Однажды мне довелось видеть, как топором убивали быка. Неумелый скотобоец никак не мог справиться с этим делом. Бык при каждом обрушивавшемся на него ударе жалобно мычал и содрогался, но между ударами, казалось, забывал о боли, причиняемой ранами. Пока обессилевший, перепачканный в крови скотобоец курил, улегшись в ложбинке между деревьями, могучий бык с багрово-черными ранами на толстой шее, будто на него был накинут яркий капюшон, выбирал росшие на склоне молодые побеги папоротника повкуснее и даже пытался жевать.
Кэндзабуро Оэ, «Собачий мир»
Совесть не появляется с возрастом, как борода. Чтобы приобрести совесть, требуется некоторый опыт.
Может быть, совесть есть источник морали. Но мораль никогда еще не была источником того, что по совести считают добром.
Как бы то ни было, если верить в рок, преступления не существует, а значит, теряется смысл наказания, следовательно, наше отношение к преступнику должно быть великодушным. В то же время, если верить в свободу воли, возникает представление об ответственности, и чтобы избежать паралича совести, нужно к себе самому быть строгим. Чему же верить?
Отвечу хладнокровно. Надо верить и в свободу воли, и в рок. Или сомневаться и в свободе воли, и в роке. Разве не взяли мы жену в силу довлеющего над нами рока? И разве не покупали мы по требованию жены платья и пояса благодаря свободе воли?
Не только свобода воли и рок, но бог и дьявол, красота и безобразие, смелость и трусость, разум и вера – отношение ко всему этому должно уравновешиваться, как чаши весов. Древние называли это золотой серединой – «тюё». В переводе на английский это – «good sense» (здравый смысл). Я уверен, что без здравого смысла нельзя достичь счастья. А если и достигнешь, такое счастье обернется злом, как если в жаркий день поддерживать огонь или в холод обмахиваться веером.
Человеческая жизнь похожа на книгу, в которой не хватает многих страниц. Трудно сказать, что это полный экземпляр. И все же, как бы то ни было, она составляет полный экземпляр.
Причина, по которой нет совершенных утопий, состоит, в общем, в следующем. Если считать, что человек как таковой не изменится, совершенная утопия не может быть создана. Если считать, что человек как таковой изменится, то всякая утопия, как будто и совершенная, сразу же покажется несовершенной.
Чтобы сделать жизнь счастливой, надо любить повседневные мелочи. Блеск облаков, шелест бамбука, чириканье воробьев, лица прохожих – во всех повседневных мелочах надо находить наслаждение.
Чтобы сделать жизнь счастливой? Но любить мелочи – значит и страдать из-за мелочей. Лягушка, прыгнувшая в старый пруд в саду, разбила столетнюю печаль. Но лягушка, выпрыгнувшая из старого пруда, может быть наделена столетней печалью. Жизнь Басё была жизнью, полной наслаждений. Но на любой взгляд – и жизнью, полной страданий. Чтобы, улыбаясь, наслаждаться, надо, улыбаясь, страдать.
Чтобы сделать жизнь счастливой, надо из-за повседневных мелочей страдать. Блеск облаков, шелест бамбука, чириканье воробьев, лица прохожих – во всех повседневных мелочах надо чувствовать муки попавшего в ад.
Из всего, что свойственно богам, наибольшее сожаление вызывает то, что они не могут совершить самоубийства.
Спрашивать, есть ли люди на Марсе, все равно, что спрашивать, есть ли люди, которых мы можем обнаружить с помощью пяти чувств. Но жизнь не ограничивается рамками, которые можно различить с помощью пяти чувств. Если допустить, что форма существования людей на Марсе находится вне сферы восприятия наших пяти чувств, то не исключено, что и сегодня вечером они толпой, вместе с осенним ветерком, под которым желтеют кантонские платаны, проходят по Гиндза.
Акутагава Рюноскэ, "Из "Слов пигмея"
Проза.
-
Винни-Пух и все-все-все
- Сообщения: 1524
- Зарегистрирован: 5 дек 2009, 14:02
- Благодарил (а): 39 раз
- Поблагодарили: 186 раз
-
Винни-Пух и все-все-все
- Сообщения: 1524
- Зарегистрирован: 5 дек 2009, 14:02
- Благодарил (а): 39 раз
- Поблагодарили: 186 раз
Из «Как стать элитой» Джадда Биасиотто, американского чемпиона по пауэрлифтингу (книга, несмотря на напыщенное название, неплохая)
…Несколько лет тому назад правительство Китая пригласило меня потренироваться в Олимпийском тренировочном центре в Пекине. Хотя я и обрадовался такой возможности, но и был испуган до смерти. Как вы, должно быть, знаете, Китай - это коммунистическая страна, где власть принадлежит военным. Я помню, что когда сошёл с самолёта, меня встречали солдаты, вооружённые автоматами. "Ну я и попал", подумал я. Затем, когда я добрался до тренировочного центра, мне сказали, что я - первый иностранец, который переступит его порог. Естественно, когда я вошёл в зал, то все тут же уставились на меня. Некоторые молодые атлеты никогда до этого не видели американца. На самом деле, многие из них даже подходили ко мне и спрашивали, можно ли им потрогать мою кожу и волосы. Это было странно.
После своей первой тренировки в этом центре, я пошёл в душевую и все женщины, спортсменки, пошли за мной и мне пришлось принимать душ вместе с ними. Я спросил переводчика, в чём дело, и он объяснил мне, что они хотели посмотреть, как выглядит американский мужчина. У меня просто не было слов. Надеюсь, я их не разочаровал. И это было лишь начало. На своей первой тренировке с китайской командой тяжёлоатлетов, я взял с собой плейер и включил кассету Майкла Джексона с его альбомом "Я плохой". Китайский тренер тут же подскочил ко мне и закатил истерику. Казалось, я совершил смертный грех или даже ещё хуже. Вскоре я понял, что тренинг в Китае считается нечто вроде религии, а не просто видом деятельности. Когда китайцы тренируются, то они не включают музыку, они не разговаривают. Всё это считается слабостью. А поход в туалет во время тренировки считается самой большой слабостью. К сожалению, я всё это понял лишь потом. Если вы не были в Китае, то мне придётся рассказать вам о китайских туалетах. Они, в сущности, отсутствуют у них вообще. Туалетом у них считается просто дырка в полу. Я серьёзно говорю - просто дырка, вырезанная в полу. Это вроде нашей уборной, только без сиденья. Как бы там ни было, в середине тренировки мне понадобилось сходить в туалет. Я подошёл к тренеру и спросил его, где находится вей-шен-джиань, что по-китайски означает "ванная комната" [американцы стесняются говорить «туалет» и заменяют это слово «ванной комнатой», подразумевая туалет].Конечно, он взбесился, потому что, как я уже сказал, в Китае во время тренировки нельзя ходить в туалет. После того, как он всё же дал мне своё благословение, он указал на комнату в конце зала. Когда я зашёл в эту комнату, там не было ничего, кроме дырки в углу. Я сказал себе: "Нет, этого не может быть." Поэтому я вернулся и застенчиво спросил тренера снова, где находится вей-шен-джиань. Конечно, его чуть удар не хватил. После того, как он успокоился, он снова показал мне на ту же самую комнату. Я вернулся в неё и уставился на эту маленькую дырку в полу. Я смотрел на неё, должно быть, несколько минут. Я просто не мог поверить, что вот это - и есть туалет. А затем я подумал: "А… какого чёрта, я ведь в Китае." Поэтому я спустил штаны и стал мочиться. Едва я начал, как один из атлетов зашёл в комнату. Как только он увидел, что я делаю, он немедленно выбежал из комнаты. Затем в комнату вбежал тренер, а за ним вся китайская команда тяжёлоатлетов.
Представьте себе картину: я стою в их сауне и мочусь в какую-то дырку. Можете себе представить, как я себя чувствовал в этот момент. Я не умел говорить по-китайски, я не знал их обычаев и правил. У меня не было ни тренера, ни друзей. Был только переводчик, который по-английски говорил так же, как я примерно по-китайски. Короче, я стоял там один-одинешенек в коммунистической стране, которая известна своей ненавистью к американцам, и мочился у всех на виду в какую-то дырку в полу их комнаты, которая оказалась сауной - полусвященным для китайцев местом. Если бы не знание того, что Бог был со мной даже в ту минуту и в те моменты, которые за этим последовали, то я не знаю, как бы я и выжил бы. Но когда ты знаешь, что с тобой Бог, то нет ничего, что бы ты не мог вытерпеть…
Из главы «Искусство быть человеком»
…Когда я был в Китае последний раз, то со мной произошла удивительная история. Я был там с китайской олимпийской командой по тяжёлой атлетике, и они показывали мне Пекин. На самом деле, они водили меня из одного храма в другой. Верьте мне, в Китае храмов больше, чем у фирмы "К-Марта" "особых предложений". Прошло четыре часа после начала экскурсии и, когда у меня от храмов уже стало рябить в глазах, они все стали казаться мне одинаковыми. Поэтому, я решил погулять самостоятельно, чтобы посмотреть, что ещё есть в Китае, кроме храмов. Я прошёл, должно быть, не более трёх миль, когда неожиданно я понял, что я потерялся. Хотя, я не совсем потерялся. Дорога просто разделялась на две и я не мог вспомнить, по какой я спустился. Моя главная проблема заключалась в том, что если я выберу не ту дорогу, то не поспею на встречу с другими лифтерами [спортсменами по подъему тяжестей]. Мне нужен был какой-нибудь транспорт - причём срочно. Конечно, в Китае ни у кого нет автомобиля - они просто не могут позволить себе такую вещь. Но почти у каждого есть велосипед. Поэтому, я стал искать кого-нибудь, кто мог был мне дать на время велосипед. Удача улыбнулась мне - я увидел молодую девушку-крестьянку, она проходила мимо, и у неё был старый побитый велосипед. Я знаю, что я скажу банальную вещь, но за все три дня пребывания в Китае я не встречал более красивой женщины, чем та девушка. У неё были чёрные как уголь глаза цвета ламповой сажи, красивая оливкового цвета кожа и тело, как у проститутки с 12-ой улицы.
После того, как я её остановил, я попытался объяснить ей на китайском мою дилемму. Я подумал, что если мне удастся сочинить какую-нибудь слезливую историю, то она даст мне велосипед в аренду по более дешёвой цене. К моему удивлению, как только она поняла, что я потерялся, он слезла с велосипеда и дала его мне. Ещё более удивительным был тот факт, что она отказалась брать от меня какие-либо деньги в обмен на велосипед. Мне было стыдно забирать у неё велосипед вот так, без денег, но у меня просто не было времени, чтобы уговаривать её. Поэтому я запрыгнул на её велосипед и поехал искать других лифтеров. К счастью, я выбрал правильную дорогу и встретился с ними как раз в тот момент, когда они выходили из очередного храма, построенного в честь … ну, неважно кого. После того, как я объяснил им, что произошло со мной, мы договорились, что мы встретимся в ближайшем ресторане, когда я верну велосипед.
Пока я ехал на велосипеде обратно, я начал думать о том, что сделала для меня эта крестьянка. Я нисколько не сомневался в том, что кроме велосипеда у неё больше ничего не было. Ну, может быть, дом. Если у неё был дом. И вот к ней подходит иностранец, которого она до этого в глаза не видела, и она отдаёт ему одну из своих главных драгоценностей. Она не имела никаких гарантий, что я верну этот велосипед ей. Более того, что она могла сделать, если я не верну его ей? Ничего. Она полностью доверилась мне. Чем больше я думал об этом, тем больше убеждался, что то, что она отдала мне свой велосипед, было, на самом деле, поразительным актом доверия и доброты. Вы можете, к примеру, представить себе, чтобы кто-нибудь в Америке отдал кому-нибудь свой велосипед или машину - а тем более иностранцу? Давайте скажем правду - если иностранец спросит в Америке у прохожих, сколько времени, то большинство американцев просто пройдут мимо, не ответив ему. Чёрт, да большинство американцев просто пройдут мимо, даже если время будет спрашивать американец. Что же, я подумал, что если она отнеслась ко мне с такой добротой, то я сделаю для неё то же самое. Я решил, что я дам ей 200 йен за то, что она позволила мне воспользоваться своим велосипедом. В нашей валюте это обозначает примерно 60 долларов - это примерно трёхмесячная зарплата крестьянина в Китае. Когда я вернулся к ней, я обнаружил, что девушка сидит на обочине дороги и ждёт меня. После того, как я поблагодарил её, я вытащил из бумажника 200 йен и протянул ей. Она тут же вернула мне деньги обратно, покачала головой и подарила мне такую улыбку, что я абсолютно растаял. Я попытался снова дать ей деньги, но она снова отказалась от них. Я знаю, что это звучит глупо, но когда я стоял там и смотрел на неё, то я просто физически ощущал, как она излучает любовь и тепло. Я также понял, что деньги в той ситуации были неуместны. Дар - это то, что даётся от сердца, даётся без ожидания получить взамен похвалу или награду. Её акт доброты был её даром мне - и я всегда буду дорожить им.
Так и должно быть заведено в жизни. Мы должны относиться друг к другу так, как хотим, чтобы другие относились к нам…
… Пару месяцев назад я спросил своего издателя, почему, по его мнению, мои книги лучше продаются в Европе, чем в Штатах. И, знаете, что он мне ответил? "Американские спортсмены либо не читают, либо не умеют читать." Приходиться признать, что он прав. Американцы на самом деле не читают, что само по себе странно, учитывая что большинство из нас тратит половину юности на то, чтобы научиться читать, а когда мы, наконец, научаемся чтению, то мы ничего не читаем. А вот кое-что, что, возможно, шокирует вас. Студент колледжа в среднем после выпуска прочитывает менее одной книги в год. И это - в среднем среди выпускников колледжей. Большинство же обычных американцев не открывают книгу десятилетиями. А вот уже статистика, которая вообще ни в какие ворота не лезет: 20% американцев, в сущности, безграмотны. Хуже того, каждый год к этому и без того шокирующему количеству неграмотных присоединяется один миллион безграмотных подростков. Я знаю, что вы сейчас думаете: "В Америке больше выпускников колледжей, чем в любой другой стране мира." Не позволяйте этой фразе обмануть вас, потому что учёные степени и титулы в Америке не значат ничего. Среди моих знакомых, безнадёжных кретинов, много тех, кто имеют приставку "д-р фил. наук" перед своим именем. У меня также много знакомых, настоящих гениев, которые даже не знают, что это за сокращение такое - "д-р фил. наук". Уж поверьте мне, нынче каждый идиот может стать "доктором наук ". Чёрт, да о чём тут говорить, если даже я им стал.
Недавно один мой друг заявил мне, что собирается стать сертифицированным экспертом по фитнесу. Он никогда не закончил ни в одном колледже ни одного курса по физиологии, био-механике, кинесиологии, зоологии, анатомии, питанию… Чёрт, да он вообще никогда не учился в колледже. Он ничего не соображает даже в элементарных аспектах силового тренинга. Но однажды он раскошелился на двести две сотни долларов, посидел где-то на четырёхчасовом семинаре по фитнесу и вот он уже называется "эксперт по фитнесу" и в доказательство может ткнуть вас носом в свой сертификат. Всего неделю тому назад этот парень работал официантом в МакДональдсе, кормя своих клиентов всякой дрянью, а теперь, надо же, он - "фитнес-гуру". Вы можете в это поверить? Не верьте! Как я сказал, не позволяйте проходимцам с учёными степенями морочить вам голову. Всегда смотрите на реальные знания человека, а не на кусок бумажки, который он держит в своей руке. Даже Аристотель отмечал разницу между образованием и интеллектом, когда он написал: "Каждый может получить почести, но не каждый их заслуживает". Учёная степень - это просто кусок бумаги. Ваша компетенция - вот что важно, а не то, как называется ваша должность. Вам нужно доказать своё звание в жизни. Вы думает, фирме "ИБМ" было какое-то дело до того, есть ли у Билла Гейтса учёная степень? Чёрт, нет, конечно же! Их интересовало лишь то, на что он способен. Всё, что они хотели от него, это чтобы он "выдал" ту самую программу для компьютера. В общем, вопрос звучит так: компетентны ли вы? На что вы способны? Так и должно быть - результаты, основанные на компетенции. Поверьте мне, что в спорте дела обстоят точно так же. Лишь потому, что Карл Льюис решил участвовать в забеге, другие атлеты не скажут: "Чёрт, Карл припёрся - дайте ему золотую медаль." Нет, конечно же! Они заставят его доказать на деле, что он - лучший среди них. И они будут заставлять его доказывать это на каждых соревнованиях. Им наплевать, что он - чемпион мира. Конечно, Льюис может подтвердить свой титул на беговой дорожке - он всю жизнь посвятил бегу. А когда он выиграл золотую медаль, он не прекратил тренироваться. Он продолжал работать над собой, потому что он знал, что найдутся такие, которые зададут ему вопрос: "По какому праву ты называешь себя чемпионом?" К сожалению, для большинства американцев такое поведение нетипично. Судя по всему, как только они получают свидетельство об окончании школы, они перестают учиться. Это - ошибка глобальной величины. Мы живём в таком динамично развивающемся обществе, что даже если мы ничего не делаем, мы уже отстаём. Как я уже упомянул, в жизни приходится доказывать собственную цену постоянно, каждый день. Нельзя отдыхать на лаврах. Как только вам покажется, что вы всего достигли, ваша жизнь остановится, в ней появится инерция, и вот, не успели вы и опомниться, как вы уже сидите на обочине жизни…
…Несколько лет тому назад правительство Китая пригласило меня потренироваться в Олимпийском тренировочном центре в Пекине. Хотя я и обрадовался такой возможности, но и был испуган до смерти. Как вы, должно быть, знаете, Китай - это коммунистическая страна, где власть принадлежит военным. Я помню, что когда сошёл с самолёта, меня встречали солдаты, вооружённые автоматами. "Ну я и попал", подумал я. Затем, когда я добрался до тренировочного центра, мне сказали, что я - первый иностранец, который переступит его порог. Естественно, когда я вошёл в зал, то все тут же уставились на меня. Некоторые молодые атлеты никогда до этого не видели американца. На самом деле, многие из них даже подходили ко мне и спрашивали, можно ли им потрогать мою кожу и волосы. Это было странно.
После своей первой тренировки в этом центре, я пошёл в душевую и все женщины, спортсменки, пошли за мной и мне пришлось принимать душ вместе с ними. Я спросил переводчика, в чём дело, и он объяснил мне, что они хотели посмотреть, как выглядит американский мужчина. У меня просто не было слов. Надеюсь, я их не разочаровал. И это было лишь начало. На своей первой тренировке с китайской командой тяжёлоатлетов, я взял с собой плейер и включил кассету Майкла Джексона с его альбомом "Я плохой". Китайский тренер тут же подскочил ко мне и закатил истерику. Казалось, я совершил смертный грех или даже ещё хуже. Вскоре я понял, что тренинг в Китае считается нечто вроде религии, а не просто видом деятельности. Когда китайцы тренируются, то они не включают музыку, они не разговаривают. Всё это считается слабостью. А поход в туалет во время тренировки считается самой большой слабостью. К сожалению, я всё это понял лишь потом. Если вы не были в Китае, то мне придётся рассказать вам о китайских туалетах. Они, в сущности, отсутствуют у них вообще. Туалетом у них считается просто дырка в полу. Я серьёзно говорю - просто дырка, вырезанная в полу. Это вроде нашей уборной, только без сиденья. Как бы там ни было, в середине тренировки мне понадобилось сходить в туалет. Я подошёл к тренеру и спросил его, где находится вей-шен-джиань, что по-китайски означает "ванная комната" [американцы стесняются говорить «туалет» и заменяют это слово «ванной комнатой», подразумевая туалет].Конечно, он взбесился, потому что, как я уже сказал, в Китае во время тренировки нельзя ходить в туалет. После того, как он всё же дал мне своё благословение, он указал на комнату в конце зала. Когда я зашёл в эту комнату, там не было ничего, кроме дырки в углу. Я сказал себе: "Нет, этого не может быть." Поэтому я вернулся и застенчиво спросил тренера снова, где находится вей-шен-джиань. Конечно, его чуть удар не хватил. После того, как он успокоился, он снова показал мне на ту же самую комнату. Я вернулся в неё и уставился на эту маленькую дырку в полу. Я смотрел на неё, должно быть, несколько минут. Я просто не мог поверить, что вот это - и есть туалет. А затем я подумал: "А… какого чёрта, я ведь в Китае." Поэтому я спустил штаны и стал мочиться. Едва я начал, как один из атлетов зашёл в комнату. Как только он увидел, что я делаю, он немедленно выбежал из комнаты. Затем в комнату вбежал тренер, а за ним вся китайская команда тяжёлоатлетов.
Представьте себе картину: я стою в их сауне и мочусь в какую-то дырку. Можете себе представить, как я себя чувствовал в этот момент. Я не умел говорить по-китайски, я не знал их обычаев и правил. У меня не было ни тренера, ни друзей. Был только переводчик, который по-английски говорил так же, как я примерно по-китайски. Короче, я стоял там один-одинешенек в коммунистической стране, которая известна своей ненавистью к американцам, и мочился у всех на виду в какую-то дырку в полу их комнаты, которая оказалась сауной - полусвященным для китайцев местом. Если бы не знание того, что Бог был со мной даже в ту минуту и в те моменты, которые за этим последовали, то я не знаю, как бы я и выжил бы. Но когда ты знаешь, что с тобой Бог, то нет ничего, что бы ты не мог вытерпеть…
Из главы «Искусство быть человеком»
…Когда я был в Китае последний раз, то со мной произошла удивительная история. Я был там с китайской олимпийской командой по тяжёлой атлетике, и они показывали мне Пекин. На самом деле, они водили меня из одного храма в другой. Верьте мне, в Китае храмов больше, чем у фирмы "К-Марта" "особых предложений". Прошло четыре часа после начала экскурсии и, когда у меня от храмов уже стало рябить в глазах, они все стали казаться мне одинаковыми. Поэтому, я решил погулять самостоятельно, чтобы посмотреть, что ещё есть в Китае, кроме храмов. Я прошёл, должно быть, не более трёх миль, когда неожиданно я понял, что я потерялся. Хотя, я не совсем потерялся. Дорога просто разделялась на две и я не мог вспомнить, по какой я спустился. Моя главная проблема заключалась в том, что если я выберу не ту дорогу, то не поспею на встречу с другими лифтерами [спортсменами по подъему тяжестей]. Мне нужен был какой-нибудь транспорт - причём срочно. Конечно, в Китае ни у кого нет автомобиля - они просто не могут позволить себе такую вещь. Но почти у каждого есть велосипед. Поэтому, я стал искать кого-нибудь, кто мог был мне дать на время велосипед. Удача улыбнулась мне - я увидел молодую девушку-крестьянку, она проходила мимо, и у неё был старый побитый велосипед. Я знаю, что я скажу банальную вещь, но за все три дня пребывания в Китае я не встречал более красивой женщины, чем та девушка. У неё были чёрные как уголь глаза цвета ламповой сажи, красивая оливкового цвета кожа и тело, как у проститутки с 12-ой улицы.
После того, как я её остановил, я попытался объяснить ей на китайском мою дилемму. Я подумал, что если мне удастся сочинить какую-нибудь слезливую историю, то она даст мне велосипед в аренду по более дешёвой цене. К моему удивлению, как только она поняла, что я потерялся, он слезла с велосипеда и дала его мне. Ещё более удивительным был тот факт, что она отказалась брать от меня какие-либо деньги в обмен на велосипед. Мне было стыдно забирать у неё велосипед вот так, без денег, но у меня просто не было времени, чтобы уговаривать её. Поэтому я запрыгнул на её велосипед и поехал искать других лифтеров. К счастью, я выбрал правильную дорогу и встретился с ними как раз в тот момент, когда они выходили из очередного храма, построенного в честь … ну, неважно кого. После того, как я объяснил им, что произошло со мной, мы договорились, что мы встретимся в ближайшем ресторане, когда я верну велосипед.
Пока я ехал на велосипеде обратно, я начал думать о том, что сделала для меня эта крестьянка. Я нисколько не сомневался в том, что кроме велосипеда у неё больше ничего не было. Ну, может быть, дом. Если у неё был дом. И вот к ней подходит иностранец, которого она до этого в глаза не видела, и она отдаёт ему одну из своих главных драгоценностей. Она не имела никаких гарантий, что я верну этот велосипед ей. Более того, что она могла сделать, если я не верну его ей? Ничего. Она полностью доверилась мне. Чем больше я думал об этом, тем больше убеждался, что то, что она отдала мне свой велосипед, было, на самом деле, поразительным актом доверия и доброты. Вы можете, к примеру, представить себе, чтобы кто-нибудь в Америке отдал кому-нибудь свой велосипед или машину - а тем более иностранцу? Давайте скажем правду - если иностранец спросит в Америке у прохожих, сколько времени, то большинство американцев просто пройдут мимо, не ответив ему. Чёрт, да большинство американцев просто пройдут мимо, даже если время будет спрашивать американец. Что же, я подумал, что если она отнеслась ко мне с такой добротой, то я сделаю для неё то же самое. Я решил, что я дам ей 200 йен за то, что она позволила мне воспользоваться своим велосипедом. В нашей валюте это обозначает примерно 60 долларов - это примерно трёхмесячная зарплата крестьянина в Китае. Когда я вернулся к ней, я обнаружил, что девушка сидит на обочине дороги и ждёт меня. После того, как я поблагодарил её, я вытащил из бумажника 200 йен и протянул ей. Она тут же вернула мне деньги обратно, покачала головой и подарила мне такую улыбку, что я абсолютно растаял. Я попытался снова дать ей деньги, но она снова отказалась от них. Я знаю, что это звучит глупо, но когда я стоял там и смотрел на неё, то я просто физически ощущал, как она излучает любовь и тепло. Я также понял, что деньги в той ситуации были неуместны. Дар - это то, что даётся от сердца, даётся без ожидания получить взамен похвалу или награду. Её акт доброты был её даром мне - и я всегда буду дорожить им.
Так и должно быть заведено в жизни. Мы должны относиться друг к другу так, как хотим, чтобы другие относились к нам…
… Пару месяцев назад я спросил своего издателя, почему, по его мнению, мои книги лучше продаются в Европе, чем в Штатах. И, знаете, что он мне ответил? "Американские спортсмены либо не читают, либо не умеют читать." Приходиться признать, что он прав. Американцы на самом деле не читают, что само по себе странно, учитывая что большинство из нас тратит половину юности на то, чтобы научиться читать, а когда мы, наконец, научаемся чтению, то мы ничего не читаем. А вот кое-что, что, возможно, шокирует вас. Студент колледжа в среднем после выпуска прочитывает менее одной книги в год. И это - в среднем среди выпускников колледжей. Большинство же обычных американцев не открывают книгу десятилетиями. А вот уже статистика, которая вообще ни в какие ворота не лезет: 20% американцев, в сущности, безграмотны. Хуже того, каждый год к этому и без того шокирующему количеству неграмотных присоединяется один миллион безграмотных подростков. Я знаю, что вы сейчас думаете: "В Америке больше выпускников колледжей, чем в любой другой стране мира." Не позволяйте этой фразе обмануть вас, потому что учёные степени и титулы в Америке не значат ничего. Среди моих знакомых, безнадёжных кретинов, много тех, кто имеют приставку "д-р фил. наук" перед своим именем. У меня также много знакомых, настоящих гениев, которые даже не знают, что это за сокращение такое - "д-р фил. наук". Уж поверьте мне, нынче каждый идиот может стать "доктором наук ". Чёрт, да о чём тут говорить, если даже я им стал.
Недавно один мой друг заявил мне, что собирается стать сертифицированным экспертом по фитнесу. Он никогда не закончил ни в одном колледже ни одного курса по физиологии, био-механике, кинесиологии, зоологии, анатомии, питанию… Чёрт, да он вообще никогда не учился в колледже. Он ничего не соображает даже в элементарных аспектах силового тренинга. Но однажды он раскошелился на двести две сотни долларов, посидел где-то на четырёхчасовом семинаре по фитнесу и вот он уже называется "эксперт по фитнесу" и в доказательство может ткнуть вас носом в свой сертификат. Всего неделю тому назад этот парень работал официантом в МакДональдсе, кормя своих клиентов всякой дрянью, а теперь, надо же, он - "фитнес-гуру". Вы можете в это поверить? Не верьте! Как я сказал, не позволяйте проходимцам с учёными степенями морочить вам голову. Всегда смотрите на реальные знания человека, а не на кусок бумажки, который он держит в своей руке. Даже Аристотель отмечал разницу между образованием и интеллектом, когда он написал: "Каждый может получить почести, но не каждый их заслуживает". Учёная степень - это просто кусок бумаги. Ваша компетенция - вот что важно, а не то, как называется ваша должность. Вам нужно доказать своё звание в жизни. Вы думает, фирме "ИБМ" было какое-то дело до того, есть ли у Билла Гейтса учёная степень? Чёрт, нет, конечно же! Их интересовало лишь то, на что он способен. Всё, что они хотели от него, это чтобы он "выдал" ту самую программу для компьютера. В общем, вопрос звучит так: компетентны ли вы? На что вы способны? Так и должно быть - результаты, основанные на компетенции. Поверьте мне, что в спорте дела обстоят точно так же. Лишь потому, что Карл Льюис решил участвовать в забеге, другие атлеты не скажут: "Чёрт, Карл припёрся - дайте ему золотую медаль." Нет, конечно же! Они заставят его доказать на деле, что он - лучший среди них. И они будут заставлять его доказывать это на каждых соревнованиях. Им наплевать, что он - чемпион мира. Конечно, Льюис может подтвердить свой титул на беговой дорожке - он всю жизнь посвятил бегу. А когда он выиграл золотую медаль, он не прекратил тренироваться. Он продолжал работать над собой, потому что он знал, что найдутся такие, которые зададут ему вопрос: "По какому праву ты называешь себя чемпионом?" К сожалению, для большинства американцев такое поведение нетипично. Судя по всему, как только они получают свидетельство об окончании школы, они перестают учиться. Это - ошибка глобальной величины. Мы живём в таком динамично развивающемся обществе, что даже если мы ничего не делаем, мы уже отстаём. Как я уже упомянул, в жизни приходится доказывать собственную цену постоянно, каждый день. Нельзя отдыхать на лаврах. Как только вам покажется, что вы всего достигли, ваша жизнь остановится, в ней появится инерция, и вот, не успели вы и опомниться, как вы уже сидите на обочине жизни…
"У края дороги, среди лиловых колокольчиков рос кустик мяты. Я хотел сорвать цветок и понюхать, но небольшая бабочка, сложив крылышки, сидела на цветах.
Не хотелось расстраивать бабочку из-за своего удовольствия, и я решил подождать немного и стал записывать, стоя у цветка, одну мысль в книжку.
Вышло так, что я забыл о бабочке и долго писал, и когда кончил, опомнился, - оказалось, что бабочка всё сидела на цветке мяты в том же положении.
Но так не бывает! – и чуть-чуть кончиком ноги я толкнул стебелёк мяты. Бабочка сильно качнулась, но всё-таки не слетела. Неужели она умерла на цветке?
Осторожно я взял бабочку за сложенные крылышки. Бабочка не рвалась, не билась в пальцах, не двигала усиками. Она была мертва.
А когда я стал её тянуть с цветка, вместе с ней оттянулся скрытый в цветке светложёлтый паук с большим зеленоватым шариком. Он всеми своими ножками обнимал брюшко бабочки и высасывал её.
… А мимо проходили дачники и говорили: "Какая природа, какой день, какой воздух, какая гармония!"
Не ясно ли, что природа никак не гармонична, но в душе человека рождается чувство гармонии, радости, счастья".
Михаил Пришвин
Не хотелось расстраивать бабочку из-за своего удовольствия, и я решил подождать немного и стал записывать, стоя у цветка, одну мысль в книжку.
Вышло так, что я забыл о бабочке и долго писал, и когда кончил, опомнился, - оказалось, что бабочка всё сидела на цветке мяты в том же положении.
Но так не бывает! – и чуть-чуть кончиком ноги я толкнул стебелёк мяты. Бабочка сильно качнулась, но всё-таки не слетела. Неужели она умерла на цветке?
Осторожно я взял бабочку за сложенные крылышки. Бабочка не рвалась, не билась в пальцах, не двигала усиками. Она была мертва.
А когда я стал её тянуть с цветка, вместе с ней оттянулся скрытый в цветке светложёлтый паук с большим зеленоватым шариком. Он всеми своими ножками обнимал брюшко бабочки и высасывал её.
… А мимо проходили дачники и говорили: "Какая природа, какой день, какой воздух, какая гармония!"
Не ясно ли, что природа никак не гармонична, но в душе человека рождается чувство гармонии, радости, счастья".
Михаил Пришвин
Все течет, все изменяется --
свидетельствует седая мудрость. Так было. Так есть. Так будет.
Всему свой час и время всякому делу под небесами:
Время родиться и время умирать;
Время насаждать и время вырывать насаженное;
Время убивать и время исцелять;
Время разрушать и время строить;
Время плакать и время смеяться;
Время стенать и время плясать;
Время разбрасывать камни и время собирать камни;
Время обнимать и время избегать объятий;
Время искать и время терять;
Время хранить и время тратить;
Время рвать и время сшивать;
Время молчать и время говорить;
Время любить и время ненавидеть;
Время войне и время миру.
Так что же я ищу? Отчего мучаюсь? Почему? Зачем?
Нет мне ответа.
Виктор Петрович Астафьев "Царь-рыба"
свидетельствует седая мудрость. Так было. Так есть. Так будет.
Всему свой час и время всякому делу под небесами:
Время родиться и время умирать;
Время насаждать и время вырывать насаженное;
Время убивать и время исцелять;
Время разрушать и время строить;
Время плакать и время смеяться;
Время стенать и время плясать;
Время разбрасывать камни и время собирать камни;
Время обнимать и время избегать объятий;
Время искать и время терять;
Время хранить и время тратить;
Время рвать и время сшивать;
Время молчать и время говорить;
Время любить и время ненавидеть;
Время войне и время миру.
Так что же я ищу? Отчего мучаюсь? Почему? Зачем?
Нет мне ответа.
Виктор Петрович Астафьев "Царь-рыба"
МИХАИЛ ЗОЩЕНКО
ЛИМОНАД
Я, конечно, человек непьющий. Ежели другой раз и выпью, то мало — так, приличия ради или славную компанию поддержать.
Больше как две бутылки мне враз нипочём не употребить. Здоровье не дозволяет. Один раз, помню, в день своего бывшего ангела, я четверть выкушал.
Но это было в молодые, крепкие годы, когда сердце отчаянно в груди билось, и в голове мелькали разные мысли.
А теперь старею.
Знакомый ветеринарный фельдшер, товарищ Птицын, давеча осматривал меня и даже, знаете, испугался. Задрожал.
— У вас,— говорит,— полная девальвация. Где,— говорит,— печень, где мочевой пузырь, распознать,— говорит,— нет никакой возможности. Очень,— говорит,— вы сносились.
Хотел я этого фельдшера побить, но после остыл к нему.
«Дай,— думаю,— сперва к хорошему врачу схожу, удостоверюсь».
Врач никакой девальвации не нашёл.
— Органы,— говорит,— у вас довольно в аккуратном виде. И пузырь,— говорит,— вполне порядочный и не протекает. Что касается сердца — очень ещё отличное, даже,— говорит,— шире, чем надо. Но,— говорит,— пить вы перестаньте, иначе очень просто смерть может приключиться.
А помирать, конечно, мне неохота. Я жить люблю. Я человек ещё молодой. Мне только-только в начале нэпа сорок три года стукнуло. Можно сказать, в полном расцвете сил и здоровья. И сердце в груди широкое. И пузырь, главное, не протекает. С таким пузырём жить да радоваться. «Надо,— думаю,— в самом деле пить бросить». Взял и бросил.
Не пью и не пью. Час не пью, два не пью. В пять часов вечера пошёл, конечно, обедать в столовую.
Покушал суп. Начал варёное мясо кушать — охота выпить. «Заместо,— думаю,— острых напитков попрошу чего-нибудь помягче — нарзану или же лимонаду». Зову.
— Эй,— говорю,— который тут мне порции подавал, неси мне, куриная твоя голова, лимонаду.
Приносят, конечно, мне лимонаду на интеллигентном подносе. В графине. Наливаю в стопку.
Пью я эту стопку, чувствую: кажись, водка. Налил ещё. Ей-богу, водка. Что за чёрт! Налил остатки — самая настоящая водка.
— Неси,— кричу,— ещё!
«Вот,— думаю,— попёрло-то!»
Приносят ещё.
Попробовал ещё. Никакого сомнения не осталось — самая натуральная.
После, когда деньги заплатил, замечание всё-таки сделал.
— Я,— говорю,— лимонаду просил, а ты чего носишь, куриная твоя голова?
Тот говорит:
— Так что это у нас завсегда лимонадом зовётся. Вполне законное слово. Ещё с прежних времён... А натурального лимонаду, извиняюсь, не держим — потребителя нету.
— Неси,— говорю,— ещё последнюю.
Так и не бросил. А желание было горячее. Только вот обстоятельства помешали. Как говорится — жизнь диктует свои законы. Надо подчиняться.
1925
ЛИМОНАД
Я, конечно, человек непьющий. Ежели другой раз и выпью, то мало — так, приличия ради или славную компанию поддержать.
Больше как две бутылки мне враз нипочём не употребить. Здоровье не дозволяет. Один раз, помню, в день своего бывшего ангела, я четверть выкушал.
Но это было в молодые, крепкие годы, когда сердце отчаянно в груди билось, и в голове мелькали разные мысли.
А теперь старею.
Знакомый ветеринарный фельдшер, товарищ Птицын, давеча осматривал меня и даже, знаете, испугался. Задрожал.
— У вас,— говорит,— полная девальвация. Где,— говорит,— печень, где мочевой пузырь, распознать,— говорит,— нет никакой возможности. Очень,— говорит,— вы сносились.
Хотел я этого фельдшера побить, но после остыл к нему.
«Дай,— думаю,— сперва к хорошему врачу схожу, удостоверюсь».
Врач никакой девальвации не нашёл.
— Органы,— говорит,— у вас довольно в аккуратном виде. И пузырь,— говорит,— вполне порядочный и не протекает. Что касается сердца — очень ещё отличное, даже,— говорит,— шире, чем надо. Но,— говорит,— пить вы перестаньте, иначе очень просто смерть может приключиться.
А помирать, конечно, мне неохота. Я жить люблю. Я человек ещё молодой. Мне только-только в начале нэпа сорок три года стукнуло. Можно сказать, в полном расцвете сил и здоровья. И сердце в груди широкое. И пузырь, главное, не протекает. С таким пузырём жить да радоваться. «Надо,— думаю,— в самом деле пить бросить». Взял и бросил.
Не пью и не пью. Час не пью, два не пью. В пять часов вечера пошёл, конечно, обедать в столовую.
Покушал суп. Начал варёное мясо кушать — охота выпить. «Заместо,— думаю,— острых напитков попрошу чего-нибудь помягче — нарзану или же лимонаду». Зову.
— Эй,— говорю,— который тут мне порции подавал, неси мне, куриная твоя голова, лимонаду.
Приносят, конечно, мне лимонаду на интеллигентном подносе. В графине. Наливаю в стопку.
Пью я эту стопку, чувствую: кажись, водка. Налил ещё. Ей-богу, водка. Что за чёрт! Налил остатки — самая настоящая водка.
— Неси,— кричу,— ещё!
«Вот,— думаю,— попёрло-то!»
Приносят ещё.
Попробовал ещё. Никакого сомнения не осталось — самая натуральная.
После, когда деньги заплатил, замечание всё-таки сделал.
— Я,— говорю,— лимонаду просил, а ты чего носишь, куриная твоя голова?
Тот говорит:
— Так что это у нас завсегда лимонадом зовётся. Вполне законное слово. Ещё с прежних времён... А натурального лимонаду, извиняюсь, не держим — потребителя нету.
— Неси,— говорю,— ещё последнюю.
Так и не бросил. А желание было горячее. Только вот обстоятельства помешали. Как говорится — жизнь диктует свои законы. Надо подчиняться.
1925
-
Винни-Пух и все-все-все
- Сообщения: 1524
- Зарегистрирован: 5 дек 2009, 14:02
- Благодарил (а): 39 раз
- Поблагодарили: 186 раз
Если бы из народной брани можно было заключать о народном характере, то бы из schwer Noth (то есть падучая болезнь), любимого немецкого слова, путешественник заключил, что в немцах много желчи, но что бы тогда должно было заключить из любимой брани нашего народа?
....
В похвалу берлинских граждан говорят, что они трудолюбивы и что самые богатые и знатные люди не расточают денег на суетную роскошь и соблюдают строгую экономию в столе, платье, экипаже и проч. Я видел старика Ф, едущего верхом на такой лошади, на которой бы, может быть, и я постыдился ехать по городу, и в таком кафтане, который сшит, конечно, в первой половине текущего столетия. Нынешний король живет пышнее своего предшественника, однако ж окружающие его держатся по большей части старины.
...
Теперь замечу только то, что кажется мне главною чертою в характере Парижа: отменную живость народных движений, удивительную скорость в словах и делах. Система Декартовых вихрей могла родиться только в голове француза, парижского жителя. Здесь все спешат куда-то; все, кажется, перегоняют друг друга, ловят, хватают мысли, угадывают, чего вы хотите, чтоб как можно скорее вас отправить. Какая страшная противоположность, например, с важными швейцарами, которые ходят всегда размеренными шагами, слушают вас с величайшим вниманием, приводящим в краску стыдливого, скромного человека; слушают и тогда, когда вы уже говорить перестали; соображают ваши слова и отвечают так медленно, так осторожно, боясь, что они вас не понимают! А парижский житель хочет всегда отгадывать: вы еще не кончили вопроса, он сказал ответ свой, поклонился и ушел!
...
Я желал видеть, как веселится парижская чернь, и был нынешний день в генгетах: так называются загородные трактиры, где по воскресеньям собирается народ обедать за десять су и пить самое дешевое вино. Не можете представить себе, какой шумный и разнообразный спектакль! Превеликие залы наполнены людьми обоего пола; кричат, пляшут, поют. Я видел двух шестидесятилетних стариков, важно танцующих менуэт с двумя старухами; молодые хлопали в ладоши и кричали: «Браво!» Некоторые шатались от действия винных паров, а также хотели танцевать и только что не падали; не узнавали дам своих и вместо извинения говорили: «Diable! Peste!» (Дьявол! Чума!)- Это царство грубого веселья! – Итак, не один русский народ обожает Бахуса! Розница та, что пьяный француз шумит, а не дерется.
...
Это письмо я заключу двумя-тремя словами об английском языке. Он всех на свете легче и простее, совсем почти не имеет грамматики, и кто знает частицы of и to, знает склонения; кто знает will и shall, знает спряжения; все неправильные глаголы можно затвердить в один день. Но вы, читая, как азбуку, Робертсона и Фильдинга, даже Томсона и Шекспира, будете с англичанами немы и глухи, то есть ни они вас, ни вы их не поймете. Так труден английский выговор, и столь мудрено узнать слухом то слово, которое вы знаете глазами! Я все понимаю, что мне напишут, а в разговоре должен угадывать. Кажется, что у англичан рты связаны или на отверстие их положена министерством большая пошлина: они чуть-чуть разводят зубы, свистят, намекают, а не говорят. Вообще английский язык груб, неприятен для слуха, но богат и обработан во всех родах для письма – богат краденым или (чтоб не оскорбить британской гордости) отнятым у других. Все ученые и по большей части нравственные слова взяты из французского или из латинского, а коренные глаголы из немецкого. Римляне, саксонцы, датчане истребили и британский народ и язык их; говорят, что в Валлисе [Уэльсе] есть некоторые его остатки. Пестрота английского языка не мешает ему быть сильным и выразительным, а смелость стихотворцев удивительна; но гармонии и того, что в риторике называется числом, совсем нет. Слова отрывистые, фразы короткие, и ни малого разнообразия в периодах. Мера стихов всегда одинаковая: ямб в 4 или в 5 стоп с мужеским окончанием. – Да будет же честь и слава нашему языку, который в самородном богатстве своем, почти без всякого чуждого примеса, течет, как гордая, величественная река – шумит, гремит,- и вдруг, если надобно, смягчается, журчит нежным ручейком и сладостно вливается в душу, образуя все меры, какие заключаются только в падении и возвышении человеческого голоса!
...
Но если вы хотите, чтобы у вас помутилось на душе, то загляните ввечеру в подземельные таверны или в питейные домы, где веселится подлая лондонская чернь! – Такова судьба гражданских обществ: хорошо сверху, в середине, а вниз не заглядывай. Дрожжи и в самом лучшем вине бывают столь же противны вкусу, как и в самом дурном.
Дурное напоминает дурное: скажу вам еще, что на лондонских улицах ввечеру видел я более ужасов разврата, нежели и в самом Париже. Оставляя другое (о чем можно только говорить, а не писать), вообразите, что между несчастными жертвами распутства здесь много двенадцатилетних девушек! Вообразите, что есть мегеры, к которым изверги матери приводят дочерей на смотр и торгуются!
...
Кто думает, что счастие состоит в богатстве и избытке вещей, тому надобно показать многих здешних крезов, осыпанных средствами наслаждаться, теряющих вкус ко всем наслаждениям и задолго до смерти умирающих душою. Вот английский сплин! Эту нравственную болезнь можно назвать и русским именем: скукою, известною во всех землях, но здесь более нежели где-нибудь, от климата, от тяжелой пищи, излишнего покоя, близкого к усыплению. Человек – странное существо! В заботах и беспокойстве жалуется; все имеет, беспечен и – зевает. Богатый англичанин от скуки путешествует, от скуки делается охотником, от скуки мотает, от скуки женится, от скуки стреляется. Они бывают несчастливы от счастия! Я говорю о здешних праздных богачах, которых деды нажились в Индии, а деятельные, управляя всемирною торговлею и вымышляя новые способы играть мнимыми нуждами людей, не знают сплина.
Не от сплина ли происходят и многочисленные английские странности, которые в другом месте назывались бы безумием, а здесь называются только своенравием, или whim (причуда)? Человек, не находя уже вкуса в истинных приятностях жизни, выдумывает ложные и, когда не может прельстить людей своим счастьем, хочет по крайней мере удивить их чем-нибудь необыкновенным. Я мог бы выписать из английских газет и журналов множество странных анекдотов: например, как один богатый человек построил себе домик на высокой горе в Шотландии и живет там со своею собакою; как другой, ненавидя, по его словам, землю, поселился на воде; как третий, по антипатии к свету, выходит из дому только ночью, а днем спит или сидит в темной комнате при свече; как четвертый, отказывая себе все, кроме самого необходимого, в начале каждой весны дает деревенским соседям своим великолепный праздник, который стоит ему почти всего годового доходу. Британцы хвалятся тем, что могут досыта дурачиться, не давая никому отчета в своих фантазиях. Уступим им это преимущество, друзья мои, и скажем себе в утешение: «Если в Англии позволено дурачиться, у нас не запрещено умничать, а последнее нередко бывает смешнее первого».
Н.М. Карамзин, «Письма русского путешественника»
....
В похвалу берлинских граждан говорят, что они трудолюбивы и что самые богатые и знатные люди не расточают денег на суетную роскошь и соблюдают строгую экономию в столе, платье, экипаже и проч. Я видел старика Ф, едущего верхом на такой лошади, на которой бы, может быть, и я постыдился ехать по городу, и в таком кафтане, который сшит, конечно, в первой половине текущего столетия. Нынешний король живет пышнее своего предшественника, однако ж окружающие его держатся по большей части старины.
...
Теперь замечу только то, что кажется мне главною чертою в характере Парижа: отменную живость народных движений, удивительную скорость в словах и делах. Система Декартовых вихрей могла родиться только в голове француза, парижского жителя. Здесь все спешат куда-то; все, кажется, перегоняют друг друга, ловят, хватают мысли, угадывают, чего вы хотите, чтоб как можно скорее вас отправить. Какая страшная противоположность, например, с важными швейцарами, которые ходят всегда размеренными шагами, слушают вас с величайшим вниманием, приводящим в краску стыдливого, скромного человека; слушают и тогда, когда вы уже говорить перестали; соображают ваши слова и отвечают так медленно, так осторожно, боясь, что они вас не понимают! А парижский житель хочет всегда отгадывать: вы еще не кончили вопроса, он сказал ответ свой, поклонился и ушел!
...
Я желал видеть, как веселится парижская чернь, и был нынешний день в генгетах: так называются загородные трактиры, где по воскресеньям собирается народ обедать за десять су и пить самое дешевое вино. Не можете представить себе, какой шумный и разнообразный спектакль! Превеликие залы наполнены людьми обоего пола; кричат, пляшут, поют. Я видел двух шестидесятилетних стариков, важно танцующих менуэт с двумя старухами; молодые хлопали в ладоши и кричали: «Браво!» Некоторые шатались от действия винных паров, а также хотели танцевать и только что не падали; не узнавали дам своих и вместо извинения говорили: «Diable! Peste!» (Дьявол! Чума!)- Это царство грубого веселья! – Итак, не один русский народ обожает Бахуса! Розница та, что пьяный француз шумит, а не дерется.
...
Это письмо я заключу двумя-тремя словами об английском языке. Он всех на свете легче и простее, совсем почти не имеет грамматики, и кто знает частицы of и to, знает склонения; кто знает will и shall, знает спряжения; все неправильные глаголы можно затвердить в один день. Но вы, читая, как азбуку, Робертсона и Фильдинга, даже Томсона и Шекспира, будете с англичанами немы и глухи, то есть ни они вас, ни вы их не поймете. Так труден английский выговор, и столь мудрено узнать слухом то слово, которое вы знаете глазами! Я все понимаю, что мне напишут, а в разговоре должен угадывать. Кажется, что у англичан рты связаны или на отверстие их положена министерством большая пошлина: они чуть-чуть разводят зубы, свистят, намекают, а не говорят. Вообще английский язык груб, неприятен для слуха, но богат и обработан во всех родах для письма – богат краденым или (чтоб не оскорбить британской гордости) отнятым у других. Все ученые и по большей части нравственные слова взяты из французского или из латинского, а коренные глаголы из немецкого. Римляне, саксонцы, датчане истребили и британский народ и язык их; говорят, что в Валлисе [Уэльсе] есть некоторые его остатки. Пестрота английского языка не мешает ему быть сильным и выразительным, а смелость стихотворцев удивительна; но гармонии и того, что в риторике называется числом, совсем нет. Слова отрывистые, фразы короткие, и ни малого разнообразия в периодах. Мера стихов всегда одинаковая: ямб в 4 или в 5 стоп с мужеским окончанием. – Да будет же честь и слава нашему языку, который в самородном богатстве своем, почти без всякого чуждого примеса, течет, как гордая, величественная река – шумит, гремит,- и вдруг, если надобно, смягчается, журчит нежным ручейком и сладостно вливается в душу, образуя все меры, какие заключаются только в падении и возвышении человеческого голоса!
...
Но если вы хотите, чтобы у вас помутилось на душе, то загляните ввечеру в подземельные таверны или в питейные домы, где веселится подлая лондонская чернь! – Такова судьба гражданских обществ: хорошо сверху, в середине, а вниз не заглядывай. Дрожжи и в самом лучшем вине бывают столь же противны вкусу, как и в самом дурном.
Дурное напоминает дурное: скажу вам еще, что на лондонских улицах ввечеру видел я более ужасов разврата, нежели и в самом Париже. Оставляя другое (о чем можно только говорить, а не писать), вообразите, что между несчастными жертвами распутства здесь много двенадцатилетних девушек! Вообразите, что есть мегеры, к которым изверги матери приводят дочерей на смотр и торгуются!
...
Кто думает, что счастие состоит в богатстве и избытке вещей, тому надобно показать многих здешних крезов, осыпанных средствами наслаждаться, теряющих вкус ко всем наслаждениям и задолго до смерти умирающих душою. Вот английский сплин! Эту нравственную болезнь можно назвать и русским именем: скукою, известною во всех землях, но здесь более нежели где-нибудь, от климата, от тяжелой пищи, излишнего покоя, близкого к усыплению. Человек – странное существо! В заботах и беспокойстве жалуется; все имеет, беспечен и – зевает. Богатый англичанин от скуки путешествует, от скуки делается охотником, от скуки мотает, от скуки женится, от скуки стреляется. Они бывают несчастливы от счастия! Я говорю о здешних праздных богачах, которых деды нажились в Индии, а деятельные, управляя всемирною торговлею и вымышляя новые способы играть мнимыми нуждами людей, не знают сплина.
Не от сплина ли происходят и многочисленные английские странности, которые в другом месте назывались бы безумием, а здесь называются только своенравием, или whim (причуда)? Человек, не находя уже вкуса в истинных приятностях жизни, выдумывает ложные и, когда не может прельстить людей своим счастьем, хочет по крайней мере удивить их чем-нибудь необыкновенным. Я мог бы выписать из английских газет и журналов множество странных анекдотов: например, как один богатый человек построил себе домик на высокой горе в Шотландии и живет там со своею собакою; как другой, ненавидя, по его словам, землю, поселился на воде; как третий, по антипатии к свету, выходит из дому только ночью, а днем спит или сидит в темной комнате при свече; как четвертый, отказывая себе все, кроме самого необходимого, в начале каждой весны дает деревенским соседям своим великолепный праздник, который стоит ему почти всего годового доходу. Британцы хвалятся тем, что могут досыта дурачиться, не давая никому отчета в своих фантазиях. Уступим им это преимущество, друзья мои, и скажем себе в утешение: «Если в Англии позволено дурачиться, у нас не запрещено умничать, а последнее нередко бывает смешнее первого».
Н.М. Карамзин, «Письма русского путешественника»
Проза
По-моему, фраза "...вымышляя новые способы играть мнимыми нуждами людей..." просто гениальна, а уж актуальна как никогда. Люди, как правило, очень далеки от представления, на каком глубоком уровне нами манипулируют.
Хочу сразу оговориться, что искать конкретного врага-кукловода (масонов, евреев, комитет 10, 30 и т.д.) бессмысленно - просто так устроена система.
Хочу сразу оговориться, что искать конкретного врага-кукловода (масонов, евреев, комитет 10, 30 и т.д.) бессмысленно - просто так устроена система.
Re: Проза
http://log-analitics.narod.ru/Versions.htmЛин писал(а):Хочу сразу оговориться, что искать конкретного врага-кукловода (масонов, евреев, комитет 10, 30 и т.д.) бессмысленно - просто так устроена система.
La gente esta muy loca
-
Винни-Пух и все-все-все
- Сообщения: 1524
- Зарегистрирован: 5 дек 2009, 14:02
- Благодарил (а): 39 раз
- Поблагодарили: 186 раз
Проза
Хочу сразу оговориться, что искать конкретного врага-кукловода (масонов, евреев, комитет 10, 30 и т.д.) бессмысленно - просто так устроена система.
:D :D :D
МИХАИЛ ЗОЩЕНКО
КОШКА И ЛЮДИ
Печка у меня очень плохая. Вся моя семья завсегда угорает через неё. А чёртов жакт починку производить отказывается. Экономит. Для очередной растраты.
Давеча осматривали эту мою печку. Вьюшки глядели. Ныряли туда вовнутрь головой.
— Нету,— говорят.— Жить можно.
— Товарищи,— говорю,— довольно стыдно такие слова произносить: жить можно. Мы завсегда угораем через вашу печку. Давеча кошка даже угорела. Её тошнило давеча у ведра. А вы говорите — жить можно.
Председатель жакта говорит:
— Тогда,— говорит,— устроим сейчас опыт и посмотрим, угорает ли ваша печка. Ежли мы сейчас после топки угорим — ваше счастье — переложим. Ежли не угорим — извиняемся за отопление.
Затопили мы печку. Расположились вокруг её.
Сидим. Нюхаем.
Так, у вьюшки, сел председатель, так — секретарь Грибоедов, а так, на моей кровати,— казначей.
Вскоре стал, конечно, угар по комнате проноситься.
Председатель понюхал и говорит:
— Нету. Не ощущается. Идёт тёплый дух, и только.
Казначей, жаба, говорит:
— Вполне отличная атмосфера. И нюхать её можно. Голова через это не ослабевает. У меня,— говорит,— в квартире атмосфера хуже воняет, и я,— говорит,— не скулю понапрасну. А тут совершенно дух ровный.
Я говорю:
— Да как же, помилуйте, ровный. Эвон как газ струится.
Председатель говорит:
— Позовите кошку. Ежели кошка будет смирно сидеть, значит, ни хрена нету. Животное завсегда в этом бескорыстно. Это не человек. На неё можно положиться.
Приходит кошка. Садится на кровать. Сидит тихо. И, ясное дело, тихо — она несколько привыкшая.
— Нету,— говорит председатель,— извиняемся.
Вдруг казначей покачнулся на кровати и говорит:
— Мне надо, знаете, спешно идти по делу.
И сам подходит до окна и в щёлку дышит.
И сам стоит зелёный и прямо на ногах качается.
Председатель говорит:
— Сейчас все пойдём.
Я оттянул его от окна.
— Так,— говорю,— нельзя экспертизу строить.
Он говорит:
— Пожалуйста. Могу отойти. Мне ваш воздух вполне полезный. Натуральный воздух, годный для здоровья. Ремонта я вам не могу делать. Печка нормальная.
А через полчаса, когда этого самого председателя ложили на носилки и затем задвигали носилки в каретку скорой помощи, я с ним разговорился.
Я говорю:
— Ну, как?
— Да нет,— говорит,— не будет ремонта. Жить можно.
Так и не починили.
Ну что ж делать? Привыкаю. Человек не блоха — ко всему может привыкнуть.
1928
КОШКА И ЛЮДИ
Печка у меня очень плохая. Вся моя семья завсегда угорает через неё. А чёртов жакт починку производить отказывается. Экономит. Для очередной растраты.
Давеча осматривали эту мою печку. Вьюшки глядели. Ныряли туда вовнутрь головой.
— Нету,— говорят.— Жить можно.
— Товарищи,— говорю,— довольно стыдно такие слова произносить: жить можно. Мы завсегда угораем через вашу печку. Давеча кошка даже угорела. Её тошнило давеча у ведра. А вы говорите — жить можно.
Председатель жакта говорит:
— Тогда,— говорит,— устроим сейчас опыт и посмотрим, угорает ли ваша печка. Ежли мы сейчас после топки угорим — ваше счастье — переложим. Ежли не угорим — извиняемся за отопление.
Затопили мы печку. Расположились вокруг её.
Сидим. Нюхаем.
Так, у вьюшки, сел председатель, так — секретарь Грибоедов, а так, на моей кровати,— казначей.
Вскоре стал, конечно, угар по комнате проноситься.
Председатель понюхал и говорит:
— Нету. Не ощущается. Идёт тёплый дух, и только.
Казначей, жаба, говорит:
— Вполне отличная атмосфера. И нюхать её можно. Голова через это не ослабевает. У меня,— говорит,— в квартире атмосфера хуже воняет, и я,— говорит,— не скулю понапрасну. А тут совершенно дух ровный.
Я говорю:
— Да как же, помилуйте, ровный. Эвон как газ струится.
Председатель говорит:
— Позовите кошку. Ежели кошка будет смирно сидеть, значит, ни хрена нету. Животное завсегда в этом бескорыстно. Это не человек. На неё можно положиться.
Приходит кошка. Садится на кровать. Сидит тихо. И, ясное дело, тихо — она несколько привыкшая.
— Нету,— говорит председатель,— извиняемся.
Вдруг казначей покачнулся на кровати и говорит:
— Мне надо, знаете, спешно идти по делу.
И сам подходит до окна и в щёлку дышит.
И сам стоит зелёный и прямо на ногах качается.
Председатель говорит:
— Сейчас все пойдём.
Я оттянул его от окна.
— Так,— говорю,— нельзя экспертизу строить.
Он говорит:
— Пожалуйста. Могу отойти. Мне ваш воздух вполне полезный. Натуральный воздух, годный для здоровья. Ремонта я вам не могу делать. Печка нормальная.
А через полчаса, когда этого самого председателя ложили на носилки и затем задвигали носилки в каретку скорой помощи, я с ним разговорился.
Я говорю:
— Ну, как?
— Да нет,— говорит,— не будет ремонта. Жить можно.
Так и не починили.
Ну что ж делать? Привыкаю. Человек не блоха — ко всему может привыкнуть.
1928
-
Винни-Пух и все-все-все
- Сообщения: 1524
- Зарегистрирован: 5 дек 2009, 14:02
- Благодарил (а): 39 раз
- Поблагодарили: 186 раз
[Книги Кэндзабуро Оэ оставляют сильное впечатление. Иногда, конечно, как это бывает вообще при чтении японских авторов, возникает ощущение, будто это писал инопланетянин.
В рассказе «Дух-хранитель атомного века» речь идет о человеке, которого рассказчик, японский журналист, называет «мужчина» или «немолодой мужчина»,- он взял на воспитание из Хиросимы десять мальчиков-сирот, больных лучевой болезнью и застраховал их жизни на ни три миллиона иен, т.е., вложив деньги, в будущем он должен получить большой доход. Данный отрывок несколько перекликается с рассказом Андрея Платонова «Антисексус»]
… Через три года я снова встретил в прессе имя этого человека. На этот раз его фирменной маркой был не «дух-хранитель атомного века», а «пропагандист арабского метода сохранения здоровья». Вначале я был поражен, но потом вспомнил, что, когда он работал в ЮНЕСКО, огромное впечатление произвели на него поселки, где обучались арабы. В то время в Японию уже проникла индийская йога и вокруг нее образовался настоящий бум. Этот человек, по всей вероятности, хотел воспользоваться бумом, чтобы пропагандировать арабский метод сохранения здоровья.
Мне было интересно, сколько взятых им на воспитание мальчиков, которые теперь достигли уже юношеского возраста, осталось в живых. Поэтому, прочитав в газете, что он в отеле Х демонстрирует арабский метод сохранения здоровья, я с помощью своего приятеля-редактора получил пригласительный билет, и мы вместе отправились в зал, где проходила демонстрация.
…Он стоял в банкетном зале, напротив входа, выпятив грудь и расставив ноги, рядом с огромным арабом, на котором были надеты одни шорты. Цвет лица его был ужасен (в тот день он объяснил журналистам: это, мол, из-за недельного голодания для укрепления здоровья), но он был горд и сиял, как солнце…
Мужчина начал с того, что приветствовал представителей прессы – все его выступление было полно нападок на йогу. Я не только не собираюсь воспользоваться бумом вокруг йоги, разъяснял он, чутко реагируя на атмосферу, создавшуюся в связи с распространявшимися относительно него слухами, но, наоборот, с помощью арабского метода сохранения здоровья очищу людей от отвратительной йоги. Разумеется, этот метод сохранения здоровья рассчитан не только на арабов. Лоуренс Аравийский был белым человеком, но тем не менее пользовался таким методом. Как известно, индийской йогой занимался, например, Ганди, но кто, по-вашему, обладал бОльшими жизненными силами – Лоуренс Аравийский или кривоногий Ганди?
- Арабский метод сохранения здоровья включает также метод тренировки сексуальных возможностей. Я вам сейчас это продемонстрирую,- сказал мужчина звенящим голосом и сверкающими дурацкой надеждой глазами стал бегать по слушателям, чтобы определить их реакцию. Видимо, тренировку сексуальных возможностей он решил использовать как козырную карту, чтобы вызвать интерес журналистов к арабскому методу сохранения здоровья в целом. Однако окружившие его журналисты, среди которых находился и я, не проявили особого интереса. Мой приятель-редактор, который привел меня в отель Х, подмигнул – мол, такие номера нам известны.
- Новейшие методы сохранения здоровья все одинаковы! Я немного занимаюсь йогой и знаю, что существует тантра-йога, которая рассчитана на повышение сексуальной энергии и ее регулирование,- шепнул он.
- Повышать сексуальную энергию и регулировать ее? Здорово.
- Такая штука, как наша сексуальная энергия, если не повысить ее весьма значительно, проскользнет сквозь ячейки йоги. Так же как ничего не услышишь по радио, если не усилить улавливаемые приемником волны.
Пока мы с редактором перешептывались, мужчина, продолжая с надеждой озираться вокруг, словно для того, чтобы продлить состояние волнующей неизвестности, молчал, приоткрыв рот и высунув кончик языка. Так мог вести себя человек простодушный, бесхитростный…
- Я и говорю о тренировке сексуальных возможностей, но должен заметить, что после войны стал вести холостую жизнь. Во имя своей миссии я в день окончания войны разошелся с женой и с тех пор живу холостяком. Почему же тогда я занимаюсь тренировкой сексуальных возможностей? Опять-таки во имя своей миссии. У меня сейчас просто нет времени на близость с женщинами, потому-то я и веду холостяцкую жизнь, но, естественно, вожделение во мне не умерло. Время от времени оно поднимало голову и мешало мне мыслить и действовать. Вот я и решил сознательно регулировать вожделение. Раз в месяц я его высвобождаю. Я обращаюсь к нему с призывом: вожделение, действуй в полную силу. И наступает катарсис. Одного желание самому осуществить катарсис вполне достаточно, чтобы, абсолютно ничего не предпринимая, излиться – словно открыл кран.
Даже журналисты, не проявлявшие особого интереса к его выступлению, были потрясены. Один из них даже вздохнул с завистью:
- Великолепно.
Присутствующие рассмеялись.
- Это касается таких убежденных холостяков, как я, но моя тренировка пригодна и для любого человека, находящегося в браке. Я не призываю к вожделению искусственным путем. Но я избавляюсь от вожделения буквально в минуту несколько раз в месяц. Причем получаю полное удовлетворение. При этом я говорю: все остальное время сосредоточьте на выполнении своих честолюбивых замыслов, своей миссии. И наоборот, не испытывающий желания, слабый мужчина, вызывающий недовольство женщины, используя мой метод тренировки, способен восстановить свои возможности. Причем ему удастся по собственному усмотрению контролировать и регулировать свое сексуальное функционирование. Не есть ли это полный поворот в человеческой цивилизации ХХ века, аналогичный тому, который произвел в науке Коперник? До сих пор современная психология была способна лишь плодить импотентов, сексуальная же тренировка, входящая в арабский метод сохранения здоровья, позволяет использовать ее в качестве орудия регулирования вожделения. Вожделение уже не есть непознаваемая опасность, грозящая человеку. Оно превращается в нечто напоминающее авторучку, которую в любой момент можно вынуть из кармана. Оно превращается в нечто заранее планируемое, революционно трансформируется. Я убежден, что если на Марсе есть люди, они осуществляют сексуальное регулирование с помощью арабского метода сохранения здоровья. Благодаря этому методу современный человек может отдать все свои силы достижению честолюбивых замыслов, выполнению своей миссии!
Один из журналистов поднял руку, чтобы задать вопрос. Глаза немолодого мужчины, точно как у морского льва, загорелись надеждой, и я понял, что он страстно ждет вопроса. Неужели он хотел услышать вопрос: «В этом тоже сказывается честолюбие и мессианство современного человека?» Но журналист, ухмыляясь, спросил другое:
- Можете ли вы сейчас, прямо здесь продемонстрировать регулирование сексуальных возможностей?
- Конечно, могу. Продемонстрировать? – искренне сказал мужчина, хотя искорки надежды в его глазах погасли. Он выглядел наивным альтруистом – тяжкий вздох любого человека заставлял его стонать от сострадания.
- Нет-нет, это ни к чему,- спасовал задавший вопрос журналист, и веселый смех, раздавшийся в зале, развеял царившую там напряженно-недоброжелательную атмосферу.
- Если других вопросов нет…- вопрошающе обведя глазами присутствующих, немолодой мужчина перешел к следующему представлению. – Итак, попросим араба продемонстрировать нам некоторые позиции предлагаемого мной метода. Фотографировать разрешается без всяких ограничений.
Человек тридцать журналистов снова обратили внимание на полуголого араба, который до сих пор стоял неподвижно, храня молчание. Все вдруг уставились на него, удивленно откинув назад головы, точно в темноте наткнулись на дикого зверя. Да и я сам, глянув на араба, когда входил в зал, тут же забыл о его существовании, пока мужчина давал свои объяснения. Поэтому и для меня было удивительным существование в зале человека, причем огромного полуголого иностранца, который, подобно находившейся в зале темной мебели, как и она, никак о себе не заявлял. Он существовал и в то же время не существовал. Немолодой мужчина демонстрировал свое полное господство над ним, строго прикрикивая,- может быть, он и в самом деле считал его не человеком, а мебелью.
Мужчина дарил нас расплывшейся на его лице простодушной улыбкой, которой он не удостаивал явно трусившего полуголого араба. Неизвестно почему его команды, которые он отдавал одну за другой, звучали как военные. Араб с видом подгоняемой домашней утки направился в центр зала, расстелил там небольшой коврик с арабским рисунком; расставив ноги, встал на него и, весь превратившись в слух, ждал приказов стоявшего у него за спиной самодержавного властелина метода сохранения здоровья.
Тут немолодой мужчина, оглядев нас, снова приветливо улыбнулся.
- Фоторепортеров прошу пройти вперед. Если та или иная позиция вас заинтересует, скажите об этом. Он будет сохранять ее как угодно долго! Но возможны, разумеется, и повторения. Фотографируйте, пожалуйста, все, что вам нравится,- сказал он и, вновь, прияв облик бедного, доброго дьявола, что-то прокричал арабу.
Сначала араб задрожал. Потом, переместив центр тяжести на левую ногу, остался стоять на ней, а правой, пронеся ее поверх головы, оперся о плечо, обе руки вытянул назад, из-за спины крепко обхватил ногу, будто нес за плечами ребенка. После этого араб, повернув к нам свое маленькое, заросшее волосами лицо, посмотрел на нас и вдруг, хотя этого никто не ожидал, спокойно улыбнулся. Улыбка его говорила о том, что он убежден: только сейчас и можно не бояться ругани немолодого мужчины; улыбка говорила о том, что в эту минуту он берет над ним духовный реванш.
Все, у кого были фотоаппараты, дружно щелкали затворами, большинство же вооруженных лишь блокнотами и авторучками горестно вздыхали. Когда фотографирование завершилось, немолодой мужчина, прежде чем отдать следующий приказ, улыбаясь, посмотрел на нас, стараясь уловить, какова реакция зала, затем с прежним суровым выражением лица что-то крикнул арабу. И все повторилось снова: тот, поспешно совершив несколько новых движений, замер в невероятной позе и сдержанно улыбнулся.
Даже я, сначала испытывавший чувство неловкости оттого, как резко изменилось отношение присутствующих к немолодому мужчине и к арабу, увидев улыбку араба, обрел, как мне казалось, некое психологическое равновесие и превратился в непредвзятого зрителя. Наконец я понял, что свои приказы немолодой мужчина произносит не на арабском языке и не на суахили, а просто по-английски. Его приказы звучали так: «Абдо бен Наги фаст поуз! Куикли, куикли! Хэй, ю, зе некст поуз! Донт ю андерстенд? Куикли, куикли!» (Абдо бен Наги, крепкую стойку! Быстро, быстро! Эй ты, следующую позицию. Не понимаешь, что ли? Быстрее, быстрее!)
Я не собираюсь рассказывать обо всех позициях арабского метода сохранения здоровья, продемонстрированных в тот день Абдо бен Наги в банкетном зале отеля Х, но две-три хотелось описать. Араб приседает на корточки и, напрягши большие пальцы, встает на носки. Его туловище целиком оказывается между колен. Руки же, находящиеся с внешней стороны колен, он сжимает в кулаки и массирует ими спину. Это одна позиция. Другая: араб стоит, сохраняя равновесие, опираясь на правое колено и правый локоть. При этом его левая нога закинута за голову, а левый локоть прижат к правой пятке.
- В конце сеанса будет продемонстрировано сокращение мышц, вплоть до самых мелких, путем волевого воздействия,- объявил немолодой мужчина, и араб, спустив немного оранжевые шорты, стал приводить в движение каждую мышцу живота в отдельности. Стесненные этими движениями внутренности ёкали, издавая звук, будто о борт лодки плескалась вода. Непонятно почему именно этот звук вызывал к нему жалость. В конце концов араб, который произвел на журналистов, находящихся в зале, неприятное, даже тяжелое впечатление, отошел в дальний угол и снова превратился в темный предмет или просто в ничто.
Один из журналистов, несомненно корреспондент газеты, когда после демонстрации стали задавать вопросы, испытывая к немолодому мужчине явную антипатию, спросил:
- По какому контракту этот молодой араб прибыл в Японию и демонстрирует для вас метод сохранения здоровья?
- Контракту?- до глупости благожелательно спросил немолодой мужчина и, склонив чуть набок голову, посмотрел на задавшего вопрос.
- Сколько ему платят, как вы должны с ним обращаться, как долго он будет находиться в Японии – вот что я имею в виду, говоря о контракте.
- Ах вот о каком контракте вы говорите! Такого контракта не существует,- откровенно признался мужчина.
Не только журналист, задавший вопрос, но и все остальные находившиеся в зале были поражены.
- Дело в том, что Абдо бен Наги – последователь арабского метода сохранения здоровья. Все последователи принимают обет безбрачия, не могут иметь ни принципов, ни запросов, ни денег, ни имущества – в общем, ничего. Согласно арабскому методу сохранения здоровья человек должен быть подобен петуху, он способен познать истину, если будет представлять собой tabula rasa. Абдо бен Наги приехал в Японию для пропаганды этого метода, живет у меня дома, в крохотной комнатке, почти ничего не ест, почти не спит и всецело отдается подвижничеству. Он опасается, что, если допустит хоть малейшую леность, нанесет ущерб своему сложению, и в то время, когда не тренирует свое тело и дух, любезно выполняет для меня роль слуги. Он в самом деле выдающийся человек. Настоящий подвижник, человек-петух! – сказал мужчина, не в силах сдерживать переполнявшие его чувства, и, обратив к арабу на этот раз улыбающееся лицо, похлопал его по плечу.
Араб, как раз натягивающий брюки, переступал с ноги на ногу, на его маленьком, заросшем волосами лице появилась растерянность.
- О'кей, о'кей?- спросил он мужчину.
- Больше ни у кого вопросов нет? – сказал мужчина, повернувшись спиной к арабу.
Все были поражены рассказом о взаимоотношениях между «человеком-петухом» и его «хозяином» и утомлены, и поэтому никто не изъявил желания задавать вопросы. Немолодой мужчина, чутко реагируя на царившую в зале атмосферу, незаметно подал знак стоявшим в ожидании служащим отеля, и те принесли закуски, пиво и стаканы.
- Итак, прошу выпить за арабский метод сохранения здоровья!- бодрым голосом объявил мужчина.- Для меня это будет прекращением недельного голодания, моим брекфестом, ваше здоровье!
Никто не обратил внимания на то, что мужчина ввернул в свою речь английское слово (считая, видимо, это весьма элегантным), все подняли стаканы и, пробормотав: «Ваше здоровье», выпили. Но в следующее же мгновение мужчина, точно человек-кит из балагана, выбросил фонтан только что выпитого пива и бутербродов с икрой. Он еще больше побледнел, стакан, с трудом удерживаемый рукой, прижал к животу, выгнулся, как креветка, и попытался изобразить глазами, затуманенными страданием, подобие улыбки.
- Это мой первый завтрак, вот и оскандалился!- воскликнул он жизнерадостно.
- Великолепно,- сказал мой приятель-редактор. Солидаризируясь с ним, я вздохнул.
Кэндзабуро Оэ, "Дух-хранитель атомного века"
В рассказе «Дух-хранитель атомного века» речь идет о человеке, которого рассказчик, японский журналист, называет «мужчина» или «немолодой мужчина»,- он взял на воспитание из Хиросимы десять мальчиков-сирот, больных лучевой болезнью и застраховал их жизни на ни три миллиона иен, т.е., вложив деньги, в будущем он должен получить большой доход. Данный отрывок несколько перекликается с рассказом Андрея Платонова «Антисексус»]
… Через три года я снова встретил в прессе имя этого человека. На этот раз его фирменной маркой был не «дух-хранитель атомного века», а «пропагандист арабского метода сохранения здоровья». Вначале я был поражен, но потом вспомнил, что, когда он работал в ЮНЕСКО, огромное впечатление произвели на него поселки, где обучались арабы. В то время в Японию уже проникла индийская йога и вокруг нее образовался настоящий бум. Этот человек, по всей вероятности, хотел воспользоваться бумом, чтобы пропагандировать арабский метод сохранения здоровья.
Мне было интересно, сколько взятых им на воспитание мальчиков, которые теперь достигли уже юношеского возраста, осталось в живых. Поэтому, прочитав в газете, что он в отеле Х демонстрирует арабский метод сохранения здоровья, я с помощью своего приятеля-редактора получил пригласительный билет, и мы вместе отправились в зал, где проходила демонстрация.
…Он стоял в банкетном зале, напротив входа, выпятив грудь и расставив ноги, рядом с огромным арабом, на котором были надеты одни шорты. Цвет лица его был ужасен (в тот день он объяснил журналистам: это, мол, из-за недельного голодания для укрепления здоровья), но он был горд и сиял, как солнце…
Мужчина начал с того, что приветствовал представителей прессы – все его выступление было полно нападок на йогу. Я не только не собираюсь воспользоваться бумом вокруг йоги, разъяснял он, чутко реагируя на атмосферу, создавшуюся в связи с распространявшимися относительно него слухами, но, наоборот, с помощью арабского метода сохранения здоровья очищу людей от отвратительной йоги. Разумеется, этот метод сохранения здоровья рассчитан не только на арабов. Лоуренс Аравийский был белым человеком, но тем не менее пользовался таким методом. Как известно, индийской йогой занимался, например, Ганди, но кто, по-вашему, обладал бОльшими жизненными силами – Лоуренс Аравийский или кривоногий Ганди?
- Арабский метод сохранения здоровья включает также метод тренировки сексуальных возможностей. Я вам сейчас это продемонстрирую,- сказал мужчина звенящим голосом и сверкающими дурацкой надеждой глазами стал бегать по слушателям, чтобы определить их реакцию. Видимо, тренировку сексуальных возможностей он решил использовать как козырную карту, чтобы вызвать интерес журналистов к арабскому методу сохранения здоровья в целом. Однако окружившие его журналисты, среди которых находился и я, не проявили особого интереса. Мой приятель-редактор, который привел меня в отель Х, подмигнул – мол, такие номера нам известны.
- Новейшие методы сохранения здоровья все одинаковы! Я немного занимаюсь йогой и знаю, что существует тантра-йога, которая рассчитана на повышение сексуальной энергии и ее регулирование,- шепнул он.
- Повышать сексуальную энергию и регулировать ее? Здорово.
- Такая штука, как наша сексуальная энергия, если не повысить ее весьма значительно, проскользнет сквозь ячейки йоги. Так же как ничего не услышишь по радио, если не усилить улавливаемые приемником волны.
Пока мы с редактором перешептывались, мужчина, продолжая с надеждой озираться вокруг, словно для того, чтобы продлить состояние волнующей неизвестности, молчал, приоткрыв рот и высунув кончик языка. Так мог вести себя человек простодушный, бесхитростный…
- Я и говорю о тренировке сексуальных возможностей, но должен заметить, что после войны стал вести холостую жизнь. Во имя своей миссии я в день окончания войны разошелся с женой и с тех пор живу холостяком. Почему же тогда я занимаюсь тренировкой сексуальных возможностей? Опять-таки во имя своей миссии. У меня сейчас просто нет времени на близость с женщинами, потому-то я и веду холостяцкую жизнь, но, естественно, вожделение во мне не умерло. Время от времени оно поднимало голову и мешало мне мыслить и действовать. Вот я и решил сознательно регулировать вожделение. Раз в месяц я его высвобождаю. Я обращаюсь к нему с призывом: вожделение, действуй в полную силу. И наступает катарсис. Одного желание самому осуществить катарсис вполне достаточно, чтобы, абсолютно ничего не предпринимая, излиться – словно открыл кран.
Даже журналисты, не проявлявшие особого интереса к его выступлению, были потрясены. Один из них даже вздохнул с завистью:
- Великолепно.
Присутствующие рассмеялись.
- Это касается таких убежденных холостяков, как я, но моя тренировка пригодна и для любого человека, находящегося в браке. Я не призываю к вожделению искусственным путем. Но я избавляюсь от вожделения буквально в минуту несколько раз в месяц. Причем получаю полное удовлетворение. При этом я говорю: все остальное время сосредоточьте на выполнении своих честолюбивых замыслов, своей миссии. И наоборот, не испытывающий желания, слабый мужчина, вызывающий недовольство женщины, используя мой метод тренировки, способен восстановить свои возможности. Причем ему удастся по собственному усмотрению контролировать и регулировать свое сексуальное функционирование. Не есть ли это полный поворот в человеческой цивилизации ХХ века, аналогичный тому, который произвел в науке Коперник? До сих пор современная психология была способна лишь плодить импотентов, сексуальная же тренировка, входящая в арабский метод сохранения здоровья, позволяет использовать ее в качестве орудия регулирования вожделения. Вожделение уже не есть непознаваемая опасность, грозящая человеку. Оно превращается в нечто напоминающее авторучку, которую в любой момент можно вынуть из кармана. Оно превращается в нечто заранее планируемое, революционно трансформируется. Я убежден, что если на Марсе есть люди, они осуществляют сексуальное регулирование с помощью арабского метода сохранения здоровья. Благодаря этому методу современный человек может отдать все свои силы достижению честолюбивых замыслов, выполнению своей миссии!
Один из журналистов поднял руку, чтобы задать вопрос. Глаза немолодого мужчины, точно как у морского льва, загорелись надеждой, и я понял, что он страстно ждет вопроса. Неужели он хотел услышать вопрос: «В этом тоже сказывается честолюбие и мессианство современного человека?» Но журналист, ухмыляясь, спросил другое:
- Можете ли вы сейчас, прямо здесь продемонстрировать регулирование сексуальных возможностей?
- Конечно, могу. Продемонстрировать? – искренне сказал мужчина, хотя искорки надежды в его глазах погасли. Он выглядел наивным альтруистом – тяжкий вздох любого человека заставлял его стонать от сострадания.
- Нет-нет, это ни к чему,- спасовал задавший вопрос журналист, и веселый смех, раздавшийся в зале, развеял царившую там напряженно-недоброжелательную атмосферу.
- Если других вопросов нет…- вопрошающе обведя глазами присутствующих, немолодой мужчина перешел к следующему представлению. – Итак, попросим араба продемонстрировать нам некоторые позиции предлагаемого мной метода. Фотографировать разрешается без всяких ограничений.
Человек тридцать журналистов снова обратили внимание на полуголого араба, который до сих пор стоял неподвижно, храня молчание. Все вдруг уставились на него, удивленно откинув назад головы, точно в темноте наткнулись на дикого зверя. Да и я сам, глянув на араба, когда входил в зал, тут же забыл о его существовании, пока мужчина давал свои объяснения. Поэтому и для меня было удивительным существование в зале человека, причем огромного полуголого иностранца, который, подобно находившейся в зале темной мебели, как и она, никак о себе не заявлял. Он существовал и в то же время не существовал. Немолодой мужчина демонстрировал свое полное господство над ним, строго прикрикивая,- может быть, он и в самом деле считал его не человеком, а мебелью.
Мужчина дарил нас расплывшейся на его лице простодушной улыбкой, которой он не удостаивал явно трусившего полуголого араба. Неизвестно почему его команды, которые он отдавал одну за другой, звучали как военные. Араб с видом подгоняемой домашней утки направился в центр зала, расстелил там небольшой коврик с арабским рисунком; расставив ноги, встал на него и, весь превратившись в слух, ждал приказов стоявшего у него за спиной самодержавного властелина метода сохранения здоровья.
Тут немолодой мужчина, оглядев нас, снова приветливо улыбнулся.
- Фоторепортеров прошу пройти вперед. Если та или иная позиция вас заинтересует, скажите об этом. Он будет сохранять ее как угодно долго! Но возможны, разумеется, и повторения. Фотографируйте, пожалуйста, все, что вам нравится,- сказал он и, вновь, прияв облик бедного, доброго дьявола, что-то прокричал арабу.
Сначала араб задрожал. Потом, переместив центр тяжести на левую ногу, остался стоять на ней, а правой, пронеся ее поверх головы, оперся о плечо, обе руки вытянул назад, из-за спины крепко обхватил ногу, будто нес за плечами ребенка. После этого араб, повернув к нам свое маленькое, заросшее волосами лицо, посмотрел на нас и вдруг, хотя этого никто не ожидал, спокойно улыбнулся. Улыбка его говорила о том, что он убежден: только сейчас и можно не бояться ругани немолодого мужчины; улыбка говорила о том, что в эту минуту он берет над ним духовный реванш.
Все, у кого были фотоаппараты, дружно щелкали затворами, большинство же вооруженных лишь блокнотами и авторучками горестно вздыхали. Когда фотографирование завершилось, немолодой мужчина, прежде чем отдать следующий приказ, улыбаясь, посмотрел на нас, стараясь уловить, какова реакция зала, затем с прежним суровым выражением лица что-то крикнул арабу. И все повторилось снова: тот, поспешно совершив несколько новых движений, замер в невероятной позе и сдержанно улыбнулся.
Даже я, сначала испытывавший чувство неловкости оттого, как резко изменилось отношение присутствующих к немолодому мужчине и к арабу, увидев улыбку араба, обрел, как мне казалось, некое психологическое равновесие и превратился в непредвзятого зрителя. Наконец я понял, что свои приказы немолодой мужчина произносит не на арабском языке и не на суахили, а просто по-английски. Его приказы звучали так: «Абдо бен Наги фаст поуз! Куикли, куикли! Хэй, ю, зе некст поуз! Донт ю андерстенд? Куикли, куикли!» (Абдо бен Наги, крепкую стойку! Быстро, быстро! Эй ты, следующую позицию. Не понимаешь, что ли? Быстрее, быстрее!)
Я не собираюсь рассказывать обо всех позициях арабского метода сохранения здоровья, продемонстрированных в тот день Абдо бен Наги в банкетном зале отеля Х, но две-три хотелось описать. Араб приседает на корточки и, напрягши большие пальцы, встает на носки. Его туловище целиком оказывается между колен. Руки же, находящиеся с внешней стороны колен, он сжимает в кулаки и массирует ими спину. Это одна позиция. Другая: араб стоит, сохраняя равновесие, опираясь на правое колено и правый локоть. При этом его левая нога закинута за голову, а левый локоть прижат к правой пятке.
- В конце сеанса будет продемонстрировано сокращение мышц, вплоть до самых мелких, путем волевого воздействия,- объявил немолодой мужчина, и араб, спустив немного оранжевые шорты, стал приводить в движение каждую мышцу живота в отдельности. Стесненные этими движениями внутренности ёкали, издавая звук, будто о борт лодки плескалась вода. Непонятно почему именно этот звук вызывал к нему жалость. В конце концов араб, который произвел на журналистов, находящихся в зале, неприятное, даже тяжелое впечатление, отошел в дальний угол и снова превратился в темный предмет или просто в ничто.
Один из журналистов, несомненно корреспондент газеты, когда после демонстрации стали задавать вопросы, испытывая к немолодому мужчине явную антипатию, спросил:
- По какому контракту этот молодой араб прибыл в Японию и демонстрирует для вас метод сохранения здоровья?
- Контракту?- до глупости благожелательно спросил немолодой мужчина и, склонив чуть набок голову, посмотрел на задавшего вопрос.
- Сколько ему платят, как вы должны с ним обращаться, как долго он будет находиться в Японии – вот что я имею в виду, говоря о контракте.
- Ах вот о каком контракте вы говорите! Такого контракта не существует,- откровенно признался мужчина.
Не только журналист, задавший вопрос, но и все остальные находившиеся в зале были поражены.
- Дело в том, что Абдо бен Наги – последователь арабского метода сохранения здоровья. Все последователи принимают обет безбрачия, не могут иметь ни принципов, ни запросов, ни денег, ни имущества – в общем, ничего. Согласно арабскому методу сохранения здоровья человек должен быть подобен петуху, он способен познать истину, если будет представлять собой tabula rasa. Абдо бен Наги приехал в Японию для пропаганды этого метода, живет у меня дома, в крохотной комнатке, почти ничего не ест, почти не спит и всецело отдается подвижничеству. Он опасается, что, если допустит хоть малейшую леность, нанесет ущерб своему сложению, и в то время, когда не тренирует свое тело и дух, любезно выполняет для меня роль слуги. Он в самом деле выдающийся человек. Настоящий подвижник, человек-петух! – сказал мужчина, не в силах сдерживать переполнявшие его чувства, и, обратив к арабу на этот раз улыбающееся лицо, похлопал его по плечу.
Араб, как раз натягивающий брюки, переступал с ноги на ногу, на его маленьком, заросшем волосами лице появилась растерянность.
- О'кей, о'кей?- спросил он мужчину.
- Больше ни у кого вопросов нет? – сказал мужчина, повернувшись спиной к арабу.
Все были поражены рассказом о взаимоотношениях между «человеком-петухом» и его «хозяином» и утомлены, и поэтому никто не изъявил желания задавать вопросы. Немолодой мужчина, чутко реагируя на царившую в зале атмосферу, незаметно подал знак стоявшим в ожидании служащим отеля, и те принесли закуски, пиво и стаканы.
- Итак, прошу выпить за арабский метод сохранения здоровья!- бодрым голосом объявил мужчина.- Для меня это будет прекращением недельного голодания, моим брекфестом, ваше здоровье!
Никто не обратил внимания на то, что мужчина ввернул в свою речь английское слово (считая, видимо, это весьма элегантным), все подняли стаканы и, пробормотав: «Ваше здоровье», выпили. Но в следующее же мгновение мужчина, точно человек-кит из балагана, выбросил фонтан только что выпитого пива и бутербродов с икрой. Он еще больше побледнел, стакан, с трудом удерживаемый рукой, прижал к животу, выгнулся, как креветка, и попытался изобразить глазами, затуманенными страданием, подобие улыбки.
- Это мой первый завтрак, вот и оскандалился!- воскликнул он жизнерадостно.
- Великолепно,- сказал мой приятель-редактор. Солидаризируясь с ним, я вздохнул.
Кэндзабуро Оэ, "Дух-хранитель атомного века"
-
Винни-Пух и все-все-все
- Сообщения: 1524
- Зарегистрирован: 5 дек 2009, 14:02
- Благодарил (а): 39 раз
- Поблагодарили: 186 раз
Из писем Бориса Пастернака
Но что здесь [на даче в Подмосковье], как и везде, восхитительно и никогда не надоедает, это природа. И как часто кажется ничтожным человек со всем своим исканием, со всем своим воем, перед каким-нибудь заходом солнца, когда оно обдает своим последним ровным и могучим дыханием все то великое, которое не замечает человек, когда чувствуется присутствие «святого» - красоты. В этой красоте все время звучит для меня какое-то «повелительное наклонение»: пойми, сделай что-то, словом, какой-то императив, заставляющий искать той формы, в которой я мог бы реагировать на эту красоту.
1907
Я жду конца семестра, мне хочется родного леса. Знаешь, во что я верю? В предстоящий спутанный лес, во вдохновенность природы – и в твою дружбу.
1912
Все дело в том, чтобы не было пробелов вялости и сонного тупоумия в собственном существовании. Энергия должна стать совестью и совесть – энергией. Когда сблизятся эти два угла – из их электрической работы сами собой проистекут и нравственная (в широчайшем живом смысле) чистота, и счастье, и здоровье душевное и близость человечеству (сейчас или по смерти – все равно, тут важно человечество как градус, как деление индивидуальной шкалы)…
1916
…на свете у людей ничего не бывает непоправимого; а если исправить нельзя, значит оно и само исправно, то есть так и надо; и тогда трагизм естественен, положителен: тогда в нем никакой обиды, никакого искаженья нет: тогда он черен, как ночь, как туча, а не как клякса, не как пятно. И не навсегда. Нет такого живого цвета, который был бы постоянен…
1921
…Не усматривайте ненужной несоответственности в моей жизни и участи. Я не разделяю Вашего недовольства и недоумения. По-моему, все в порядке и именно таком, как надо. Я бы не желал для себя ничего другого, чтобы даже впредь со мной не случилось…
1956
В свои ранние годы я был поражен наблюдением, что существование само по себе более самобытно, необыкновенно и необъяснимо, чем какие-либо отдельные удивительные случаи или факты. Меня привлекла необычность обычного…
1959
У меня все хорошо и в видимой и в невидимой части жизни. Вещи, ее составляющие, давно переросли ту область, где что-то могут сделать и что-то изменить глупость, влияние случайности, сплетни и слепота. Эти силы мне больше не грозят…
1960
Но что здесь [на даче в Подмосковье], как и везде, восхитительно и никогда не надоедает, это природа. И как часто кажется ничтожным человек со всем своим исканием, со всем своим воем, перед каким-нибудь заходом солнца, когда оно обдает своим последним ровным и могучим дыханием все то великое, которое не замечает человек, когда чувствуется присутствие «святого» - красоты. В этой красоте все время звучит для меня какое-то «повелительное наклонение»: пойми, сделай что-то, словом, какой-то императив, заставляющий искать той формы, в которой я мог бы реагировать на эту красоту.
1907
Я жду конца семестра, мне хочется родного леса. Знаешь, во что я верю? В предстоящий спутанный лес, во вдохновенность природы – и в твою дружбу.
1912
Все дело в том, чтобы не было пробелов вялости и сонного тупоумия в собственном существовании. Энергия должна стать совестью и совесть – энергией. Когда сблизятся эти два угла – из их электрической работы сами собой проистекут и нравственная (в широчайшем живом смысле) чистота, и счастье, и здоровье душевное и близость человечеству (сейчас или по смерти – все равно, тут важно человечество как градус, как деление индивидуальной шкалы)…
1916
…на свете у людей ничего не бывает непоправимого; а если исправить нельзя, значит оно и само исправно, то есть так и надо; и тогда трагизм естественен, положителен: тогда в нем никакой обиды, никакого искаженья нет: тогда он черен, как ночь, как туча, а не как клякса, не как пятно. И не навсегда. Нет такого живого цвета, который был бы постоянен…
1921
…Не усматривайте ненужной несоответственности в моей жизни и участи. Я не разделяю Вашего недовольства и недоумения. По-моему, все в порядке и именно таком, как надо. Я бы не желал для себя ничего другого, чтобы даже впредь со мной не случилось…
1956
В свои ранние годы я был поражен наблюдением, что существование само по себе более самобытно, необыкновенно и необъяснимо, чем какие-либо отдельные удивительные случаи или факты. Меня привлекла необычность обычного…
1959
У меня все хорошо и в видимой и в невидимой части жизни. Вещи, ее составляющие, давно переросли ту область, где что-то могут сделать и что-то изменить глупость, влияние случайности, сплетни и слепота. Эти силы мне больше не грозят…
1960
Проза
Выдержки из писем Пастернака нашли во мне отклик и напомнили такое (может быть, тоже найдет в ком-то отклик):
Есть два способа прожить свою жизнь. Один так, как будто чудес не бывает. А другой так, как будто все есть чудо.
(А. Эйнштейн)
"As I began to love myself"
(стихотворение Чарли Чаплина, которое тот прочёл на своём 70-летнем юбилее)
Когда я полюбил себя,
я понял, что тоска и страдания
– это только предупредительные сигналы о том,
что я живу против своей собственной истины.
Сегодня я знаю, что это называется
«БЫТЬ САМИМ СОБОЙ».
Когда я полюбил себя,
я понял, как сильно можно обидеть кого-то,
если навязывать ему исполнение моих же собственных желаний,
когда время еще не подошло, и человек еще не готов, и этот человек – я сам.
Сегодня я называю это
«САМОУВАЖЕНИЕМ».
Когда я полюбил себя,
я перестал желать другой жизни, и вдруг увидел,
что жизнь, которая меня окружает сейчас,
предоставляет мне все возможности для роста.
Сегодня я называю это
«ЗРЕЛОСТЬ».
Когда я полюбил себя,
я понял, что при любых обстоятельствах
я нахожусь в правильном месте в правильное время,
и все происходит исключительно в правильный момент.
Я могу быть спокоен всегда. Теперь я называю это
«УВЕРЕННОСТЬ В СЕБЕ».
Когда я полюбил себя,
я перестал красть свое собственное время
и мечтать о больших будущих проектах.
Сегодня я делаю только то,
что доставляет мне радость
и делает меня счастливым, что я люблю
и что заставляет мое сердце улыбаться.
Я делаю это так, как хочу и в своем собственном ритме.
Сегодня я называю это
«ПРОСТОТА».
Когда я полюбил себя,
я освободился от всего,
что приносит вред моему здоровью
– пищи, людей, вещей, ситуаций. Всего,
что вело меня вниз и уводило с моего собственного пути.
Сегодня я называю это
«ЛЮБОВЬЮ К САМОМУ СЕБЕ».
Когда я полюбил себя,
я перестал всегда быть правым.
И именно тогда я стал все меньше и меньше ошибаться.
Сегодня я понял, что это
«СКРОМНОСТЬ».
Когда я полюбил себя,
я прекратил жить прошлым и беспокоиться о будущем.
Сегодня я живу только настоящим моментом и зову это
«УДОВЛЕТВОРЕНИЕМ».
Когда я полюбил себя,
я осознал, что ум мой может мне мешать,
что от него можно даже заболеть.
Но когда я смог связать его с моим сердцем,
он сразу стал моим ценным союзником.
Сегодня я зову эту связь
«МУДРОСТЬ СЕРДЦА».
Нам больше не нужно бояться споров,
конфронтации, проблем с самими собой и с другими людьми.
Даже звезды сталкиваются, и из их столкновений рождаются новые миры.
Сегодня я знаю, что это –
«ЖИЗНЬ».
-
Винни-Пух и все-все-все
- Сообщения: 1524
- Зарегистрирован: 5 дек 2009, 14:02
- Благодарил (а): 39 раз
- Поблагодарили: 186 раз
Спасибо за стихотворение и за то, что напомнили о Чарли Чаплине!
Если кто-то не читал - прочитайте его автобиографию- написано очень хорошо, живо и увлекательно:
http://lib.aldebaran.ru/author/chaplin_ ... iografiya/
Не гоняйся за счастьем: оно всегда находится в тебе самом.
Пифагор
Привычка быть счастливым позволяет человеку в значительной степени освободиться от господства внешних обстоятельств.
Роберт Стивенсон
Я не знаю, как сложится ваша судьба, но одно я знаю точно: только те из вас будут счастливы, кто станет искать и найдет возможность служить другим.
Альберт Швейцер
Еще хорошая цитата из армянского мультика "Ух ты - говорящая рыба!": делай добро и бросай его в воду.
***
Самое трудное дело на свете — признать себя дураком. Не на словах.
Можно осознать свою глупость, когда что-то не получается, когда неудача. Но редко кому придет в голову, что он болен глупостью. Что от глупости у него и дурное самочувствие, и скверное настроение, и куча неразрешимых проблем.
Глупость наша интимнейше входит в состав страдания — это плоть его, слепоглухая, себя не воспринимающая.
Причина смерти, в начале начал и в конце концов,— неумение думать.
Если бы человек умел думать в одиночку — думать связующе, медитировать,— он был бы свободен от тех несчастий и недугов, которые зависят от него самого. От всего того, что наживается глупой жизнью и неумением обращаться с Собой и с Другим. Он бы все это понял, в ошибки свои вник, Себя перечувствовал, Другого познал в меру сил — и перестроил бы свою жизнь наилучшим образом. Постиг бы возможное и взял из него свое. А тому, далеко не малому, что от него не зависит — наследственности, неисправимым дефектам — своим и ближних, скверной среде, коварству слепого рока, злосчастьям, бессилию разума, неуправляемости души — противопоставил бы внутреннюю высоту, по крайности юмор. Сражался бы великолепно, проигрывал сбою битву красиво, с победой духа.
Если бы человечество научилось думать сообща — Связующе, уже не было бы в этой жизни того, что не зависит от человека. Уже были бы побеждены и раздоры всяческие, и болезни, как нажитые, так и наследственные,— все, все страдания тела и муки души остались бы лишь историческими воспоминаниями, как чума.
Осталась бы позади и смерть. Стала бы лишь прелюдией к Вечному Обновлению.
Прежняя обреченность каждого встала бы в один ряд с беспомощными эпохами, когда еще не додумались, как записывать звук и изображение, когда не было книгопечатанья, когда не умели хранить пищу, не знали, как добывать огонь… Ее сравнили бы с детскими рисунками на песке, заносимыми ветром, с участью идиотов, пачкающих собственную постель, с беспамятством одиноких подкидышей у порога Вечности…
Сбылась бы фантазия о Воскресении. Не ради повторения, нет, и не для суда.
Ради встречи.
***
Счастливым называют того, кто способен
ПОЛЮБИТЬ
дело - за бесполезность,
цель - за недостижимость,
человека - за недостойность,
себя - за существование,
жизнь - за абсурдность,
смерть - за неизбежность,
истину - за все вместе взятое.
Владимир Леви
Если кто-то не читал - прочитайте его автобиографию- написано очень хорошо, живо и увлекательно:
http://lib.aldebaran.ru/author/chaplin_ ... iografiya/
Не гоняйся за счастьем: оно всегда находится в тебе самом.
Пифагор
Привычка быть счастливым позволяет человеку в значительной степени освободиться от господства внешних обстоятельств.
Роберт Стивенсон
Я не знаю, как сложится ваша судьба, но одно я знаю точно: только те из вас будут счастливы, кто станет искать и найдет возможность служить другим.
Альберт Швейцер
Еще хорошая цитата из армянского мультика "Ух ты - говорящая рыба!": делай добро и бросай его в воду.
***
Самое трудное дело на свете — признать себя дураком. Не на словах.
Можно осознать свою глупость, когда что-то не получается, когда неудача. Но редко кому придет в голову, что он болен глупостью. Что от глупости у него и дурное самочувствие, и скверное настроение, и куча неразрешимых проблем.
Глупость наша интимнейше входит в состав страдания — это плоть его, слепоглухая, себя не воспринимающая.
Причина смерти, в начале начал и в конце концов,— неумение думать.
Если бы человек умел думать в одиночку — думать связующе, медитировать,— он был бы свободен от тех несчастий и недугов, которые зависят от него самого. От всего того, что наживается глупой жизнью и неумением обращаться с Собой и с Другим. Он бы все это понял, в ошибки свои вник, Себя перечувствовал, Другого познал в меру сил — и перестроил бы свою жизнь наилучшим образом. Постиг бы возможное и взял из него свое. А тому, далеко не малому, что от него не зависит — наследственности, неисправимым дефектам — своим и ближних, скверной среде, коварству слепого рока, злосчастьям, бессилию разума, неуправляемости души — противопоставил бы внутреннюю высоту, по крайности юмор. Сражался бы великолепно, проигрывал сбою битву красиво, с победой духа.
Если бы человечество научилось думать сообща — Связующе, уже не было бы в этой жизни того, что не зависит от человека. Уже были бы побеждены и раздоры всяческие, и болезни, как нажитые, так и наследственные,— все, все страдания тела и муки души остались бы лишь историческими воспоминаниями, как чума.
Осталась бы позади и смерть. Стала бы лишь прелюдией к Вечному Обновлению.
Прежняя обреченность каждого встала бы в один ряд с беспомощными эпохами, когда еще не додумались, как записывать звук и изображение, когда не было книгопечатанья, когда не умели хранить пищу, не знали, как добывать огонь… Ее сравнили бы с детскими рисунками на песке, заносимыми ветром, с участью идиотов, пачкающих собственную постель, с беспамятством одиноких подкидышей у порога Вечности…
Сбылась бы фантазия о Воскресении. Не ради повторения, нет, и не для суда.
Ради встречи.
***
Счастливым называют того, кто способен
ПОЛЮБИТЬ
дело - за бесполезность,
цель - за недостижимость,
человека - за недостойность,
себя - за существование,
жизнь - за абсурдность,
смерть - за неизбежность,
истину - за все вместе взятое.
Владимир Леви
Из письма г-же Н. [письмо]:
...Хочу закончить свою книгу. Вот и все. Я меняю себя на нее. Мне кажется, что она вцепилась в меня, как якорь. В вечности меня спросят:
"Как ты обошелся со своими дарованиями, что сделал для людей?" Поскольку я не погиб на войне, меняю себя не на войну, а на нечто другое. Кто поможет мне в этом, тот мой друг... Мне ничего не нужно. Ни денег, ни удовольствий, ни общества друзей. Мне жизненно необходим покой. Я не преследую никакой корыстной цели. Не нуждаюсь в одобрении. Я теперь в добром согласии с самим собой. Книга выйдет в свет, когда я умру, потому что мне никогда не довести ее до конца. У меня семьсот страниц. Если бы я просто разрабатывал эти семь сотен страниц горной породы, как для простой статьи, мне и то понадобилось бы десять лет, чтобы довести дело до завершения. Буду работать не мудря, покуда хватит сил. Ничем другим на свете я заниматься не стану. Сам по себе я не имею больше никакого значения и не представляю себе, в какие еще раздоры меня можно втянуть. Я чувствую, что мне угрожают, что я уязвим что время мое ограничено; я хочу завершить свое дерево. Гийоме погиб, я хочу поскорей завершить свое дерево. Хочу поскорей стать чем-то иным, не тем, что я сейчас. Я потерял интерес к самому себе. Мои зубы, печень и прочее -- все это трухляво и само по себе не представляет никакой ценности. К тому времени, когда придет пора умирать, я хочу превратиться в нечто иное.
Быть может, все это банально. Меня не уязвляет, что кому-нибудь это покажется банальным. Быть может, я обольщаюсь насчет своей книги; быть может, это будет всего лишь толстенный посредственный том, мне совершенно все равно - ведь это лучшее из того, чем я могу стать. Я должен найти это лучшее. Лучшее, чем умереть на войне.
...Будь смерть лучшим, на что я теперь способен, -- я готов умереть. Но я ощущаю в себе призвание к тому, что кажется мне еще лучше... Теперь я на всех смотрю с точки зрения своего труда и людей делю на тех, кто за меня и против меня. Благодаря войне, а потом и благодаря Гийоме я понял, что рано или поздно умру. Речь идет уже не об абстрактной поэтической смерти, которую мы считаем сентиментальным приключением и призываем в несчастьях. Ничего подобного. Я имею в виду не ту смерть, которую воображает себе шестнадцатилетний юнец, "уставший от жизни". Нет, я говорю о смерти мужчины. О смерти всерьез. О жизни, которая прожита...
Антуан де Сент-Экзюпери
...Хочу закончить свою книгу. Вот и все. Я меняю себя на нее. Мне кажется, что она вцепилась в меня, как якорь. В вечности меня спросят:
"Как ты обошелся со своими дарованиями, что сделал для людей?" Поскольку я не погиб на войне, меняю себя не на войну, а на нечто другое. Кто поможет мне в этом, тот мой друг... Мне ничего не нужно. Ни денег, ни удовольствий, ни общества друзей. Мне жизненно необходим покой. Я не преследую никакой корыстной цели. Не нуждаюсь в одобрении. Я теперь в добром согласии с самим собой. Книга выйдет в свет, когда я умру, потому что мне никогда не довести ее до конца. У меня семьсот страниц. Если бы я просто разрабатывал эти семь сотен страниц горной породы, как для простой статьи, мне и то понадобилось бы десять лет, чтобы довести дело до завершения. Буду работать не мудря, покуда хватит сил. Ничем другим на свете я заниматься не стану. Сам по себе я не имею больше никакого значения и не представляю себе, в какие еще раздоры меня можно втянуть. Я чувствую, что мне угрожают, что я уязвим что время мое ограничено; я хочу завершить свое дерево. Гийоме погиб, я хочу поскорей завершить свое дерево. Хочу поскорей стать чем-то иным, не тем, что я сейчас. Я потерял интерес к самому себе. Мои зубы, печень и прочее -- все это трухляво и само по себе не представляет никакой ценности. К тому времени, когда придет пора умирать, я хочу превратиться в нечто иное.
Быть может, все это банально. Меня не уязвляет, что кому-нибудь это покажется банальным. Быть может, я обольщаюсь насчет своей книги; быть может, это будет всего лишь толстенный посредственный том, мне совершенно все равно - ведь это лучшее из того, чем я могу стать. Я должен найти это лучшее. Лучшее, чем умереть на войне.
...Будь смерть лучшим, на что я теперь способен, -- я готов умереть. Но я ощущаю в себе призвание к тому, что кажется мне еще лучше... Теперь я на всех смотрю с точки зрения своего труда и людей делю на тех, кто за меня и против меня. Благодаря войне, а потом и благодаря Гийоме я понял, что рано или поздно умру. Речь идет уже не об абстрактной поэтической смерти, которую мы считаем сентиментальным приключением и призываем в несчастьях. Ничего подобного. Я имею в виду не ту смерть, которую воображает себе шестнадцатилетний юнец, "уставший от жизни". Нет, я говорю о смерти мужчины. О смерти всерьез. О жизни, которая прожита...
Антуан де Сент-Экзюпери
Что я видел и понял в лагере
1.Чрезвычайную хрупкость человеческой культуры, цивилизации. Человек становился зверем через три недели — при тяжелой работе, холоде, голоде и побоях.
2.Главное средство растления души — холод, в среднеазиатских лагерях, наверное, люди держались дольше — там было теплее.
3.Понял, что дружба, товарищество никогда не зарождается в трудных, по-настоящему трудных — со ставкой жизни — условиях. Дружба зарождается в условиях трудных, но возможных (в больнице, а не в забое).
4.Понял, что человек позднее всего хранит чувство злобы. Мяса на голодном человеке хватает только на злобу — к остальному он равнодушен.
5.Понял разницу между тюрьмой, укрепляющей характер, и лагерем, растлевающим человеческую душу.
6.Понял, что сталинские «победы» были одержаны потому, что он убивал невинных людей — организация, в десять раз меньшая по численности, но организация смела бы Сталина в два дня.
7.Понял, что человек стал человеком потому, что он физически крепче, цепче любого животного — никакая лошадь не выдерживает работы на Крайнем Севере.
8.Увидел, что единственная группа людей, которая держалась хоть чуть-чуть по-человечески в голоде и надругательствах, — это религиозники — сектанты — почти все и большая часть попов.
9.Легче всего, первыми разлагаются партийные работники, военные.
10.Увидел, каким веским аргументом для интеллигента бывает обыкновенная плюха.
11.Что народ различает начальников по силе их удара, азарту битья.
12.Побои как аргумент почти неотразимы (метод № 3).
13.Узнал правду о подготовке таинственных процессов от мастеров сих дел.
14.Понял, почему в тюрьме узнают политические новости (арест и т. д.) раньше, чем на воле.
15.Узнал, что тюремная (и лагерная) «параша» никогда не бывает «парашей».
16.Понял, что можно жить злобой.
17.Понял, что можно жить равнодушием.
18.Понял, почему человек живет не надеждами — надежд никаких не бывает, не волей — какая там воля, а инстинктом, чувством самосохранения — тем же началом, что и дерево, камень, животное.
19.Горжусь, что решил в самом начале, еще в 1937 году, что никогда не буду бригадиром, если моя воля может привести к смерти другого человека — если моя воля должна служить начальству, угнетая других людей — таких же арестантов, как я.
20.И физические и духовные силы мои оказались крепче, чем я думал, — в этой великой пробе, и я горжусь, что никого не продал, никого не послал на смерть, на срок, ни на кого не написал доноса.
21.Горжусь, что ни одного заявления до 1955 года не писал (в 1955 г. Шаламов написал заявление на реабилитацию).
22.Видел на месте так называемую «амнистию Берия» — было чего посмотреть.
23.Видел, что женщины порядочнее, самоотверженнее мужчин — на Колыме нет случаев, чтобы муж приехал за женой. А жены приезжали, многие (Фаина Рабинович, жена Кривошея)(См. очерк «Зеленый прокурор» Собр.соч., т.I, с. 531-571).
24.Видел удивительные северные семьи (вольнонаемных и бывших заключенных) с письмами «законным мужьям и женам» и т. д.
25.Видел «первых Рокфеллеров», подпольных миллионеров, слушал их исповеди.
26.Видел каторжников, а также многочисленные «контингента «Д», «Б» и т. п., «Берлаг».
27.Понял, что можно добиться очень многого — больницы, перевода, — но рисковать жизнью — побои, карцерный лед.
28.Видел ледяной карцер, вырубленный в скале, и сам в нем провел одну ночь.
29.Страсть власти, свободного убийства велика — от больших людей до рядовых оперативников — с винтовкой (Серошапка (См. рассказ «Ягоды». Собр. Соч., т.I, с. 54-56.) и ему подобные).
30.Неудержимую склонность русского человека к доносу, к жалобе.
31.Узнал, что мир надо делить не на хороших и плохих людей, а на трусов и не трусов. 95% трусов при слабой угрозе способны на всякие подлости, смертельные подлости.
32.Убежден, что лагерь — весь — отрицательная школа, даже час провести в нем нельзя — это час растления. Никому никогда ничего положительного лагерь не дал и не мог дать.
На всех — заключенных и вольнонаемных — лагерь действует растлевающе.
33.В каждой области были свои лагеря, на каждой стройке. Миллионы, десятки миллионов заключенных.
34.Репрессии касались не только верха, а любого слоя общества — в любой деревне, на любом заводе, в любой семье были или родственники, или знакомые репрессированы.
35.Лучшим временем своей жизни считаю месяцы, проведенные в камере Бутырской тюрьмы, где мне удавалось крепить дух слабых и где все говорили свободно.
36.Научился «планировать» жизнь на день вперед, не больше.
37.Понял, что воры — не люди.
38.Что в лагере никаких преступников нет, что там сидят люди, которые были рядом с тобой (и завтра будут), которые пойманы за чертой, а не те, что преступили черту закона.
39.Понял, какая страшная вещь — самолюбие мальчика, юноши: лучше украсть, чем попросить. Похвальба и это чувство бросают мальчиков на дно.
40.Женщины в моей жизни не играли большой роли — лагерь тому причиной.
41.Что знание людей — бесполезно, ибо своего поведения в отношении любого мерзавца я изменить не могу.
42.Последние в рядах, которых все ненавидят — и конвоиры, и товарищи, — отстающих, больных, слабых, тех, которые не могут бежать на морозе.
43.Я понял, что такое власть и что такое человек с ружьем.
44.Что масштабы смещены и это самое характерное для лагеря.
45.Что перейти из состояния заключенного в состояние вольного очень трудно, почти невозможно без длительной амортизации.
46.Что писатель должен быть иностранцем — в вопросах, которые он описывает, а если он будет хорошо знать материал — он будет писать так, что его никто не поймет.
Варлам Тихонович Шаламов
1.Чрезвычайную хрупкость человеческой культуры, цивилизации. Человек становился зверем через три недели — при тяжелой работе, холоде, голоде и побоях.
2.Главное средство растления души — холод, в среднеазиатских лагерях, наверное, люди держались дольше — там было теплее.
3.Понял, что дружба, товарищество никогда не зарождается в трудных, по-настоящему трудных — со ставкой жизни — условиях. Дружба зарождается в условиях трудных, но возможных (в больнице, а не в забое).
4.Понял, что человек позднее всего хранит чувство злобы. Мяса на голодном человеке хватает только на злобу — к остальному он равнодушен.
5.Понял разницу между тюрьмой, укрепляющей характер, и лагерем, растлевающим человеческую душу.
6.Понял, что сталинские «победы» были одержаны потому, что он убивал невинных людей — организация, в десять раз меньшая по численности, но организация смела бы Сталина в два дня.
7.Понял, что человек стал человеком потому, что он физически крепче, цепче любого животного — никакая лошадь не выдерживает работы на Крайнем Севере.
8.Увидел, что единственная группа людей, которая держалась хоть чуть-чуть по-человечески в голоде и надругательствах, — это религиозники — сектанты — почти все и большая часть попов.
9.Легче всего, первыми разлагаются партийные работники, военные.
10.Увидел, каким веским аргументом для интеллигента бывает обыкновенная плюха.
11.Что народ различает начальников по силе их удара, азарту битья.
12.Побои как аргумент почти неотразимы (метод № 3).
13.Узнал правду о подготовке таинственных процессов от мастеров сих дел.
14.Понял, почему в тюрьме узнают политические новости (арест и т. д.) раньше, чем на воле.
15.Узнал, что тюремная (и лагерная) «параша» никогда не бывает «парашей».
16.Понял, что можно жить злобой.
17.Понял, что можно жить равнодушием.
18.Понял, почему человек живет не надеждами — надежд никаких не бывает, не волей — какая там воля, а инстинктом, чувством самосохранения — тем же началом, что и дерево, камень, животное.
19.Горжусь, что решил в самом начале, еще в 1937 году, что никогда не буду бригадиром, если моя воля может привести к смерти другого человека — если моя воля должна служить начальству, угнетая других людей — таких же арестантов, как я.
20.И физические и духовные силы мои оказались крепче, чем я думал, — в этой великой пробе, и я горжусь, что никого не продал, никого не послал на смерть, на срок, ни на кого не написал доноса.
21.Горжусь, что ни одного заявления до 1955 года не писал (в 1955 г. Шаламов написал заявление на реабилитацию).
22.Видел на месте так называемую «амнистию Берия» — было чего посмотреть.
23.Видел, что женщины порядочнее, самоотверженнее мужчин — на Колыме нет случаев, чтобы муж приехал за женой. А жены приезжали, многие (Фаина Рабинович, жена Кривошея)(См. очерк «Зеленый прокурор» Собр.соч., т.I, с. 531-571).
24.Видел удивительные северные семьи (вольнонаемных и бывших заключенных) с письмами «законным мужьям и женам» и т. д.
25.Видел «первых Рокфеллеров», подпольных миллионеров, слушал их исповеди.
26.Видел каторжников, а также многочисленные «контингента «Д», «Б» и т. п., «Берлаг».
27.Понял, что можно добиться очень многого — больницы, перевода, — но рисковать жизнью — побои, карцерный лед.
28.Видел ледяной карцер, вырубленный в скале, и сам в нем провел одну ночь.
29.Страсть власти, свободного убийства велика — от больших людей до рядовых оперативников — с винтовкой (Серошапка (См. рассказ «Ягоды». Собр. Соч., т.I, с. 54-56.) и ему подобные).
30.Неудержимую склонность русского человека к доносу, к жалобе.
31.Узнал, что мир надо делить не на хороших и плохих людей, а на трусов и не трусов. 95% трусов при слабой угрозе способны на всякие подлости, смертельные подлости.
32.Убежден, что лагерь — весь — отрицательная школа, даже час провести в нем нельзя — это час растления. Никому никогда ничего положительного лагерь не дал и не мог дать.
На всех — заключенных и вольнонаемных — лагерь действует растлевающе.
33.В каждой области были свои лагеря, на каждой стройке. Миллионы, десятки миллионов заключенных.
34.Репрессии касались не только верха, а любого слоя общества — в любой деревне, на любом заводе, в любой семье были или родственники, или знакомые репрессированы.
35.Лучшим временем своей жизни считаю месяцы, проведенные в камере Бутырской тюрьмы, где мне удавалось крепить дух слабых и где все говорили свободно.
36.Научился «планировать» жизнь на день вперед, не больше.
37.Понял, что воры — не люди.
38.Что в лагере никаких преступников нет, что там сидят люди, которые были рядом с тобой (и завтра будут), которые пойманы за чертой, а не те, что преступили черту закона.
39.Понял, какая страшная вещь — самолюбие мальчика, юноши: лучше украсть, чем попросить. Похвальба и это чувство бросают мальчиков на дно.
40.Женщины в моей жизни не играли большой роли — лагерь тому причиной.
41.Что знание людей — бесполезно, ибо своего поведения в отношении любого мерзавца я изменить не могу.
42.Последние в рядах, которых все ненавидят — и конвоиры, и товарищи, — отстающих, больных, слабых, тех, которые не могут бежать на морозе.
43.Я понял, что такое власть и что такое человек с ружьем.
44.Что масштабы смещены и это самое характерное для лагеря.
45.Что перейти из состояния заключенного в состояние вольного очень трудно, почти невозможно без длительной амортизации.
46.Что писатель должен быть иностранцем — в вопросах, которые он описывает, а если он будет хорошо знать материал — он будет писать так, что его никто не поймет.
Варлам Тихонович Шаламов
-
Виктор
- Основатель Школы
- Сообщения: 11336
- Зарегистрирован: 14 мар 2002, 07:27
- Откуда: Москва
- Поблагодарили: 1310 раз
"...Не было никакого предчувствия, никакого голоса интуиции, никаких внутренних "вещих" толчков... Уткин уже начал спуск и приближался к середине веревки... Грохот, треск, скрежет, словно столкнулись миры, расколол пространство. Горы колыхнулись. Я подскочил и, кинув взгляд кверху, увидал...
...Метрах в пятистах надо мной неторопливо, поистине с каменным бесстрастием отваливалась скала - громада в полсотни шагов в поперечнике и столько же высотой, став на ребро, на мгновение задержалась, будто решала, куда податься - встать на место или рухнуть вниз? - потом, перевалив эту
точку, с огромным ускорением ринулась на меня...
Удивительно: и теперь помню каждое свое движение, хотя в тот момент не помнил самого себя. Что происходило у меня в голове? Какая баталия сил страха, воли, самосохранения?
Шагах в пяти от меня рантклюфт - зазор между ледником и скалой. Лед, подогреваемый теплом горной породы, подтаивает и образует щель. Глубина ее может быть самая разная. Порою она доходит чуть ли не до ложа ледника.
О глубине рантклюфта я ничего не знал, поскольку спустился на лед с растраченным чувством любопытства. Приметил его исключительно по альпинистской привычке подмечать подробности рельефа. К концу восхождения все эти горные чудеса приедаются настолько, что обращают на себя внимание не больше, чем собственная мебель в квартире.
Следовало предполагать, что он неглубокий. Во-первых, вряд ли здесь, на небольшой высоте, возможно мощное залегание льда. Во-вторых, стена нависающая и развернута к северо-западу, а потому сильно не нагревается - солнце здесь бывает недолго.
Но это предположение задним числом. Тогда едва ли я размышлял. У меня было два варианта: "принять на спину" смертоносную скалу или броситься в щель, имея при этом небольшие шансы на спасение.
Страшно ли было решиться на этот прыжок? Для переживаний времени не было. Словно на крыльях, я одолел разделявшие нас пять шагов и бросился вниз...
Пролетев несколько метров, я вдруг почувствовал резкое торможение, будто кто-то сверху вцепился в рюкзак и пытается удержать. Стены рантклюфта, как в скоростном лифте, внезапно замедлили свой роковой бег и остановились вовсе. Я ощутил сильный рывок и острую боль в плечах. Лямки рюкзака
врезались в тело и угрожающе затрещали...
Все объяснилось просто: трещина на поверхности шириной немногим более метра книзу сильно сужалась. Тело мое еще проходило, а рюкзак - в полтора раза шире плеч - начал застревать в зауженной щели, пока не заклинился окончательно.
Остановка была своевременной. Под ногами рантклюфт сузился настолько, что две ступни уже проходили с трудом. Еще полметра, и поломал бы ноги, разодрал их о рашпильную поверхность стены, наконец, заклинился бы так, что потом и вытащить бы не сумели.
В тот же момент где-то на поверхности громоподобно ухнуло, по рантклюфту заходило грохочущее эхо, и на меня обрушился ливень камней.
И снова рюкзак меня спас. Поджав голову к груди, закрыв ее руками, я еще несколько мгновений ожидал того единственного, предназначенного специально для меня куска породы, который вопреки ньютоновским законам пролетит особой заковыристой траекторией, обогнет рюкзак и обрушится мне на
голову.
Наступила тишина. Но я боялся открыть глаза, перевести дыхание, хотя понимал, что опасность миновала.
В рантклюфте стало еще темней, чем прежде, отвратительно пахло серой. В щели заклинились десятки каменных пробок - на разных уровнях, разных размеров. Передо мной в нескольких сантиметрах от лица завал раздробленной породы, перемешанной с ледяным крошевом. Ледяная стена, изрытая, искореженная бомбардировкой, изобилует ямками, уступами. Теперь есть на что наступить ногой, за что уцепиться руками.
До поверхности метров семь-восемь... Рюкзак спасти не удастся – забитый в щель, засыпанный каменной породой, он и с места не сдвинется. Его теперь разве что взрывать... Достав из кармана нож, стал перерезать лямки, когда услышал над собой: "Володя! Володя! Шатаев!" - кричал Уткин. Я отозвался.
- Жив?!
- Порядок!
- Молодец! К веревке прицепиться сумеешь?
- Кидайте...
Борис Матвеевич, вспотевший, измученный, внезапно растерявшийся, обнимал меня, хлопал по спине и не мог ничего сказать, кроме как:
- Вот так да!.. Ну и ну!..
Я стоял пораженный открывшимся мне пейзажем: там, где несколько минут назад была гладкая, сравнительно ровная ледяная поверхность, лишь слегка засоренная камнепадом, царил хаос - нагромождение розоватых свеженаколотых глыб, рассыпанных на сотни квадратных метров. Меня знобило, колотило крупной безостановочной дрожью. Обессиленный, я со страхом думал, что придется двигаться сквозь этот выросший на пути лабиринт.
- Пошли, Володя, ждать некогда и нечего, - сказал неожиданно и не вовремя Уткин. Сказал, точно ткнул острием в дупло наболевшего зуба. В истеричном бешенстве я обругал его - злобно, ядовито и не по делу. Он сперва посмотрел добродушно и весело. Но лицо его вдруг стало строгим, глаза жесткими - понял, видимо, что сейчас нужно одернуть, морально подавить, подчинить собственной воле.
- Ну-ка без соплей! Я что, думаешь, в кино сидел, когда гора шлепнулась?! Ты бы лучше спросил, каково мне было, когда она в меня "утюгами" стреляла?! Благо, что не достала, - успей я спуститься двумя метрами ниже, была бы мне крышка. Мы пробрались сквозь этот затор и, когда вышли на чистое место, увидали метрах в трехстах от себя Кавуненко и Вербового. Они шли к нам на помощь. Впрочем, сейчас-то они как раз стояли на месте. И в очень странном положении.
А вышло так. Двигались с дистанцией примеряю в десять шагов – впереди Кавуненко, сзади Вербовой, не ожидая, по крайней мере здесь, на достаточно безобидном леднике, каких-либо каверз. Внезапно раздался треск, и почти у самых ног Вербового... разверзлась "земля" - ледяной пласт раскололся, образовав крупную, двухметровую в поперечнике трещину.
Мы увидали их в тот момент, когда Володя Вербовой, перебравшись к Кавуненко, надевал рюкзак. Заметив нас, Вербовой повел себя как Робинзон, разглядевший в море корабль, а Кавуненко, наоборот, словно окаменел.
- Мы ведь тебя похоронили... - сказал он, когда подошли. - Видели, как на тебя упала гора! С лагерем как раз связь была... Так и передали туда: Шатаев, дескать, погиб... - Несколько секунд он молчал, глядя на меня изумленно, качая головой, и не удержался, чтобы не сострить: - Все же пришла гора к Магомету...
- Ну как горы? - спросил Вербовой.
- Не пойму... Землетрясение, что ли? - развел руками Уткин.
- Да так... Маленькое... в девять баллов...
- Девять баллов?! На Кавказе?!
знали. Знали больше - красные ракеты пустила группа Бориса Романова, которая находилась, видимо, в крайне тяжелом положении. По дороге к ним уже двигался большой спасательный отряд.
Вскоре на поляну спустилась наша двойка: Балашов - Радимов. К пострадавшим они не пробились из-за обильных камнепадов. А еще три часа спустя на вечернюю связь вышла спаскоманда. Руководитель сообщил, что путь, по которому шли, завел их в тупик- маршрута больше не существует, нужно спускаться и заходить с другой стороны.
Отдыхать нам не пришлось. Лагерь был поднят на ноги. Не умолкали рации, оповещая соседние альпрайоны. Невзирая на поздний час, надвигавшиеся сумерки, в воздух поднялся вертолет и курсировал, стягивая к подножию Домбай-Ульгена восходителей с близлежащих базовых точек. По горным дорогам на недозволенных скоростях мчались автобусы, груженные альпинистами и спасснаряжением...
В начале третьего, когда рассвет лишь начал размывать черноту ночи, шестьсот восходителей тронулись в путь. История мирового альпинизма не знала подобного масштаба спасательных работ..."
Владимир Шатаев "Категория трудности"
...Метрах в пятистах надо мной неторопливо, поистине с каменным бесстрастием отваливалась скала - громада в полсотни шагов в поперечнике и столько же высотой, став на ребро, на мгновение задержалась, будто решала, куда податься - встать на место или рухнуть вниз? - потом, перевалив эту
точку, с огромным ускорением ринулась на меня...
Удивительно: и теперь помню каждое свое движение, хотя в тот момент не помнил самого себя. Что происходило у меня в голове? Какая баталия сил страха, воли, самосохранения?
Шагах в пяти от меня рантклюфт - зазор между ледником и скалой. Лед, подогреваемый теплом горной породы, подтаивает и образует щель. Глубина ее может быть самая разная. Порою она доходит чуть ли не до ложа ледника.
О глубине рантклюфта я ничего не знал, поскольку спустился на лед с растраченным чувством любопытства. Приметил его исключительно по альпинистской привычке подмечать подробности рельефа. К концу восхождения все эти горные чудеса приедаются настолько, что обращают на себя внимание не больше, чем собственная мебель в квартире.
Следовало предполагать, что он неглубокий. Во-первых, вряд ли здесь, на небольшой высоте, возможно мощное залегание льда. Во-вторых, стена нависающая и развернута к северо-западу, а потому сильно не нагревается - солнце здесь бывает недолго.
Но это предположение задним числом. Тогда едва ли я размышлял. У меня было два варианта: "принять на спину" смертоносную скалу или броситься в щель, имея при этом небольшие шансы на спасение.
Страшно ли было решиться на этот прыжок? Для переживаний времени не было. Словно на крыльях, я одолел разделявшие нас пять шагов и бросился вниз...
Пролетев несколько метров, я вдруг почувствовал резкое торможение, будто кто-то сверху вцепился в рюкзак и пытается удержать. Стены рантклюфта, как в скоростном лифте, внезапно замедлили свой роковой бег и остановились вовсе. Я ощутил сильный рывок и острую боль в плечах. Лямки рюкзака
врезались в тело и угрожающе затрещали...
Все объяснилось просто: трещина на поверхности шириной немногим более метра книзу сильно сужалась. Тело мое еще проходило, а рюкзак - в полтора раза шире плеч - начал застревать в зауженной щели, пока не заклинился окончательно.
Остановка была своевременной. Под ногами рантклюфт сузился настолько, что две ступни уже проходили с трудом. Еще полметра, и поломал бы ноги, разодрал их о рашпильную поверхность стены, наконец, заклинился бы так, что потом и вытащить бы не сумели.
В тот же момент где-то на поверхности громоподобно ухнуло, по рантклюфту заходило грохочущее эхо, и на меня обрушился ливень камней.
И снова рюкзак меня спас. Поджав голову к груди, закрыв ее руками, я еще несколько мгновений ожидал того единственного, предназначенного специально для меня куска породы, который вопреки ньютоновским законам пролетит особой заковыристой траекторией, обогнет рюкзак и обрушится мне на
голову.
Наступила тишина. Но я боялся открыть глаза, перевести дыхание, хотя понимал, что опасность миновала.
В рантклюфте стало еще темней, чем прежде, отвратительно пахло серой. В щели заклинились десятки каменных пробок - на разных уровнях, разных размеров. Передо мной в нескольких сантиметрах от лица завал раздробленной породы, перемешанной с ледяным крошевом. Ледяная стена, изрытая, искореженная бомбардировкой, изобилует ямками, уступами. Теперь есть на что наступить ногой, за что уцепиться руками.
До поверхности метров семь-восемь... Рюкзак спасти не удастся – забитый в щель, засыпанный каменной породой, он и с места не сдвинется. Его теперь разве что взрывать... Достав из кармана нож, стал перерезать лямки, когда услышал над собой: "Володя! Володя! Шатаев!" - кричал Уткин. Я отозвался.
- Жив?!
- Порядок!
- Молодец! К веревке прицепиться сумеешь?
- Кидайте...
Борис Матвеевич, вспотевший, измученный, внезапно растерявшийся, обнимал меня, хлопал по спине и не мог ничего сказать, кроме как:
- Вот так да!.. Ну и ну!..
Я стоял пораженный открывшимся мне пейзажем: там, где несколько минут назад была гладкая, сравнительно ровная ледяная поверхность, лишь слегка засоренная камнепадом, царил хаос - нагромождение розоватых свеженаколотых глыб, рассыпанных на сотни квадратных метров. Меня знобило, колотило крупной безостановочной дрожью. Обессиленный, я со страхом думал, что придется двигаться сквозь этот выросший на пути лабиринт.
- Пошли, Володя, ждать некогда и нечего, - сказал неожиданно и не вовремя Уткин. Сказал, точно ткнул острием в дупло наболевшего зуба. В истеричном бешенстве я обругал его - злобно, ядовито и не по делу. Он сперва посмотрел добродушно и весело. Но лицо его вдруг стало строгим, глаза жесткими - понял, видимо, что сейчас нужно одернуть, морально подавить, подчинить собственной воле.
- Ну-ка без соплей! Я что, думаешь, в кино сидел, когда гора шлепнулась?! Ты бы лучше спросил, каково мне было, когда она в меня "утюгами" стреляла?! Благо, что не достала, - успей я спуститься двумя метрами ниже, была бы мне крышка. Мы пробрались сквозь этот затор и, когда вышли на чистое место, увидали метрах в трехстах от себя Кавуненко и Вербового. Они шли к нам на помощь. Впрочем, сейчас-то они как раз стояли на месте. И в очень странном положении.
А вышло так. Двигались с дистанцией примеряю в десять шагов – впереди Кавуненко, сзади Вербовой, не ожидая, по крайней мере здесь, на достаточно безобидном леднике, каких-либо каверз. Внезапно раздался треск, и почти у самых ног Вербового... разверзлась "земля" - ледяной пласт раскололся, образовав крупную, двухметровую в поперечнике трещину.
Мы увидали их в тот момент, когда Володя Вербовой, перебравшись к Кавуненко, надевал рюкзак. Заметив нас, Вербовой повел себя как Робинзон, разглядевший в море корабль, а Кавуненко, наоборот, словно окаменел.
- Мы ведь тебя похоронили... - сказал он, когда подошли. - Видели, как на тебя упала гора! С лагерем как раз связь была... Так и передали туда: Шатаев, дескать, погиб... - Несколько секунд он молчал, глядя на меня изумленно, качая головой, и не удержался, чтобы не сострить: - Все же пришла гора к Магомету...
- Ну как горы? - спросил Вербовой.
- Не пойму... Землетрясение, что ли? - развел руками Уткин.
- Да так... Маленькое... в девять баллов...
- Девять баллов?! На Кавказе?!
знали. Знали больше - красные ракеты пустила группа Бориса Романова, которая находилась, видимо, в крайне тяжелом положении. По дороге к ним уже двигался большой спасательный отряд.
Вскоре на поляну спустилась наша двойка: Балашов - Радимов. К пострадавшим они не пробились из-за обильных камнепадов. А еще три часа спустя на вечернюю связь вышла спаскоманда. Руководитель сообщил, что путь, по которому шли, завел их в тупик- маршрута больше не существует, нужно спускаться и заходить с другой стороны.
Отдыхать нам не пришлось. Лагерь был поднят на ноги. Не умолкали рации, оповещая соседние альпрайоны. Невзирая на поздний час, надвигавшиеся сумерки, в воздух поднялся вертолет и курсировал, стягивая к подножию Домбай-Ульгена восходителей с близлежащих базовых точек. По горным дорогам на недозволенных скоростях мчались автобусы, груженные альпинистами и спасснаряжением...
В начале третьего, когда рассвет лишь начал размывать черноту ночи, шестьсот восходителей тронулись в путь. История мирового альпинизма не знала подобного масштаба спасательных работ..."
Владимир Шатаев "Категория трудности"
-
Винни-Пух и все-все-все
- Сообщения: 1524
- Зарегистрирован: 5 дек 2009, 14:02
- Благодарил (а): 39 раз
- Поблагодарили: 186 раз
С той минуты, как Пьер увидал это страшное убийство, совершенное людьми, не хотевшими этого делать, в душе его как будто вдруг выдернута была та пружина, на которой все держалось и представлялось живым, и все завалилось в кучу бессмысленного сора. В нем, хотя он и не отдавал себе отчета, уничтожилась вера и в благоустройство мира, и в человеческую, и в свою душу, и в бога. Это состояние было испытываемо Пьером прежде, но никогда с такою силой, как теперь. Прежде, когда на Пьера находили такого рода сомнения,- сомнения эти имели источником собственную вину. И в самой глубине души Пьер всегда чувствовал, что от того отчаяния и тех сомнений было спасение в самом себе. Но теперь он чувствовал, что не его вина была причиной того, что мир завалился в его глазах и остались одни бессмысленные развалины. Он чувствовал, что возвратиться к вере в жизнь – не в его власти…
…
Непринадлежание ее никому и отсутствие имени и даже породы, даже определенного цвета, казалось, нисколько не затрудняло лиловую собачонку. Пушной хвост панашем твердо и кругло стоял кверху, кривые ноги служили ей так хорошо, что часто она, как бы пренебрегая употреблением всех четырех ног, поднимала грациозно одну заднюю и очень ловко и скоро бежала на трех лапах. Все для нее было предметом удовольствия. То, взвизгивая от радости, она валялась на спине, то грелась на солнце с задумчивым и значительными видом, то резвилась, играя с щепкой или соломинкой.
Одеяние Пьера теперь состояло из грязной продранной рубашки, единственном остатке его прежнего платья, солдатских порток, завязанных для тепла веревочками на щиколотках по совету Каратаева, из кафтана и мужицкой шапки. Пьер очень изменился физически за это время. Он не казался уже толст, хотя и имел все тот же вид крупности и силы, наследственной в их породе. Борода и усы обросли нижнюю часть лица; отросшие, спутанные волосы на голове, наполненные вшами, курчавились теперь шапкою. Выражение глаз было твердое, спокойное и оживленно-готовое, такое, какого никогда не имел прежде взгляд Пьера. Прежняя его распущенность, выражавшаяся и во взгляде, заменилась теперь энергической, готовой на деятельность и отпор – подобранностью. Ноги его были босые…
…
Во время своего выздоровления Пьер только понемногу отвыкал от сделавшихся привычными ему впечатлений последних месяцев и привыкал к тому, что его никто никуда не погонит завтра, что теплую постель его никто не отнимет и что у него наверное будет обед, и чай, и ужин. Но во сне он еще долго видел себя все в тех же условиях плена. Так же понемногу Пьер понимал те новости, которые он узнал после своего выхода из плена: смерть князя Андрея, смерть жены, уничтожение французов.
Радостное чувство свободы – той полной, неотъемлемой, присущей человеку свободы, сознание которой он первый раз испытал на первом привале, при выходе из Москвы, наполняло душу Пьера во время его выздоровления. Он удивлялся тому, что эта внутренняя свобода, независимая от внешних обстоятельств, теперь как будто с излишком, с роскошью обставлялась и внешней свободой. Он был один в чужом городе, без знакомых. Никто от него ничего не требовал; никуда его не посылали. Все, что ему хотелось, было у него; вечно мучившей его прежде мысли о жене больше не было, так как и ее уже не было.
- Ах, как хорошо! Как славно! – говорил он себе, когда ему подвигали чисто накрытый стол с душистым бульоном, или когда он на ночь ложился на мягкую чистую постель…- И по старой привычке он делал себе вопрос: ну, а потом что? Что я буду делать? И тотчас же он отвечал себе: ничего. Буду жить. Ах, как славно!
То самое, чем он прежде мучился, чего он искал постоянно, цели жизни, теперь для него не существовало. Эта искомая цель жизни теперь не случайно не существовала для него только в настоящую минуту, но он чувствовал, что ее нет и не может быть. И это-то отсутствие цели давало ему то полное, радостное сознание свободы, которое в это время составляло его счастье.
Он не мог иметь цели, потому что он теперь имел веру,- не веру в какие-нибудь правила, или слова, или мысли, но веру в живого, всегда ощущаемого бога. Прежде он искал его в целях, которые он ставил себе. Это искание цели было только искание бога; и вдруг он узнал в своем плену не словами, не рассуждениями, но непосредственным чувством то, что ему давно уж говорила нянюшка: что бог вот он, тут, везде. Он в плену узнал, что бог и в Каратаеве более велик, бесконечен и непостижим, чем в признаваемом масонами Архитектоне вселенной. Он испытывал чувство человека, нашедшего искомое у себя под ногами, тогда как он напрягал зрение, глядя далеко от себя. Он всю жизнь свою смотрел туда куда-то, поверх голов окружающих людей, а надо было не напрягать глаза, а только смотреть перед собою.
Он не умел видеть прежде великого, непостижимого и бесконечного ни в чем. Он только чувствовал, что оно должно быть где-то, и искал его. Во всем близком, понятном он видел одно ограниченное, мелкое, житейское, бессмысленное. Он вооружался умственной зрительной трубой и смотрел вдаль, туда, где это мелкое, житейское, скрываясь в тумане дали, казалось ему великим и бесконечным только оттого, что оно было неясно видимо. Таким ему представлялась европейская жизнь, политика, масонство, философия, филантропия. Но и тогда, в те минуты, которые он считал своей слабостью, ум его проникал и в эту даль, и там он видел то же мелкое, житейское, бессмысленное. Теперь же он выучился видеть великое, вечное и бесконечное во всем, и потому естественно, чтобы видеть его, чтобы наслаждаться его созерцанием, он бросил трубу, в которую смотрел до сих пор через головы людей, и радостно созерцал вокруг себя вечно изменяющуюся, вечно великую, непостижимую и бесконечную жизнь. И чем ближе он смотрел, тем больше он был спокоен и счастлив. Прежде разрушавший все его умственные постройки страшный вопрос: зачем? теперь для него не существовал. Теперь на этот вопрос – зачем? в душе его всегда готов был простой ответ: затем, что есть бог, тот бог, без воли которого не спадет волос с головы человека…
…
В практических делах Пьер неожиданно теперь почувствовал, что у него был центр тяжести, которого не было прежде. Прежде каждый денежный вопрос, в особенности просьбы о деньгах, которым он, как очень богатый человек, подвергался очень часто, приводили его в безвыходные волнения и недоуменья. «Дать или не дать?» - спрашивал он себя. «У меня есть, а ему нужно. Но другому еще нужнее. Кому нужнее? А может быть, оба обманщики?» И из всех этих предположений он прежде не находил никакого выхода и давал всем, пока было что давать. Точно в таком же недоуменье он находился прежде при каждом вопросе, касающемся его состояния, когда один говорил, что надо поступать так, а другой – иначе.
Теперь, к удивлению своему, он нашел, что во всех этих вопросах не было более сомнений и недоумений. В нем теперь явился судья, по каким-то неизвестным ему самому законам решавший, что было нужно и чего не нужно делать…
…
Радостное, неожиданное сумасшествие, к которому Пьер считал себя неспособным, овладело им. Весь смысл жизни, не для него одного, но для всего мира, казался ему заключающимся только в его любви и в возможности ее любви к нему. Иногда все люди казались ему занятыми только одним – его будущим счастьем… Все люди в этот период представлялись ему в таком ярком свете сиявшего в нем чувства, что без малейшего усилия, он сразу, встречаясь с каким бы то ни было человеком, видел в нем все, что было хорошего и достойного любви…Безумие Пьера состояло в том, что он не дожидался, как прежде, личных причин, которые он называл достоинствами людей, для того чтобы любить их, а любовь переполняла его сердце, и он, беспричинно любя людей, находил несомненные причины, за которые стоило любить их…
Этот текст относится к вневременным и в представлении не нуждается. Хотя в программе по литературе в украинских школах его отнесли к "иностранной литературе" и "проходят" где-то за неделю. Поэтому для тех нынешних школьников, которые, может быть, зайдут сюда через пять-десять лет:
Лев Николаевич Толстой, "Война и мир", том IV
…
Непринадлежание ее никому и отсутствие имени и даже породы, даже определенного цвета, казалось, нисколько не затрудняло лиловую собачонку. Пушной хвост панашем твердо и кругло стоял кверху, кривые ноги служили ей так хорошо, что часто она, как бы пренебрегая употреблением всех четырех ног, поднимала грациозно одну заднюю и очень ловко и скоро бежала на трех лапах. Все для нее было предметом удовольствия. То, взвизгивая от радости, она валялась на спине, то грелась на солнце с задумчивым и значительными видом, то резвилась, играя с щепкой или соломинкой.
Одеяние Пьера теперь состояло из грязной продранной рубашки, единственном остатке его прежнего платья, солдатских порток, завязанных для тепла веревочками на щиколотках по совету Каратаева, из кафтана и мужицкой шапки. Пьер очень изменился физически за это время. Он не казался уже толст, хотя и имел все тот же вид крупности и силы, наследственной в их породе. Борода и усы обросли нижнюю часть лица; отросшие, спутанные волосы на голове, наполненные вшами, курчавились теперь шапкою. Выражение глаз было твердое, спокойное и оживленно-готовое, такое, какого никогда не имел прежде взгляд Пьера. Прежняя его распущенность, выражавшаяся и во взгляде, заменилась теперь энергической, готовой на деятельность и отпор – подобранностью. Ноги его были босые…
…
Во время своего выздоровления Пьер только понемногу отвыкал от сделавшихся привычными ему впечатлений последних месяцев и привыкал к тому, что его никто никуда не погонит завтра, что теплую постель его никто не отнимет и что у него наверное будет обед, и чай, и ужин. Но во сне он еще долго видел себя все в тех же условиях плена. Так же понемногу Пьер понимал те новости, которые он узнал после своего выхода из плена: смерть князя Андрея, смерть жены, уничтожение французов.
Радостное чувство свободы – той полной, неотъемлемой, присущей человеку свободы, сознание которой он первый раз испытал на первом привале, при выходе из Москвы, наполняло душу Пьера во время его выздоровления. Он удивлялся тому, что эта внутренняя свобода, независимая от внешних обстоятельств, теперь как будто с излишком, с роскошью обставлялась и внешней свободой. Он был один в чужом городе, без знакомых. Никто от него ничего не требовал; никуда его не посылали. Все, что ему хотелось, было у него; вечно мучившей его прежде мысли о жене больше не было, так как и ее уже не было.
- Ах, как хорошо! Как славно! – говорил он себе, когда ему подвигали чисто накрытый стол с душистым бульоном, или когда он на ночь ложился на мягкую чистую постель…- И по старой привычке он делал себе вопрос: ну, а потом что? Что я буду делать? И тотчас же он отвечал себе: ничего. Буду жить. Ах, как славно!
То самое, чем он прежде мучился, чего он искал постоянно, цели жизни, теперь для него не существовало. Эта искомая цель жизни теперь не случайно не существовала для него только в настоящую минуту, но он чувствовал, что ее нет и не может быть. И это-то отсутствие цели давало ему то полное, радостное сознание свободы, которое в это время составляло его счастье.
Он не мог иметь цели, потому что он теперь имел веру,- не веру в какие-нибудь правила, или слова, или мысли, но веру в живого, всегда ощущаемого бога. Прежде он искал его в целях, которые он ставил себе. Это искание цели было только искание бога; и вдруг он узнал в своем плену не словами, не рассуждениями, но непосредственным чувством то, что ему давно уж говорила нянюшка: что бог вот он, тут, везде. Он в плену узнал, что бог и в Каратаеве более велик, бесконечен и непостижим, чем в признаваемом масонами Архитектоне вселенной. Он испытывал чувство человека, нашедшего искомое у себя под ногами, тогда как он напрягал зрение, глядя далеко от себя. Он всю жизнь свою смотрел туда куда-то, поверх голов окружающих людей, а надо было не напрягать глаза, а только смотреть перед собою.
Он не умел видеть прежде великого, непостижимого и бесконечного ни в чем. Он только чувствовал, что оно должно быть где-то, и искал его. Во всем близком, понятном он видел одно ограниченное, мелкое, житейское, бессмысленное. Он вооружался умственной зрительной трубой и смотрел вдаль, туда, где это мелкое, житейское, скрываясь в тумане дали, казалось ему великим и бесконечным только оттого, что оно было неясно видимо. Таким ему представлялась европейская жизнь, политика, масонство, философия, филантропия. Но и тогда, в те минуты, которые он считал своей слабостью, ум его проникал и в эту даль, и там он видел то же мелкое, житейское, бессмысленное. Теперь же он выучился видеть великое, вечное и бесконечное во всем, и потому естественно, чтобы видеть его, чтобы наслаждаться его созерцанием, он бросил трубу, в которую смотрел до сих пор через головы людей, и радостно созерцал вокруг себя вечно изменяющуюся, вечно великую, непостижимую и бесконечную жизнь. И чем ближе он смотрел, тем больше он был спокоен и счастлив. Прежде разрушавший все его умственные постройки страшный вопрос: зачем? теперь для него не существовал. Теперь на этот вопрос – зачем? в душе его всегда готов был простой ответ: затем, что есть бог, тот бог, без воли которого не спадет волос с головы человека…
…
В практических делах Пьер неожиданно теперь почувствовал, что у него был центр тяжести, которого не было прежде. Прежде каждый денежный вопрос, в особенности просьбы о деньгах, которым он, как очень богатый человек, подвергался очень часто, приводили его в безвыходные волнения и недоуменья. «Дать или не дать?» - спрашивал он себя. «У меня есть, а ему нужно. Но другому еще нужнее. Кому нужнее? А может быть, оба обманщики?» И из всех этих предположений он прежде не находил никакого выхода и давал всем, пока было что давать. Точно в таком же недоуменье он находился прежде при каждом вопросе, касающемся его состояния, когда один говорил, что надо поступать так, а другой – иначе.
Теперь, к удивлению своему, он нашел, что во всех этих вопросах не было более сомнений и недоумений. В нем теперь явился судья, по каким-то неизвестным ему самому законам решавший, что было нужно и чего не нужно делать…
…
Радостное, неожиданное сумасшествие, к которому Пьер считал себя неспособным, овладело им. Весь смысл жизни, не для него одного, но для всего мира, казался ему заключающимся только в его любви и в возможности ее любви к нему. Иногда все люди казались ему занятыми только одним – его будущим счастьем… Все люди в этот период представлялись ему в таком ярком свете сиявшего в нем чувства, что без малейшего усилия, он сразу, встречаясь с каким бы то ни было человеком, видел в нем все, что было хорошего и достойного любви…Безумие Пьера состояло в том, что он не дожидался, как прежде, личных причин, которые он называл достоинствами людей, для того чтобы любить их, а любовь переполняла его сердце, и он, беспричинно любя людей, находил несомненные причины, за которые стоило любить их…
Этот текст относится к вневременным и в представлении не нуждается. Хотя в программе по литературе в украинских школах его отнесли к "иностранной литературе" и "проходят" где-то за неделю. Поэтому для тех нынешних школьников, которые, может быть, зайдут сюда через пять-десять лет:
Лев Николаевич Толстой, "Война и мир", том IV
МИФ О СИЗИФЕ
Боги приговорили Сизифа поднимать огромный камень на вершину горы, откуда эта глыба неизменно скатывалась вниз. У них были основания полагать, что нет кары ужасней, чем бесполезный и без надежный труд.
Если верить Гомеру, Сизиф был мудрейшим и осмотрительнейшим из смертных. Правда, согласно другому источнику, он промышлял разбоем. Я не вижу здесь противоречия. Имеются различные мнения о том, как он стал вечным тружеником ада. Его упрека ли прежде всего за легкомысленное отношение к богам. Он разглашал их секреты. Эгипа, дочь Асона, была похищена Юпитером. Отец удивился этому исчезновению и пожаловался Сизифу. Тот, зная о похищении, предложил Асопу помощь, при условии, что Асоп даст воду цитадели Коринфа. Небесным молниям он пред почел благословение земных вод. Наказанием за это стали адские муки. Гомер рассказывает также, что Сизиф заковал в кандалы Смерть. Плутон не мог вынести зрелища своего опустевшего и затихшего царства. Он послал бога войны, который вызволил Смерть, из рук ее победителя.
Говорят также, что, умирая. Сизиф решил испытать любовь жены и приказал ей бросить его тело на площади без погребения. Так Сизиф оказался в аду. Возмутившись столь чуждым человеколюбию послушанием, он получил от Плутона разрешение вернуться на землю, дабы наказать жену. Но стоило ему вновь увидеть об лик земного мира, ощутить воду, солнце, теплоту камней и море, как у него пропало желание возвращаться в мир теней. Напоминания, предупреждения и гнев богов были напрасны. Многие годы он продолжал жить на берегу залива, где шумело море и улыбалась земля. Потребовалось вмешательство богов. Явился Меркурий, схватил Сизифа за шиворот и силком утащил в ад, где его уже поджидал камень.
Уже из этого понятно, что Сизиф - абсурдный герой. Такой он и в своих страстях, и в страданиях. Его презрение к богам, ненависть к смерти и желание жить стоили ему несказанных мучений - он вынужден бесцельно напрягать силы. Такова цена земных страстей. Нам неизвестны подробности пребывания Сизифа в преисподней. Мифы созданы для того, чтобы привлекать наше воображение. Мы можем представить только напряженное тело, силящееся поднять огромный камень, покатить его, взобраться с ним по склону; видим сведенное судорогой лицо, при жатую к камню щеку, плечо, удерживающее покрытую глиной тяжесть, оступающуюся ногу, вновь и вновь поднимающие камень науки с измазанными землей ладонями. В результате долгих и размеренных усилий, в пространстве без неба, во времени без начала и до конца, цель достигнута. Сизиф смотрит, как в считанные мгновения камень скатывается к подножию горы, откуда его опять придется поднимать к вершине. Он спускается вниз. Сизиф интересует меня во время этой паузы. Его изможденное лицо едва отличимо от камня! Я вижу этого человека, спускающегося тяжелым, но ровным шагом к страданиям, которым нет конца, В это время вместе с дыханием к нему возвращается сознание, неотвратимое, как его бедствия. И в каждое мгновение, спускаясь с вершины в логово богов, он выше своей судьбы. Он .Тверже своего камня.
Этот миф трагичен, поскольку его герой наделен сознанием. какой каре могла бы идти речь, если бы на каждом шагу его поддерживала надежда на успех? Сегодняшний рабочий живет так всю свою жизнь, и его судьба не менее трагична. Но сам он трагичен лишь в те редкие мгновения, когда к нему возвращается сознание. Сизиф, пролетарий богов, бессильный и бунтующий, знает о бесконечности своего печального удела; о нем он думает вовремя спуска. Ясность видения, которая должна быть его мукой, обращается в его победу. Нет судьбы, которую не превозмогло бы презрение.
Иногда спуск исполнен страданий, но он может проходить и в радости. Это слово уместно. Я вновь представляю себе Сизифа, впускающегося к своему камню. В начале были страдания. Когдa память наполняется земными образами, когда непереносимым Становится желание счастья, бывает, что к сердцу человека подступает печаль: это победа камня, это сам камень. Слишком тяжело Нести безмерную ношу скорби. Таковы наши ночи в Гефсиманском саду. Но сокрушающие нас истины отступают, как только мы распознаем их. Так Эдип сначала подчинялся судьбе, не зная о ней. Трагедия начинается вместе с познанием. Но в то же мгновение слепой и отчаявшийся Эдип сознает, что единственной связью : миром остается для него нежная девичья рука. Тогда-то и раздается его высокомерная речь: "Несмотря на все невзгоды, преклонный возраст и величие души заставляют меня сказать, что все Хорошо" . Эдип у Софокла, подобно Кириллову у Достоевского, дает нам формулу абсурдной победы. Античная мудрость соединяется с современным героизмом.
Перед тем, кто открыл абсурд, всегда возникает искушение Написать нечто вроде учебника счастья. "Как, следуя, по столь узкому пути?.." Но мир всего лишь один, счастье и абсурд являются Порождениями одной и той же земли. Они неразделимы. Было Вы ошибкой утверждать, что счастье рождается непременно из открытия абсурда. Может случиться, что чувство абсурда рождается из счастья. "Я думаю, что все хорошо",- говорит Эдип, и эти лова священны. Они раздаются в суровой и конечной вселенной человека. Они учат, что это не все, еще не все исчерпано Они изгоняют из этого мира бога, вступившего в него вместе с неудовлетворенностью и тягой к бесцельным страданиям. Они превращают судьбу в дело рук человека, дело, которое должно решаться среди людей.
В этом вся тихая радость Сизифа. Ему принадлежит его судьба. Камень - его достояние. Точно так же абсурдный человек, глядя на свои муки, заставляет умолкнуть идолов. В неожиданно притихшей вселенной слышен шепот тысяч тонких восхитительных голосов, поднимающихся от земли. Это бессознательный, тайный зон всех образов мира - такова изнанка и такова цена победы. Солнца нет без тени, и необходимо познать ночь. Абсурдный человек говорит "да" - и его усилиям более нет конца. Если и есть личная судьба, то это отнюдь не предопределение свыше, либо, в кран нем случае, предопределение сводится к тому, как о нем судит сам человек: оно фатально и достойно презрения. В остальном он сознает себя властелином своих дней. В неумолимое мгновение. когда человек оборачивается и бросает взгляд на прожитую жизнь. Сизиф, вернувшись к камню, созерцает бессвязную последовательность действий, ставшую его судьбой. Она была сотворена им самим, соединена в одно целое его памятью и скреплена смертью. Убежденный в человеческом происхождении всего человеческого, желающий видеть и знающий, что ночи не будет конца, слепец продолжает путь. И вновь скатывается камень.
Я оставляю Сизифа у подножия его горы! Ноша всегда найдется. Но Сизиф учит высшей верности, которая отвергает богов и двигает камни. Он тоже считает, что все хорошо. Эта вселенная, отныне лишенная властелина, не кажется ему ни бес плодной, ни ничтожной. Каждая крупица камня, каждый отблеск руды на полночной горе составляет для него целый мир. Одной борьбы за вершину достаточно, чтобы заполнить сердце человека. Сизифа следует представлять себе счастливым.
Альбер Камю
Боги приговорили Сизифа поднимать огромный камень на вершину горы, откуда эта глыба неизменно скатывалась вниз. У них были основания полагать, что нет кары ужасней, чем бесполезный и без надежный труд.
Если верить Гомеру, Сизиф был мудрейшим и осмотрительнейшим из смертных. Правда, согласно другому источнику, он промышлял разбоем. Я не вижу здесь противоречия. Имеются различные мнения о том, как он стал вечным тружеником ада. Его упрека ли прежде всего за легкомысленное отношение к богам. Он разглашал их секреты. Эгипа, дочь Асона, была похищена Юпитером. Отец удивился этому исчезновению и пожаловался Сизифу. Тот, зная о похищении, предложил Асопу помощь, при условии, что Асоп даст воду цитадели Коринфа. Небесным молниям он пред почел благословение земных вод. Наказанием за это стали адские муки. Гомер рассказывает также, что Сизиф заковал в кандалы Смерть. Плутон не мог вынести зрелища своего опустевшего и затихшего царства. Он послал бога войны, который вызволил Смерть, из рук ее победителя.
Говорят также, что, умирая. Сизиф решил испытать любовь жены и приказал ей бросить его тело на площади без погребения. Так Сизиф оказался в аду. Возмутившись столь чуждым человеколюбию послушанием, он получил от Плутона разрешение вернуться на землю, дабы наказать жену. Но стоило ему вновь увидеть об лик земного мира, ощутить воду, солнце, теплоту камней и море, как у него пропало желание возвращаться в мир теней. Напоминания, предупреждения и гнев богов были напрасны. Многие годы он продолжал жить на берегу залива, где шумело море и улыбалась земля. Потребовалось вмешательство богов. Явился Меркурий, схватил Сизифа за шиворот и силком утащил в ад, где его уже поджидал камень.
Уже из этого понятно, что Сизиф - абсурдный герой. Такой он и в своих страстях, и в страданиях. Его презрение к богам, ненависть к смерти и желание жить стоили ему несказанных мучений - он вынужден бесцельно напрягать силы. Такова цена земных страстей. Нам неизвестны подробности пребывания Сизифа в преисподней. Мифы созданы для того, чтобы привлекать наше воображение. Мы можем представить только напряженное тело, силящееся поднять огромный камень, покатить его, взобраться с ним по склону; видим сведенное судорогой лицо, при жатую к камню щеку, плечо, удерживающее покрытую глиной тяжесть, оступающуюся ногу, вновь и вновь поднимающие камень науки с измазанными землей ладонями. В результате долгих и размеренных усилий, в пространстве без неба, во времени без начала и до конца, цель достигнута. Сизиф смотрит, как в считанные мгновения камень скатывается к подножию горы, откуда его опять придется поднимать к вершине. Он спускается вниз. Сизиф интересует меня во время этой паузы. Его изможденное лицо едва отличимо от камня! Я вижу этого человека, спускающегося тяжелым, но ровным шагом к страданиям, которым нет конца, В это время вместе с дыханием к нему возвращается сознание, неотвратимое, как его бедствия. И в каждое мгновение, спускаясь с вершины в логово богов, он выше своей судьбы. Он .Тверже своего камня.
Этот миф трагичен, поскольку его герой наделен сознанием. какой каре могла бы идти речь, если бы на каждом шагу его поддерживала надежда на успех? Сегодняшний рабочий живет так всю свою жизнь, и его судьба не менее трагична. Но сам он трагичен лишь в те редкие мгновения, когда к нему возвращается сознание. Сизиф, пролетарий богов, бессильный и бунтующий, знает о бесконечности своего печального удела; о нем он думает вовремя спуска. Ясность видения, которая должна быть его мукой, обращается в его победу. Нет судьбы, которую не превозмогло бы презрение.
Иногда спуск исполнен страданий, но он может проходить и в радости. Это слово уместно. Я вновь представляю себе Сизифа, впускающегося к своему камню. В начале были страдания. Когдa память наполняется земными образами, когда непереносимым Становится желание счастья, бывает, что к сердцу человека подступает печаль: это победа камня, это сам камень. Слишком тяжело Нести безмерную ношу скорби. Таковы наши ночи в Гефсиманском саду. Но сокрушающие нас истины отступают, как только мы распознаем их. Так Эдип сначала подчинялся судьбе, не зная о ней. Трагедия начинается вместе с познанием. Но в то же мгновение слепой и отчаявшийся Эдип сознает, что единственной связью : миром остается для него нежная девичья рука. Тогда-то и раздается его высокомерная речь: "Несмотря на все невзгоды, преклонный возраст и величие души заставляют меня сказать, что все Хорошо" . Эдип у Софокла, подобно Кириллову у Достоевского, дает нам формулу абсурдной победы. Античная мудрость соединяется с современным героизмом.
Перед тем, кто открыл абсурд, всегда возникает искушение Написать нечто вроде учебника счастья. "Как, следуя, по столь узкому пути?.." Но мир всего лишь один, счастье и абсурд являются Порождениями одной и той же земли. Они неразделимы. Было Вы ошибкой утверждать, что счастье рождается непременно из открытия абсурда. Может случиться, что чувство абсурда рождается из счастья. "Я думаю, что все хорошо",- говорит Эдип, и эти лова священны. Они раздаются в суровой и конечной вселенной человека. Они учат, что это не все, еще не все исчерпано Они изгоняют из этого мира бога, вступившего в него вместе с неудовлетворенностью и тягой к бесцельным страданиям. Они превращают судьбу в дело рук человека, дело, которое должно решаться среди людей.
В этом вся тихая радость Сизифа. Ему принадлежит его судьба. Камень - его достояние. Точно так же абсурдный человек, глядя на свои муки, заставляет умолкнуть идолов. В неожиданно притихшей вселенной слышен шепот тысяч тонких восхитительных голосов, поднимающихся от земли. Это бессознательный, тайный зон всех образов мира - такова изнанка и такова цена победы. Солнца нет без тени, и необходимо познать ночь. Абсурдный человек говорит "да" - и его усилиям более нет конца. Если и есть личная судьба, то это отнюдь не предопределение свыше, либо, в кран нем случае, предопределение сводится к тому, как о нем судит сам человек: оно фатально и достойно презрения. В остальном он сознает себя властелином своих дней. В неумолимое мгновение. когда человек оборачивается и бросает взгляд на прожитую жизнь. Сизиф, вернувшись к камню, созерцает бессвязную последовательность действий, ставшую его судьбой. Она была сотворена им самим, соединена в одно целое его памятью и скреплена смертью. Убежденный в человеческом происхождении всего человеческого, желающий видеть и знающий, что ночи не будет конца, слепец продолжает путь. И вновь скатывается камень.
Я оставляю Сизифа у подножия его горы! Ноша всегда найдется. Но Сизиф учит высшей верности, которая отвергает богов и двигает камни. Он тоже считает, что все хорошо. Эта вселенная, отныне лишенная властелина, не кажется ему ни бес плодной, ни ничтожной. Каждая крупица камня, каждый отблеск руды на полночной горе составляет для него целый мир. Одной борьбы за вершину достаточно, чтобы заполнить сердце человека. Сизифа следует представлять себе счастливым.
Альбер Камю