:
- быть безупречным на 100%;
- следовать за толпой;
- любить людей, приносящих вам вред;
- делать приятное неприятным людям;
- извиняться за то, что были самим собой;
- выбиваться из сил ради других;
- чувствовать себя виноватым за свои желания;
- мириться с неприятной ситуацией;
- жертвовать своим внутренним миром ради кого бы то ни было;
- сохранять отношения, ставшие оскорбительными;
- делать больше, чем позволяет время;
- делать что-то, что на самом деле не можете сделать;
- выполнять неразумные требования;
- отдавать что-то, что на самом деле не хочется отдавать;
- нести на себе тяжесть чьего-то неправильного поведения;
- отказываться от своего "я" ради кого бы то ни было или чего бы то ни было.

Эти права отличаются от юридических. Заявляя о своих личных правах, надо помнить: они есть у каждого. Учитесь уважать права других так же, как вы хотите, чтобы уважали ваши.

Добавлено: 8 сен 2011, 15:17
Винни-Пух и все-все-все
[Хочу порекомендовать интересную, на мой взгляд книгу – «Путь актера» Михаила Чехова (знаменитого актера, племянника А.П. Чехова). Немного о нем здесь: http://www.c-cafe.ru/days/bio/18/041_18.php
Чем он меня заинтересовал – он работал по своей системе, суть которой, как мне кажется, можно выразить мыслью Пушкина «спокойствие есть необходимое условие прекрасного»; также, как мне кажется, он утверждал, что актеру для качественной работы необходимо воспитать в себе Наблюдателя]:

«Когда в 1928 году, уже за границей, Станиславский вызвал меня на беседу о его системе (это была последняя наша встреча), мы договорились (хотя и не согласились) относительно двух пунктов, вызывавших разногласие. Первым из них был вопрос об «аффективных воспоминаниях». Станиславский находил, что воспоминания из личной, интимной жизни актера, если сосредоточиться на них, приведут к живым, творческим чувствам, нужным актеру на сцене. Я же позволял себе возражать ему, что истинно творческие чувства достигаются через фантазию. По моим понятиям, чем меньше актер затрагивает свои личные переживания, тем больше он творит. Он пользуется при этом очищенными от всего личного творческими чувствами. Душа его забывает личные переживания, перерабатывает их в своих подсознательных глубинах и претворяет их в художественные. Прием же «аффективных воспоминаний» Станиславского не позволяет душе забыть личные переживания. Мое мнение подтверждалось для меня еще и тем, что «аффективные воспоминания» часто приводили актеров (преимущественно актрис) в нервное и даже истерическое состояние.
В связи с этим первым пунктом находился и второй. Он касался того, как актер должен фантазировать, или, по выражению Станиславского, «мечтать» об образе своей роли. Если актер играет, например, Отелло, то он должен вообразить себя в обстоятельствах Отелло. Это вызовет в нем чувства, нужные ему для исполнения роли Отелло, утверждал Станиславский. Мое возражение заключалось в следующем. Актер должен забыть себя и представить в своей фантазии Отелло, окруженного соответствующими обстоятельствами. Наблюдая Отелло (но не себя самого) в своем воображении, как бы со стороны, актер почувствует то, что чувствует Отелло, и чувства его в этом случае будут чистыми, претворенными и не будут втягивать его в его собственную личность. Образ Отелло, увиденный в фантазии, воспламенит в актере те таинственные, творческие чувства, которые обычно называются «вдохновением».

[Ну и вообще было интересно прочитать о жизни Михаила Чехова, в частности, о его отце, старшем брате А.П. Чехова, изрядном чудаке]:

"...Но я не только боялся отца, я уважал его и даже благоговел перед ним. Часто он, невзирая на мою молодость, излагал мне удивительно завлекательно и понятно всевозможные философские учения, сопоставляя и критикуя их. Я с восторгом слушал его рассказы. Эрудиция его была поистине удивительна: он великолепно ориентировался не только в вопросах философии, но и в медицине, естествознании, физике, химии, математике и т. д., владел несколькими языками и в пятидесятилетнем возрасте, кажется, в два-три месяца изучил финский язык.

Но… он был слишком большой оригинал в жизни, и это помешало ему использовать свои знания и громадную жизненную энергию сколько-нибудь систематически и в каком-нибудь определенном направлении. Он органически не выносил ничего обыкновенного, привычного, трафаретного. Он не мог, например, иметь одни карманные часы, как все люди, он имел их четырнадцать или пятнадцать, при этом часы не должны были оставаться в металлической оправе, как обыкновенные часы, — нет, оправа снималась с них, и они отделывались тоненькими дощечками, тщательно и искусно пригнанными друг к другу. Стенные его часы были ужасны. Они состояли из пробок, прутьев, мха, древесных лишаев и пр., вместо гирь висели бутылки, наполненные водой, и рядом с ними стояли на полу великолепные высокие старинные часы из красного дерева, оставленные им в неприкосновенности, очевидно, из уважения к их возрасту.

Мука моя происходила оттого, что я привлекался почти ко всем новым изобретениям отца в качестве его ближайшего сотрудника. Однажды мне было приказано большой палкой вертеть в бочке старые газеты, постепенно подливая в них воду и превращая их в густую кашу. Изобретение заключалось в том, что эта бумажная каша раскладывалась толстым слоем на полу его кабинета и в высохшем виде должна была представлять собой род линолеума.

Здесь имелась в виду и дешевизна. Он не мог помириться с тем, что люди платят деньги за то, что можно сделать самому, и притом дешево. Работа с растиранием газет длилась несколько дней. Затем размазывание бумажной каши по полу и, наконец, окраска ее в яркий красный цвет и… снова сдирание и соскабливание с пола треснувшего и покоробившегося «линолеума».

Весь двор нашей дачи (мы жили за городом круглый год) был занят огородом и курятником. Куры были у отца самых разнообразных и необыкновенных пород и такой нежной организации, что не переносили зимних холодов и доставляли много забот и волнений отцу. Отношения его с курами были так сложны и интимны, что их трудно было разгадать. Когда петух ухаживал не за той курицей, которую намечал для этой цели отец, то со двора раздавались крик и брань, петух удирал от отца, взывая о помощи, весь курятник приходил в возбуждение, и разгневанный отец удалялся к себе в кабинет. Когда же наступало время «заряжать инкубатор» (яйца высиживались, конечно, искусственным способом), то приходило в движение все население дома. Прислуга кипятила воду, брат носил эту воду в комнату с инкубатором, я следил за градусником и лампой, а отец раскладывал на сетку яйца, помечая на них числа, породы и пр. И когда через три недели вылуплялись цыплята, то мать моя и я должны были, изображая курицу-наседку, делать «тю-тю-тю», ударяя пальцем по столу перед самым носом цыпленка, отец же изобретал в это время всевозможные приспособления, которые, опускаясь сверху на спинки всего большого семейства новорожденных цыплят, должны были сымитировать для них пушистый животик наседки.

С наступлением болезни отца [алкоголизм] моя душевная жизнь принимала несколько иной характер. С одной стороны, я страдал за отца и мать, с другой — радовался тому вниманию, которое оказывал мне отец во время своей болезни. Он рассказывал мне много удивительных вещей, причем рассказы его становились неотразимо увлекательны. Он умел писать и говорить просто, сильно, красочно, умно, завлекательно и, когда нужно, — остроумно. Антон Павлович Чехов говорил про него:

— Александр гораздо способнее меня, но он никогда ничего не сделает из своего таланта — его погубит болезнь.

Часами просиживал я около отца и слушал его рассказы о звездном мире, о движении и строении планет, о знаках зодиака и пр. Он знакомил меня со всевозможными явлениями и законами природы, иллюстрируя их самыми неожиданными и красивыми примерами. Религиозных тем мы не затрагивали никогда, ибо мой отец был атеистом и мировоззрение его было материалистическим. Он привил мне любовь к знанию, но все мои попытки изучения философских систем или отдельных наук никогда не носили систематического характера и были не больше как вспышками увлечения. Мне много приходилось и приходится страдать от неумения систематически работать. Почти все мои знания были усвоены быстро, страстно, но поверхностно. И только после пережитого мною разочарования в области театра и после некоторых осложнений в душевной жизни я впервые, хотя и поздно, начал понимать необходимость строгой, систематической работы в той области, которую действительно желаешь постигнуть. И поскольку я прежде ценил в других то, что обыкновенно называют непосредственностью, талантливостью и т. д., постольку теперь меня ужасает эта «талантливость», если она не хочет приобретать культуры путем упорного, настойчивого труда. В наши же дни, когда темп жизни нельзя назвать иначе как бешеным темпом, всякая непосредственность и талантливость, не желающая иметь дело с дисциплиной труда, обречена на отставание и смерть.

Добавлено: 12 сен 2011, 14:39
А.Смит
Лучшее об офисной работе:
...Отплытие назначено на ближайшую субботу. Джордж в этот день должен быть на работе (он должен был спать в банке с десяти до четырех каждый день, кроме субботы. По субботам его будили и выпроваживали в два.

Добавлено: 16 сен 2011, 08:26
Винни-Пух и все-все-все
Рассказ "Лорд Маунтдраго" Сомерсета Моэма
http://lib.rus.ec/b/37791/read
Здесь песня "Двухколесный велосипед", которая упоминается в рассказе
http://www.youtube.com/watch?v=uVmaEamk ... re=related

Добавлено: 1 окт 2011, 22:30
Винни-Пух и все-все-все
Ч У Т Ь - Ч У Т Ь

На той коммунальной кухне, где было мне лет восемь или полдевятого, стояла кирпично-чугунная печка, топилась она углём и дровами, у печки было четыре диска, на которых двадцать пять человек варили еду в кастрюлях, жарили на сковородках, тушили в её в казанах, кипятили огромные медные чайники, всякие пекли пироги – квадратные, круглые, длинные и короткие. Площадь кухни была метров десять, по сорок сантиметров на каждого, там же был рукомойник один на всех, топоры для дров, лопата для угля, две кочерги, которыми в дни праздников и поминок дрались иногда по пьянке. Не все, конечно, а только некоторые, особенно женщины, они почему-то чаще мужчин.
Окно этой кухни упиралось в глухую кирпичную стену соседнего дома. Стена была очень страшного цвета – как внутренность адской пещеры, где на каждом шагу разверзается гиблое место, пропасть и прорва. Из окон всех пяти этажей в ту прорву летели селёдочные хребты и хвосты, пустые консервные банки, осколки битой посуды, гнилые отбросы, окурки, лохмотья, помоечный мусор. Для этого только и открывались мутные окна в стене, потому что не шёл никакой в них воздух оттуда, кроме отравы.
Сорок лет истекло, а всё же оно мне изредка снится к перемене погоды, снится это окно и мой детский ужас, что весь тот мусор и падаль, карабкаясь друг на друга, выдавливают стекло и всех жильцов погребают заживо, - бронхоспазмы, лёгочная обструкция… Иные люди, с которыми сводит судьба, проясняются в этом оконном сне таинственным образом, беззвучной подсказкой, – ещё до того, как паршивые их поступки проясняются в яви в должное время. Мелькают они в этом сне и в этом окне, мелькают, чуть-чуть, едва-едва. Но речь не о том. А о младшем брате нашей соседки Кармен, высокой и сильной казанской красавицы.
Он был настоящий вор. Он где-то, не знаю где, воровал мешками недоделанные какие-то шкуры, ловко и очень художественно их перекрашивал под лису, под бобра и енота, под тигра и леопарда. Исключительно по воскресеньям, когда впритирку народ на толкучке, он сбывал свою красочную пушнину, не скрывая, что это – подделка, и прямо оттуда мчался на поезд, половину той выручки сунув многодетной и вдовой сестре Кармен, которая стояла там на атасе, стерегла его от облавы.
Месяца через три он тихонечко вдруг появлялся, ободранный, тощий, голодный. Как зверёк, забивался в тёплый угол на кухне и жадно хлебал "капустняк" из оловянной миски. Вместе с ним проникали в квартиру три-четыре мешка, из которых воняло мочой, как положено шкурам, над которыми он художественно трудился.
Он ходил всегда озираясь чуть-чуть. Озираясь, мылся под краном, когда провели воду и рукомойник выбросили. Чуть-чуть озираясь, чесал свою гриву гребёнкой. Спал на подстилке у печки на кухне, чуть-чуть озираясь.
Глаза его не совсем закрывались во сне и были чуть-чуть здесь, а чуть-чуть там. Однажды, чуть-чуть озираясь, он выдолбил на кухне в стене малюсенькую себе комнатёнку, такой сундучок, холодный и тёмный, где сперва помещался один человек с электроплиткой и лампочкой в потолке.
Но потом вдруг ему открылось, что, если долбить дальше, комнатёнка распространяется вглубь, за счёт замурованной кладовки в соседней квартире, - что он и сделал, упорно долбя и затем поселясь основательно, с топчаном и столом, с двумя просторными табуретками и даже с комодом, на котором стоял сворованный каким-то невероятным образом телевизор с линзой, в которую наливали тогда воду для получения хорошей видимости. Только редкие богачи покупали в те времена телевизоры, это была несусветная роскошь. Человек по тридцать набивалось в его безоконную, беззаконную жилплощадь, чтобы смотреть в эту невидаль с водяной линзой, - и тогда он сиял весь от счастья,чуть-чуть озираясь.
Была у него чахотка, повсеместная в те времена, и были у него в двух разных городах две овдовевших сестры, чьи молодые мужья пали смертью храбрых на фронте, а у каждой – по четверо-пятеро ребятишек.
И всех он кормил, одевал чуть-чуть, обувал кое-как своей опасной профессией, преступная тайна которой завораживала меня чуть-чуть в те яркие детские годы.
Он был безупречно честен в быту. Если что-нибудь брал в долг – стакан крупы, луковицу, кусок сахара или кусочек мыла, - всегда возвращал во-время и сполна. Яблоками делился и хлебом. Никогда не пил и не дрался.
Но и ни с кем не точил балясы, от нечего делать не вступал в разговор и никаких занятных бесед не поддерживал, избегал их чуть-чуть.
Однажды, чуть-чуть озираясь, он подарил мне альбом для акварели, о котором я даже мечтать не могла, - такой дорогой альбом!.. Он сиял на витрине универмага и вдруг исчез!.. Сиял бы на той витрине ещё сто лет, такая ему цена была там написана, - и вдруг растворился бесследно.
Чуть-чуть заикаясь и сильно моргая, спросила я продавца:
- Тут был у вас альбом на витрине… можно ли посмотреть, какая в этом альбоме бумага?
- Нельзя! Украли альбом! Из витрины украли, а стёкла все целые. И другого такого альбома у нас, девочка, нет, - шёпотом сказал продавец, чуть-чуть озираясь.
Итак, когда мне было лет восемь или полдевятого, знала я лично самого настоящего вора, совсем его не боялась и даже с благодарной детской любовью описывала его в своём потайном дневнике, а тайник для моих сочинений, сам не зная того, сделал вор, приподняв доску деревянной ступеньки у входа.
Однажды январской ночью, когда в школе были каникулы и поутру не сдёргивали с меня одеяло, я сидела на кухне и читала старого "Идиота" с ятями, читала при свечке, чтоб не жечь коммунальную лампочку с электрическим счётчиком. В те времена не были редкостью дети, которые читали запоем, обожали старые книги, проникая в их многотомную суть, как в замечательно страшную сказку, где страшные тайны взрослых. Это было проникновение более мощное и глубокое, чем…
Внезапно по воздуху, словно дикая кошка, промчался всклокоченный вор, одним рывком распахнул окно и канул во тьму, в то гиблое место, в теснину между домами, в пропасть и в прорву. И в ту же секунду страшно загрохотали в дверь кулаками и сапогами, рыча:
- Откройте! Милиция!
Сонные соседи в подштанниках посыпались в коридор, все друг на друга шипели:
- Откройте! Откройте же! Откройте же, наконец!
И все мешали друг другу пробраться к двери и совершить открытие.
Ни о каком укрывательстве вора ничуть не думая, а просто от леденящего страха и зимней стужи, хлынувшей в оконную щель, которую вор оставил, естественно, не закрыв за собой окно изнутри, я проворно защёлкнула раму окна на крюк. Но этого как раз в скандальной толкучке никто не заметил.
Милиционеров было четверо, все с мороза румяные. Один бросился сразу на кухню к тому окну, матерно удивился, что оно изнутри заперто на крючок, распахнул его и стал светить фонарём в ту пропасть и прорву.
- Кармен, где твой братец? Где этот подлый ублюдок, вонючий гадёныш? Он с подельником валенки спёр со склада, пятнадцать пар! И семь электрических счётчиков, за охрану которых мы отвечаем! Где он, сука?
- А по чём я знаю? Ищи!.. – сказала Кармен, зевая. – Такая твоя работа.
- Чья эта свечка и книга?- спросил он грозно.
- Это – моё…
Он схватил меня за фланелевый ворот платья и поднял над Землёй, как щенка:
- Где он? Куда сиганул? Говори, не то запру в допре!
Так сильно ворот врезался мне в горло, что я не могла говорить, даже если бы захотела. Но я не хотела. Потому что он меня мучил и унижал, держа на весу, и почти вытряхивая из платья, и произнося эти жуткие звуки: ЗАПРУ В ДОПРЕ, ЗАПРУВДОПРЕ, ЗАПРУВДОПРЕ!..
А когда, наконец, он вернул меня оттуда на Землю, я была уже вовсе не тем ребёнком, чуть-чуть другим, но это "чуть-чуть" пропитало всю мою плоть, всю душу – и там осталось навек.
- Если ты кого-нибудь или что-нибудь видела хотя бы чуть-чуть, обязательно скажи, это поможет товарищам из милиции, - белыми губами произнесла мама, поправляя чуть-чуть мои волосы и одежду. Её дрожащий нездешний голос и холодные, дрожащие, нездешние руки напомнили мне страшную механическую куклу из " Багдадского вора".
- Здесь никого не было. Я ничего такого не видела. Я книгу читала.
Милиция учинила обыск в незаконно выдолбленной комнатёнке вора, но обыскивать там было нечего, всё как-то исчезло само собой. У Кармен перевернули постели, вспороли подушки, распотрошили комод и шкаф.
Её дети смотрели на это спокойно. Никто не вопил, не визжал, не плакал.
Когда все разошлись и затихли, Кармен принесла мне на кухню кусок круглого хлеба и полила его подсолнечным маслом:
- Ешь! Чаю сейчас напьёмся, готов кипяток. Хорошо ещё товару не было, только две шкурки. А из двух шкурок дело не сошьёшь, - сказала она. – Сядет мой братец, сядет за те проклятые счётчики. И на кой они ему были нужны?.. Валенки – вещь, утеплю своих да племянников, а где взяла – не докажешь, перекрашу. Но счётчики, счётчики… Эх, дурак дураком, хоть бы в поезде его не сцапали.
Но его-таки сцапали в поезде. А умер он через полгода в тюремной больнице, на пересылке. Две сестры его и куча племянников горевали отчаянно. И какое-то время все они жили впроголодь. Между делом выяснилось, что был он им вовсе не кровный родственник, подкидыш. Младенцем лежал себе на Земле в одеялке под окном их барака дощатого.
Я не видала его мёртвым. И поэтому я – единственный на Земле свидетель, что он просто однажды январской ночью метнулся кошкой в окно и скрылся в теснине между двумя домами, чтоб его не схватили за шиворот и не трясли над Землёй в подвешенном состоянии, приговаривая: "Запру в допре, запрувдопре, запрувдопре!.."
- Голодное воровство наказуемо, а сытое – нет или очень редко, потому что законы сочинаются сытыми, - говорила Кармен, зевая. Такая была у неё болезнь сердца, от которой зевают. И от этой болезни она начинала вдруг говорить, как по книге. Особенно, если выпьет. Это явление часто встречается, но почему-то велено думать, что по пьянке язык заплетается у всех подряд. Не у всех. У некоторых – наоборот.
Чуть-чуть этот вор притворился живым, и время от времени он чуть-чуть встречается мне на улице, куда-то спешит, озираясь чуть-чуть, с каким-то котом в мешке, исчезая внезапно в людском потоке, в подворотне, в теснине между домами, чуть-чуть улыбаясь мне лично. Тогда я сама себе говорю:
- Привет!

Добавлено: 19 окт 2011, 22:17
ah1005
А.С.Шленский "Загон предубойного содержания" Бесплатно здесь: http://flibusta.net/b/144222.
Контркультура. Очень доходчиво. Рассказ жесткий, даже жестокий.
Немного из:

– Да, увы! Цивилизация… Она извращает законы природы, разделяя вещи, неразделимые в природе. Раньше всех она варварски разорвала великолепную гармонию мироздания, естественно и слитно ощущаемую всеми живыми существами, на две раздельные и совершенно бессмысленные вещи – знание и веру. Когда бесполезность такого деления стала очевидна, прямоходящие попытались исправить ошибку, а на самом деле усугубили её, разделив знание на факты, логику, причинность, статистику с корреляцией и прочие штудии. Веру разделили ещё глупее – на конфессии, конгрегации, догмы, ритуалы, обряды и тому подобные глупости. Итак, если исключить из рассмотрения все прочие традции и принимать во внимание одно только христианское знаковое поле, то по одну сторону гносеологической пропасти находятся апостольские писания, Фома Аквинский, блаженный Августин и на закуску Ансельм Кентерберийский, а по другую её сторону – Аристотель, Декарт, Рассел, Витгенштейн, Хомский, Фреге и наконец Гёдель, который вбил последний гвоздь в гроб дискурсивного подхода к познанию реальности…
– А что такое «дискурсивный» ?
– Дискурс – это коммуникативный акт, включающий в себя некий текст и ряд экстралингвистических факторов.
– А что такое «экстралингвистические факторы» ?
– Это реалии, существущие вне языка. То есть, они существуют, но поскольку они существуют вне языка, то следовательно рассказать о них с помощью языка я не могу, и никто не может, вы уж не обессудьте.
– А как же Гегель, уважаемый Цунареф? Помните в «Феноменологии духа» он писал: «знанию нет необходимости выходить за пределы самого себя, где оно находит само себя и понятие соотвествует своему предмету, а предмет – понятию» . А теперь вот толкуют про какие-то экстралингвистические факторы…
– Гегель… А что, собственно, Гегель? Всю жизнь пробултыхался в болоте, которое сам же и вырыл в промежутке между знанием и верой. Вырыл и наполнил трясиной, которую он назвал диалектикой. Разумеется, купание в этом болоте не сделало прямоходящих счастливее, и тогда они раздробили всё уже окончательно – логический позитивизм, прагматизм, физикализм, функционализм, когнитивизм… Чем дальше в лес, тем мельче осколки, и составить из них осмысленную мозаику уже никому и никогда не удастся. Вот и всё что я могу сказать по поводу истории философии."

Добавлено: 22 окт 2011, 18:23
Крючкотвор
ah1005 писал(а):Цивилизация… Она извращает законы природы, разделяя вещи, неразделимые в природе.
Илья Кормильцев писал(а):Если ты выдернешь волосы,
Ты их не вставишь назад

Добавлено: 26 окт 2011, 21:47
Винни-Пух и все-все-все
(просто интересная история, понравилась)

О монахе Какунэне
(Из японских преданий раннего средневековья)

Какунэн был учеником Мэйкая. Ненавидел он путы мира и устремлялся душою к Учению Будды. Волосы обрив, покинул он дом, стопы направил на Путь истинный, надел одежду монашескую и принял посвящение, достоинства полон. Сердцем он был чист, нравом – кроток. Греха сторонился, а согрешит – покается. Сердцем укрепившись, «Сутру лотоса»* читал. Только всегда так было – станет читать, а три строки выговорить не может. Станет на память читать, дойдет до того места – и позабудет. Сколько ни учил, запомнить не мог. Святой уж и плакал, и Трем Сокровищам молился, бодхисаттве Фуген поклонялся, о пригляде просил. Явился ему во сне монах годами старый и сказал: «Знаю я, отчего ты три строки запамятовал. В прошлом рождении был ты жучком книжным, жил в «Сутре лотоса» и три строчки съел. Жил в сутре – оттого и родился человеком и «Сутру лотоса» читать можешь. Но три строки съел и оттого из запамятовал. Теперь же в грехе своем с усердием покайся, сердце верою наполни. Тогда и я тебе помогу – память верну.»
Проснулся Какунэн и три строки те запомнил как есть и читал их теперь без запинки.
После того как грех его Какунэну открыт был, читал он сутру с рвением и усердием каждый день по три раза, от правила своего не отступаясь. Славу и богатство этого мира отринув, долгие годы ожидал он просветления. Если так он жил, кто усомнится, что он вознесся?

*«Сутра лотоса» - один из основных священных текстов буддизма махаяны (Великой колесницы)

Добавлено: 5 ноя 2011, 16:44
Винни-Пух и все-все-все
http://lib.guru.ua/HISTORY/RUSSIA/afanasij_nikitin.txt

"Хождение за три моря" Афанасия Никитина

(фрагмент)
...И я, грешный, привез жеребца в Индийскую землю, и дошел с ним до Джуннара, с божьей помощью, здоровым, и стал он мне во сто рублей. Зима у них началась с Троицына дня. Зимовал я в Джуннаре, жил тут два месяца. Каждый день и ночь -- целых четыре месяца -- всюду вода да грязь. В эти дни пашут у них и сеют пшеницу, да рис, да горох, да все съестное. Вино у них делают из больших орехов, кози гундустанские называются, а брагу -- из татны. Коней тут кормят горохом, да варят кхичри с сахаром да с маслом, да кормят ими коней, а с утра дают шешни. В Индийской земле кони не водятся, в их земле родятся быки да буйволы -- на них ездят и товар и иное возят, все делают.

Джуннар-град стоит на скале каменной, не укреплен ничем, богом огражден. И пути на ту гору день, ходят по одному человеку: дорога узка, двоим пройти нельзя.

В Индийской земле купцов поселяют на подворьях. Варят гостям хозяйки, и постель стелют хозяйки, и спят с гостями. (Если имеешь с ней тесную связь, давай два жителя, если не имеешь тесной связи, даешь один житель. Много тут жен по правилу временного брака, и тогда тесная связь даром); а любят белых людей.

Зимой у них простые люди ходят -- фата на бедрах, другая на плечах, а третья на голове; а князья да бояре надевают тогда на себя порты, да сорочку, да кафтан, да фата на плечах, другой фатой себя опояшет, а третьей фатой голову обернет. (О боже, боже великий, господь истинный, бог великодушный, бог милосердный!)

И в том Джуннаре хан отобрал у меня жеребца, когда узнал, что я не бесерменин, а русин. И он сказал: "И жеребца верну, и тысячу золотых впридачу дам, только перейди в веру нашу -- в Мухаммеддини. А не перейдешь в веру нашу, в Мухаммеддини, и жеребца возьму, и тысячу золотых с твоей головы возьму". И срок назначил -- четыре дня, на Спасов день, на Успенский пост. Да господь бог сжалился на свой честной праздник, не оставил меня, грешного, милостью своей, не дал погибнуть в Джуннаре среди неверных. Накануне Спасова дня приехал казначей Мухаммед, хорасанец, и я бил ему челом, чтобы он за меня хлопотал. И он ездил в город к Асад-хану и просил обо мне, чтобы меня в их веру не обращали, да и жеребца моего взял у хана обратно. Таково господне чудо на Спасов день. А так, братья русские христиане, захочет кто идти в Индийскую землю -- оставь веру свою на Руси, да, призвав Мухаммеда, иди в Гундустанскую землю...

Добавлено: 5 дек 2011, 16:30
Винни-Пух и все-все-все
Интереснейшей фигурой античного мира был философ-пифагореец 1 в н.э. Аполлоний из Тианы, считавшийся чудотворцем. Филострат в «Жизни Аполлония Тианского», восхваляя дарования своего героя, рассказывает, что он творил чудеса, ходил по воде, летал, воскрешал мертвых и совершал немало других поступков, недоступных обычным людям.
Очевидно, Аполлоний Тианский имел немало последователей, охотно прибегавших к мошенническим трюкам и фокусам. На них-то, на этих «лжепророков», обратил свой сарказм Лукиан в диалоге «Александр или Лжепророк». Герой этого произведения наделен хорошими способностями: «Он отличался природными дарованиями, гибкостью и остротой ума, был в значительной степени наделен любознательностью, понятливостью, памятью, способностью ко всем наукам…».
Обучение Александр прошел у некоего врача-шарлатана. Оба они понимали, что, как пишет Лукиан, «человеческая жизнь подчинена двум величайшим владыкам – надежде и страху, и тот, кто сумеет по мере надобности пользоваться обоими, вскоре разбогатеет. Они видели, что и боящийся, и надеющийся – каждый чувствует страстное желание и необходимость узнать будущее. Благодаря надежде и страху, этим двум тиранам, люди постоянно идут в святилища и, стремясь узнать будущее, приносят в жертву целые кирпичи из золота».
… Из тонкого полотна Александр изготовил голову змеи, которая при помощи нехитрого устройства из конского волоса могла высовывать раздвоенное жало; с этой змеей ловкий фокусник разыгрывал целые театральные представления. Затем как-то ночью в яму, вырытую для закладки фундамента храма, он положил гусиное яйцо, точнее – пустую скорлупу, куда спрятал только что родившуюся змейку, и, зарыв яйцо глубоко в грязь, удалился. На следующий день Александр полуголым выбежал на рыночную площадь с кривым ножом в руках и, встряхивая развевающимися волосами, взобрался на высокий алтарь и стал поздравлять горожан со скорым пришествием нового бога. «Присутствующие – а сбежался почти весь город, с женщинами, старцами и детьми – были поражены, молились и падали ниц. Александр произносил какие-то непонятные слова, вроде еврейских или финикийских, приведя всех в изумление, так как они ничего не понимали, кроме имен Аполлона и Асклепия. Затем обманщик побежал к строящемуся храму; приблизившись к вырытым углублениям и к приготовленному им заранее источнику оракула, он вошел в воду и громким голосом стал распевать гимны Аполлону и Асклепию, приглашая бога явиться…» Александр попросил чашу, погрузил ее в воду и вытащил яйцо, где должен был находиться новый бог.
«Взяв яйцо в руки, он говорил, будто держит самого Асклепия. А собравшиеся внимательно смотрели, ожидая, что произойдет дальше, очень удивленные уже и тем, что в воде отыскалось гусиное яйцо. Разбив его, Александр взял змейку. Присутствовавшие, увидев, как она движется и извивается вокруг его пальцев, тут же вскричали и начали приветствовать бога, поздравляя город с новым счастьем. Каждый жадно молился, прося у бога богатств, изобилия, здоровья и прочих благ».
Александр же со змейкой отправился домой, сопровождаемый восторженными толпами. Несколько дней он не выходил на улицу, рассчитывая, что в город соберутся жители всего края. «Так и случилось. Город переполнился людьми, лишенными мозгов и рассудка… только по виду отличающихся от баранов». Тогда удачливый обманщик предстал перед народом, одетый пышно, «как подобает божеству», и спрятал в складках одеяния свою большую искусственную змею, а ее полотняную голову выставил наружу. Люди пришли в изумление от того, что священная змея Асклепия за несколько дней так необыкновенно выросла. После этого Александр разыграл прорицателя, собирая во имя новорожденного бога таблички с вопросами, перевязанные и запечатанные и легко снимая них печати, а затем снова накладывая, так что никто не мог ни о чем догадаться, и все верили, что он – ясновидящий. За каждое прорицание лжепророк взимал немалую плату: одну драхму и два обола с человека, людей же к нему приходило несколько десятков тысяч в год. Новоявленный прорицатель и его змея стали необыкновенно популярны, известность их росла, и Александр богател не по дням, а по часам.
Оракул предсказал самому себе, что проживет полтораста лет и погибнет от удара молнии. Однако умер он, по словам Лукиана, не дожив и до семидесяти от мучительной болезни. Его помощники почтили его память пышными погребальными обрядами и играми…

Добавлено: 8 дек 2011, 20:37
narasius
— Отчего же несправедливо? — повторил князь Андрей. — То, что справедливо и несправедливо — не дано судить людям. Люди вечно заблуждались и будут заблуждаться, и ни в чем больше, как в том, что они считают справедливым и несправедливым.
— Несправедливо то, что есть зло для другого человека, — сказал Пьер, с удовольствием чувствуя, что в первый раз со времени его приезда князь Андрей оживлялся и начинал говорить и хотел высказать все то, что сделало его таким, каким он был теперь.
— А кто тебе сказал, что такое зло для другого человека? — спросил он.
— Зло? Зло? — сказал Пьер. — Мы все знаем, что такое зло для себя.
— Да, мы знаем, но то зло, которое я знаю для себя, я не могу сделать другому человеку, — все более и более оживляясь, говорил князь Андрей, видимо желая высказать Пьеру свой новый взгляд на вещи. Он говорил по-французски. — Я знаю в жизни только два действительные несчастья: угрызение совести и болезнь. И счастие есть только отсутствие этих двух зол. Жить для себя, избегая только этих двух зол, вот вся моя мудрость теперь.
— А любовь к ближнему, а самопожертвование? — заговорил Пьер. — Нет, я с вами не могу согласиться! Жить только так, чтобы не делать зла, чтобы не раскаиваться, этого мало. Я жил так, я жил для себя и погубил свою жизнь. И только теперь, когда я живу, по крайней мере стараюсь (из скромности поправился Пьер) жить для других, только теперь я понял все счастие жизни. Нет, я не соглашусь с вами, да и вы не думаете того, что вы говорите. — Князь Андрей молча глядел на Пьера и насмешливо улыбался.
— Вот увидишь сестру, княжну Марью. С ней вы сойдетесь, — сказал он. — Может быть, ты прав для себя, — продолжал он, помолчав немного, — но каждый живет по-своему: ты жил для себя и говоришь, что этим чуть не погубил свою жизнь, а узнал счастие только, когда стал жить для других. А я испытал противуположное. Я жил для славы. (Ведь что же слава? та же любовь к другим, желание сделать для них что-нибудь, желание их похвалы.) Так я жил для других и не почти, а совсем погубил свою жизнь. И с тех пор стал спокоен, как живу для одного себя.
Да как же жить для одного себя? — разгорячаясь, спросил Пьер. — А сын, сестра, отец?
— Да это все тот же я, это не другие
, — сказал князь Андрей, — а другие, ближние, le prochain, как вы с княжной Марьей называете, это главный источник заблуждения и зла. Le prochain — это те твои киевские мужики, которым ты хочешь делать добро.
И он посмотрел на Пьера насмешливо вызывающим взглядом. Он, видимо, вызывал Пьера.
— Вы шутите, — все более и более оживляясь говорил Пьер. — Какое же может быть заблуждение и зло в том, что я желал (очень мало и дурно исполнил), но желал сделать добро, да и сделал хотя кое-что? Какое же может быть зло, что несчастные люди, наши мужики, люди так же, как мы, вырастающие и умирающие без другого понятия о Боге и правде, как образ и бессмысленная молитва, будут поучаться в утешительных верованиях будущей жизни, возмездия, награды, утешения? Какое же зло и заблуждение в том, что люди умирают от болезни без помощи, когда так легко материально помочь им, и я им дам лекаря, и больницу, и приют старику? И разве не ощутительное, не несомненное благо то, что мужик, баба с ребенком не имеют дни и ночи покоя, а я дам им отдых и досуг?.. — говорил Пьер, торопясь и шепелявя. — И я это сделал, хоть плохо, хоть немного, но сделал кое-что для этого, и вы не только меня не разуверите в том, что то, что я сделал, хорошо, но и не разуверите, чтобы вы сами этого не думали. А главное, — продолжал Пьер, — я вот что знаю, и знаю верно, что наслаждение делать это добро есть единственное верное счастие жизни.
— Да, ежели так поставить вопрос, то это другое дело, — сказал князь Андрей. — Я строю дом, развожу сад, а ты больницы. И то и другое может служить препровождением времени. Но что справедливо, что добро — предоставь судить тому, кто все знает, а не нам. Ну, ты хочешь спорить, — прибавил он, — ну давай. — Они вышли из-за стола и сели на крыльцо, заменявшее балкон.
— Ну, давай спорить, — сказал князь Андрей. — Ты говоришь школа, — продолжал он, загибая палец, — поучения и так далее, то есть ты хочешь вывести его, — сказал он, указывая на мужика, снявшего шапку и проходившего мимо их, — из его животного состояния и дать ему нравственные потребности. А мне кажется, что единственно возможное счастье — есть счастье животное, а ты его-то хочешь лишить его. Я завидую ему, а ты хочешь его сделать мною, но не дав ему ни моего ума, ни моих чувств, ни моих средств. Другое — ты говоришь: облегчить его работу. А по-моему, труд физический для него есть такая же необходимость, такое же условие его существования, как для тебя и для меня труд умственный. Ты не можешь не думать. Я ложусь спать в третьем часу, мне приходят мысли, и я не могу заснуть, ворочаюсь, не сплю до утра оттого, что я думаю и не могу не думать, как он не может не пахать, не косить, иначе он пойдет в кабак или сделается болен. Как я не перенесу его страшного физического труда, а умру через неделю, так он не перенесет моей физической праздности, он растолстеет и умрет. Третье, — что бишь еще ты сказал?
Князь Андрей загнул третий палец.
— Ах, да. Больницы, лекарства. У него удар, он умирает, а ты пустишь ему кровь, вылечишь, он калекой будет ходить десять лет, всем в тягость. Гораздо покойнее и проще ему умереть. Другие родятся, и так их много. Ежели бы ты жалел, что у тебя лишний работник пропал, — как я смотрю на него, а то ты из любви к нему его хочешь лечить. А ему этого не нужно. Да и потом, что за воображенье, что медицина кого-нибудь вылечивала... Убивать! — так! — сказал он, злобно нахмурившись и отвернувшись от Пьера.
Князь Андрей высказывал свои мысли так ясно и отчетливо, что видно было, он не раз думал об этом, и он говорил охотно и быстро, как человек, долго не говоривший. Взгляд его оживлялся тем больше, чем безнадежнее были его суждения.
— Ах, это ужасно, ужасно! — сказал Пьер. — Я не понимаю только, как можно жить с такими мыслями. На меня находили такие же минуты, это недавно было, в Москве и дорогой, но тогда я опускаюсь до такой степени, что я не живу, все мне гадко, главное, я сам. Тогда я не ем, не умываюсь... ну, как же вы...
— Отчего же не умываться, это не чисто, — сказал князь Андрей. — Напротив, надо стараться сделать свою жизнь как можно более приятной. Я живу и в этом не виноват, стало быть, надо как-нибудь получше, никому не мешая, дожить до смерти.
— Но что же вас побуждает жить? С такими мыслями будешь сидеть не двигаясь, ничего не предпринимая.
— Жизнь и так не оставляет в покое. Я бы рад ничего не делать, а вот, с одной стороны, дворянство здешнее удостоило меня чести избрания в предводители; я насилу отделался. Они не могли понять, что во мне нет того, что нужно, нет этой известной добродушной и озабоченной пошлости, которая нужна для этого. Потом вот этот дом, который надо было построить, чтобы иметь свой угол, где можно быть спокойным. Теперь ополченье.
— Отчего вы не служите в армии?
— После Аустерлица! — мрачно сказал князь Андрей. — Нет, покорно благодарю, я дал себе слово, что служить в действующей русской армии я не буду. И не буду. Ежели бы Бонапарте стоял тут, у Смоленска, угрожая Лысым Горам, и тогда бы я не стал служить в русской армии. Ну, так я тебе говорил, — успокоиваясь, продолжал князь Андрей, — теперь ополченье, отец главнокомандующим третьего округа, и единственное средство мне избавиться от службы — быть при нем.
— Стало быть, вы служите?
— Служу. — Он помолчал немного.
— Так зачем же вы служите?
— А вот зачем. Отец мой один из замечательнейших людей своего века. Но он становится стар, и он не то что жесток, но он слишком деятельного характера. Он страшен своею привычкой к неограниченной власти и теперь этой властью, данной государем главнокомандующим над ополчением. Ежели бы я два часа опоздал две недели тому назад, он был повесил протоколиста в Юхнове, — сказал князь Андрей с улыбкой. — Так я служу потому, что, кроме меня, никто не имеет влияния на отца и я кое-где спасу его от поступка, от которого бы он после мучился.
— А, ну так вот видите!
— Да, но не так, как ты думаешь., — продолжал князь Андрей. — Я ни малейшего добра не желал и не желаю этому мерзавцу-протоколисту, который украл какие-то сапоги у ополченцев; я даже очень был бы доволен видеть его повешенным, но мне жалко отца, то есть опять себя же.
Князь Андрей все более и более оживлялся. Глаза его лихорадочно блестели в то время, как он старался доказать Пьеру, что никогда в его поступке не было желания добра ближнему.
— Ну, вот ты хочешь освободить крестьян, — продолжал он. — Это очень хорошо; но не для тебя (ты, я думаю, никого не засекал и не посылал в Сибирь) и еще меньше для крестьян. Ежели их бьют, секут и посылают в Сибирь, то я думаю, что им от этого нисколько не хуже. В Сибири ведет он ту же свою скотскую жизнь, а рубцы на теле заживут, и он так же счастлив, как был прежде. А нужно это для тех людей, которые гибнут нравственно, наживают себе раскаяние, подавляют это раскаяние и грубеют оттого, что у них есть возможность казнить право и неправо. Вот кого мне жалко и для кого я бы желал освободить крестьян. Ты, может быть, не видал, а я видел, как хорошие люди, воспитанные в этих преданиях неограниченной власти, с годами, когда они делаются раздражительнее, делаются жестоки, грубы, знают это, не могут удержаться и все делаются несчастнее и несчастнее.
Князь Андрей говорил это с таким увлечением, что Пьер невольно подумал о том, что мысли эти наведены были Андрею его отцом. Он ничего не отвечал ему.
— Так вот кого и чего жалко — человеческого достоинства, спокойствия совести, чистоты, а не их спин и лбов, которые, сколько ни секи, сколько ни брей, все останутся такими же спинами и лбами.
— Нет, нет и тысячу раз нет! я никогда не соглашусь с вами, — сказал Пьер.

Добавлено: 11 дек 2011, 15:08
А.Смит
навеяно вопросами о практике некоторых посетителей форума )))

...Потом мы сели ужинать, и мальчишка, набив рот хлебом с грудинкой, начал болтать. Он произнес застольную речь в таком роде:
— Мне тут здорово нравится. Я никогда еще не жил в лесу; зато у меня был один раз ручной опоссум, а в прошлый день рождения мне исполнилось девять лет. Терпеть не могу ходить в школу. Крысы сожрали шестнадцать штук яиц из-под рябой курицы тетки Джимми Талбота. А настоящие индейцы тут в лесу есть? Я хочу еще подливки. Ветер отчего дует? Оттого, что деревья качаются? У нас было пять штук щенят. Хенк, отчего у тебя нос такой красный? У моего отца денег видимо- невидимо. А звезды горячие? В субботу я два раза отлупил Эда Уокера. Не люблю девчонок! Жабу не очень-то поймаешь, разве только на веревочку. Быки ревут или нет? Почему апельсины круглые? А кровати у вас в пещере есть? Амос Меррей — шестипалый. Попугай умеет говорить, а обезьяна и рыба нет. Дюжина — это сколько будет?... ("Вождь краснокожих" ОГенри, взято из чудесной изысканной библиотечки http://www.serann.ru/)

Добавлено: 23 дек 2011, 23:05
Винни-Пух и все-все-все
Вот еще один классный американский писатель - Уильям Сароян, рассказ "Три купальщика и Йельский выпускник"

…В Малаге мы зашли в магазин, погрелись у печки, потом скинулись и купили банку бобов и батон. Хозяина магазина звали Даркус, хотя он был не иностранец. Он открыл банку, разложил бобы по трем картонным тарелкам, сунул нам каждому деревянную вилку и нарезал батон. По годам он был, наверно, старик, а с виду нет, и веселый.
- Где были, ребята? – спросил он.
- Плавали,- сказал Джо.
- Плавали?- спросил он.
- Ну да, - сказал Джо, - открывали сезон на реке.
- Да чтоб меня окучили!- сказал бакалейщик. – Ну и как?
- И трех футов не будет,- сказал Джо.
- А вода холодная?
- Ледяная.
- Да чтоб меня удобрили! – сказал бакалейщик.- Повеселились?
- Как? – спросил Джо у моего братана Мурада.
Джо сам не брался решать, повеселились мы или как.
- Уж и не знаю, - сказал мой братан Мурад. – Мы, когда нырнули, увязли в грязи по локоть.
- Выбирались – выбирались из грязи,- сказал я.
- Да чтоб меня подстригли! – сказал бакалейщик! - Зачем вам это понадобилось?
- Ни за чем,- отрезал Джо со всей решительностью, потому что все сходу не перечислишь, а рот его был набит бобами и батоном.
- Да чтоб меня сложили ворохом и запалили! – сказал бакалейщик. – А ну, ребята, давай говори: вы из каких будете? Калифорнийцы или иностранцы?
- Мы тут все калифорнийцы,- сказал Джо. – Я родился во Фресно на Джи-стрит. Вон Мурад, тот родился на Ореховой авеню, или там неподалеку, в общем, по ту сторону Южной Тихоокеанской железной дороги, а его братан тоже где-то такое по соседству.
- Да чтоб меня оросили! – сказал бакалейщик. – Ладно, ребята, а ну говори, какое у вас образование?
- А мы необразованные,- сказал Джо.
- Да чтоб меня сорвали с дерева и уложили в ящик! – сказал бакалейщик. – Давай тогда говори, ребята, какие знаете иностранные языки.
- Я говорю на португальском,- сказал Джо.
- Ах вот ты какой необразованный! – сказал бакалейщик. – У меня, милый мой, диплом Йельского университета, и то я не говорю на португальском. А ты, сынок, твои как дела?
- Могу по-армянски,- сказал мой братан Мурад.
- Да чтоб меня срезала с лозы и съела ягодку за ягодкой девушка во цвете юных лет! – сказал бакалейщик. – Я не знаю по-армянски ни слова, а ведь я выпускник 1892 года. Ну, теперь ты, сынок,- сказал он.- Тебя как зовут?
- Арам Гарогланьян, - сказал я.
- Сейчас попробуем, может, и выйдет,- сказал он. – Гароглань-ян. Вышло?
- Вышло, - сказал я.
- Арам,- сказал он.
- Точно, сэр, - сказал я.
- А ты на каком неслыханном иностранном языке можешь разговаривать? – спросил он.
- Я тоже могу по-армянски,- сказал я. – Это мой двоюродный брат – Мурад Гарогланьян.
- Да чтоб меня окучили! – сказал он.- Чтоб меня удобрили, подрезали, собрали ворохом, запалили, сорвали с дерева и что там еще? А, ну да, сложили, кажется, в ящик, а еще чтоб меня срезала с лозы и съела ягодку за ягодкой девушка во цвете юных лет! Рептилии не попадались?
- Кто такие рептилии? – спросил Джо.
- Ну, змеи,- сказал бакалейщик.
- Не видали,- сказал Джо. – Вода была черная.
- Ага, черная, значит, вода,- сказал бакалейщик. – А рыбы?
- Не видали,- сказал Джо…

… Через месяц, наплававшись в протоке, мы все трое пошли в магазин, а там был продавец молодой, не то что Эббот Даркус. Но тоже не иностранец.
- Что прикажете? – спросил он.
- На никель сосисок,- сказал Джо, - и батон.
- А где мистер Даркус? – спросил мой братан Мурад.
- Уехал домой,- сказал парень-продавец.
- Куда это? – спросил я.
- Вроде куда-то в Коннектикут,- сказал парень.
Мы положили сосиски на ломти батона и принялись есть.
Наконец Джо взял и спросил:
- Он был тронутый?
- Ну, в общем,- сказал этот парень, - так прямо не скажешь. Я было сначала думал – тронутый. А потом решил – нет. Как он вел торговлю, так подумаешь, что тронутый. Он раздавал больше, чем продавал. И послушать его разговор – так опять же вроде тронутый. А в остальном ничего.
- Спасибо,- сказал Джо.
В магазине все было на местах, все как следует, скучно смотреть. Мы вышли и отправились домой.
- Этот тронутый, вот кто,- сказал Джо.
- Кто? – сказал я.
- Ну, парень, который сейчас торгует, - сказал Джо.
- Этот, молодой-то? – удивился я.
- Ну да, этот,- сказал Джо. – Который торчит в магазине безо всякого образования.
- Похоже, ты верно говоришь,- сказал мой братан Мурад.
И всю дорогу домой мы припоминали того, образованного бакалейщика.
- Да чтоб меня удобрили,- сказал Джо, расставаясь с нами и сворачивая на свою улицу.
- Да чтоб меня сорвали с дерева и уложили в ящик,- сказал мой братан Мурад.
- Да чтоб меня срезала с лозы и съела ягодку за ягодкой девушка во цвете юных лет, - сказал я.
В общем, он был человек что надо, это точно. А через двадцать лет я решил, что он был поэтом и держал бакалейный магазин в захолустной деревушке не ради грошовой выгоды, а в поисках радостей, какие, может быть, подарит жизнь.

Добавлено: 27 дек 2011, 12:54
А.Смит
Б.Корнилов (1907-1938) "Как от мёда у медведя зубы начали болеть"
http://shaltay0boltay.livejournal.com/2 ... ad=2374872

Добавлено: 29 дек 2011, 14:42
Винни-Пух и все-все-все
(Удивительно, это Япония, 10 век - а читается почти как советы какого-нибудь нынешнего психолога в женском журнале) :)

Об авторе:
http://hattori.narod.ru/books/murasaki_shikibu.html


– Увы, так бывает всегда, – говорит Ума- но ками, – даже если речь идет о женщинах безупречных во всех отношениях. Когда приходится из многих выбирать одну, чтобы, назвав ее своей, сделать опорой в жизни, оказывается просто невозможным остановить на ком то свой выбор. Всем известно, как нелегко найти мужа, который, прислуживая Государю, мог бы стать надежным столпом Поднебесной, редко у кого есть все необходимые для того достоинства. Как ни мудр человек, никогда не бывает так, чтобы один или двое ведали всеми делами правления. Высшим помогают низшие, низшие склоняются перед высшими – любые дела улаживаются путем взаимных соглашений и уступок. Когда же идет речь о выборе женщины, которой предстоит ведать делами сравнительно небольшого семейства, то получается, что она непременно должна сочетать в себе множество разных, совершенно необходимых качеств. А ведь чаще всего бывает так, что женщина, преуспевая в одном, в другом проявляет полную неосведомленность. Недаром говорят: «Одно обретаешь…». Трудно отыскать такую, с присутствием которой можно было бы примириться, глядя сквозь пальцы на ее недостатки.
Дело вовсе не в том, что нам нравится перебирать женщин, потакая собственному любострастию. Нет, просто каждый хочет найти одну единственную, способную стать ему надежной опорой в жизни. В конце концов все равно придется остановить на ком то свой выбор – от этого никуда не уйдешь, потому то и хочется отыскать женщину если не совершенную, то по крайней мере не вовсе дурную, которая не требовала бы постоянного внимания и не имела бы неискоренимых пороков. Но, увы, даже это нелегко. Бывает, что мужчина, полагая для себя невозможным порвать однажды завязанные узы, оказывается соединенным с женщиной, которая ему вовсе не по душе. Имя его овеяно славой честного мужа, а в женщине, с ним связанной, предполагают особые душевные качества. И все же… Поверьте, сколько любовных союзов ни видел я на своем веку, ни один не показался мне безупречным. Я уж не говорю о вас – выше вас нет, какая женщина окажется вас достойной? Но ведь даже в нашей среде, хоть и не скажешь, что выбор невелик…
Женщины молодые, миловидные о том лишь заботятся, как бы какая пылинка к ним не пристала. Получишь от такой письмо – слова самые утонченные, строки бегут тончайшей паутинкой, словно кисть едва касалась бумаги, и взволнуешься, конечно. Начнешь мечтать: «Как бы рассмотреть ее получше?», но всевозможными уловками тебя заставляют ждать. Когда же удастся приблизиться к ней настолько, чтобы голос ее услыхать, она ловко скрывая свои недостатки, старается говорить как можно меньше, да к тому же так тихо, словно не слова, а вздохи срываются с ее губ. Покоренный ее кроткой женственностью, сблизишься с ней, окружишь заботами, а она окажется ветреницей. Ветреность же должно считать наипервейшим для женщины пороком.
Поскольку важнейшей обязанностью женщины является забота о муже, можно подумать, что ей ни к чему изысканные манеры, умение проникать в душу вещей и по любому поводу выказывать свою чувствительность. Однако же разве лучше, когда женщина, словно простая служанка, постоянно хлопочет по дому с озабоченным выражением лица и волосами, заложенными за уши, совершенно не заботясь о впечатлении, которое производит? Станешь ли ты рассказывать постороннему человеку о том, что произошло на службе, какие новости при дворе и в том или ином семействе, что случилось хорошего, что дурного – словом, обо всем, что поразило зрение, взволновало слух? Разумеется, каждому захочется поделиться с человеком близким, способным выслушать его и понять. А что остается мужу такой особы? Он то смеется сам с собой, то плачет. Вот что то рассердит его, возмущение просится наружу, но – «что толку ей о том рассказывать?» – подумает и, отвернувшись, улыбается потихоньку своим мыслям или вздыхает тайком, а жена лишь растерянно глядит на него снизу вверх: «Да что это с ним?» Ну разве не досадно?
Казалось бы, можно взять жену по детски простодушную, кроткую и самому заняться ее воспитанием. Как ни много с ней забот, приятно чувствовать, что старания твои не напрасны… И в самом деле, видя такую женщину рядом с собой, многое ей прощаешь – уж очень мила. Но что делать, ежели придется оставить ее на время одну? Наставляешь ее как полагается, однако даже с самыми простыми повседневными обязанностями не умеет она справиться самостоятельно, ни на что недостает ей разумения, будь то важное дело или какой нибудь пустяк. Обидно до крайности, да и как положиться на нее? Так вот и мучишься. Напротив, женщина обычно суровая, неласковая может вдруг проявить себя с лучшей стороны.
Ума-но ками говорил так, словно не было для него тайн в мире, но, увы, и он не смог прийти к какому то определенному заключению и только вздохнул:
– Оставим же в стороне вопрос о происхождении и не будем говорить о наружности. Если женщина не проявляет удручающе дурных наклонностей, если она благоразумна и не строптива, этого вполне достаточно, чтобы мужчина решился остановить на ней свой выбор. Благодари судьбу, если обнаружишь в супруге редкие дарования и душевную чуткость, и не старайся придирчиво выискивать недостатки. В женщине важен кроткий, миролюбивый нрав, а дополнить эти качества внешней утонченностью не так уж и мудрено.

Добавлено: 29 дек 2011, 15:10
Березина
Винни-Пух и все-все-все писал(а):(Удивительно, это Япония, 10 век - а читается почти как советы какого-нибудь нынешнего психолога в женском журнале) :)
Ну да. Только вряд ли современные психологи в женских журналах смогут изъясняться в столь изысканном стиле повествования :)

Добавлено: 29 дек 2011, 15:25
Винни-Пух и все-все-все
Березина писал(а):
Винни-Пух и все-все-все писал(а):(Удивительно, это Япония, 10 век - а читается почти как советы какого-нибудь нынешнего психолога в женском журнале) :)
Ну да. Только вряд ли современные психологи в женских журналах смогут изъясняться в столь изысканном стиле повествования :)
Да, чаще всего это так и есть...

Вот еще немного из этой "Повести о Гэндзи":

Посмотрите, как обстоит дело в других областях. Возьмем, к примеру, столярное ремесло. Некоторые мастера охотно делают разные вещицы из дерева, вырезают как им заблагорассудится, но ведь все это не имеет истинной ценности, так, безделушки, возникшие вследствие мгновенной прихоти вне всяких правил и канонов. Глядя даже на самые вычурные из них, подумаешь: «Да, в этом тоже что то есть…» – и только. Подобные изделия интересны лишь как дань вкусам времени, не более. Бесспорно, некоторые из них по-своему привлекательны. Но попробуйте их сравнить с вещами по настоящему прекрасными, изготовленными согласно канонам, с полным пониманием их значения, и сразу поймете, чем отличается рука подлинного мастера.
В Дворцовых живописных мастерских немало знатоков своего дела, там собраны лучшие рисовальщики. Рассматривая их работы, сразу и не скажешь, кто одареннее. Находятся живописцы, которые, не жалея красок, изображают удивительные, поистине невероятные вещи: недоступную человеческому взору гору Хорай , чудовищную рыбу посреди бушующего моря, свирепых зверей Китайской земли, страшных демонов, которых не дано видеть простым смертным. Давая волю собственному воображению, стремятся они поразить людские взоры, и им совершенно неважно, что в жизни не бывает ничего подобного.
Но когда надо изобразить обыкновенные горные склоны с бегущими по ним ручьями, привычные глазу человеческие жилища на фоне простых, но милых сердцу пейзажей, так чтобы невозможно было усомниться в их подлинности, когда надо расположить друг над другом отрешенные от мирской суеты далекие горные вершины, поросшие густым лесом и не пугающие своей крутизной, перенести на бумагу то, что находится за близлежащей оградой, и все это сделать в соответствии с канонами – для посредственного художника многое оказывается недоступным, и руку истинного мастера отличишь сразу.
То же и в искусстве каллиграфии. Возьмется за кисть человек, не особенно глубоко проникший в тайны мастерства, и напишет так, что только диву даешься: здесь, там – вытянутые линии, какие то странные завитки… другой же, строго следуя истинным законам искусства, на первый взгляд вроде бы ничего замечательного и не создаст, но сравните с предыдущим образцом и без труда поймете, который вышел из под кисти настоящего мастера.
Так обстоят дела в обыденной жизни. Что же говорить о человеческом сердце? Никогда не стоит полагаться на чувства, преувеличенно пылкие, нарочно выставляемые напоказ.