Стихи [каталог в первом сообщении]

[Виктор]

Я родился в фабричном бараке и жил в нем, как свечка сгорая,
Освещая собою подвалы, углы, чердаки, пустыри.
И кого-то любил, не боясь, ничего еще не понимая,
Только чувствуя, как теплый пепел любви оседает внутри.

Я крещен на дому у священника, возле церковных развалин,
В городке, где единственной Меккою водочный был магазин.
Не латыш, не узбек, не цыган, не мордвин, не еврей, не татарин,
А обычный советский пацан - алкаша и уборщицы сын.

Этот выживший край никогда-никогда-никогда не казался мне раем,
Потому одногодкам своим подражая почти что всерьез,
Я глотал самогон, воровал и дрочил иногда за сараем,
Словно мстил этой жизни убогой и той, недоступной до слез.

Повзрослев, я все так же грешу, издеваясь над злою судьбою,
Заключив с ней однажды неравный-кровавый-смертельный союз.
И когда ежедневно встречаюсь в назначенном месте с Тобою,
Улыбаюсь как будто беспечно... и только молиться боюсь.

Этой странной стране не обязан ничем, кроме собственной смерти.
Посмотри, я не умер пока, я еще не оглох, не ослеп,
Но на паперти русской, наверное, самой богатой на свете,
Я на ощупь живу даже днем - и мне горек мой нищенский хлеб.

***
Этот город похож на татарскую дань
С монастырскою сонной округой.
Здесь когда-то построили Тмутаракань
И назвали зачем-то Калугой.

Сколько славных имен в эту глушь полегло,
Но воскресло в иной субкультуре:
Константин Эдуардович… как там его –
Евтушенко сегодня, в натуре.

Этот город, прости меня, Господи, был
То советский Содом, то Гоморра
Постсоветская: Цербер под окнами выл,
В ожидании глада и мора.

Не хочу вспоминать эти пьяные сны,
Явь с придурками, дом с дураками,
И почти несусветную «точку росы»…
Два в одном: Гоголь&Мураками.

Этот город уходит в снега. На фига
Снятся мне в двадцать гребаном веке:
Тараканьи бега… тараканьи бега
И татаро-монголов набеги?

***
У зимы, понимаешь, нет имени, просто зима —
Имярек, имярук, заводной псевдоним хохлома.
На постельном белье ослепительный всплеск наготы,
Чтобы слепо — от паха до губ — вспоминать: это ты.

У зимы столько заспанных лиц, что не стоит возни
Узнавать. Пьяный дворник скребет тротуар до восьми.
Мы, целуясь взасос, запиваем любовь февралем,
Ощущение, что мы теперь никогда не умрем.

У зимы столько флуда на русском, родном языке:
От сумы до тюрьмы. Значит, лучше прожить налегке.
Мы как первые птицы, которых забыли в раю,
Так и будем лежать в наготе — воробей к воробью.

***
Утро: плывут облака — полусонные все,
Воздух прозрачен — настоян на детской слезе.
Если вглядеться, тогда далеко-далеко
Можно увидеть, как ангелы пьют молоко.

Птицы поют — сочиняют, конечно, с утра,
Может, поверю, что жизнь в основном из добра.
Если прислушаться, слышно: над зеленью крон
Ангелы тихо, как дети, считают ворон.

Странное время — течет через край бытия,
Словно молочная речка из детского дня,
Чтобы отмыть от соблазнов и зренье, и слух,
Сердце, и грешную душу, и, может быть, дух.

Киномания

1
Боже мой, вот опять за моею спиной
В кинобудке стрекочет кузнечик стальной.

Удивление, радость, волненье, испуг -
Это титры ползут муравьями на юг.

Пляшет бабочка тайных мальчишеских лет,
То во тьму залетев, то явившись на свет.

Стрекоза обгоняет сестру-стрекозу,
Выжимая из глаз слюдяную слезу.

И почти неземное гуденье шмеля
У виска… Из-под ног ускользает земля.

Никого больше нет, ничего больше нет:
Я лечу - я расту… Мне четырнадцать лет.

2
Нас обжигает шальная зима
Сваркою двух культур:
Крутится пьяное синема,
Кружится Радж Капур.

Свет осыпается снегом, точь-в-точь,
Вытянувшись в длину.
Девочка - пленного немца дочь
Плачет, словно в плену.

Я умираю - святой пионер,
Робко касаясь губ.
Ангел вернулся в СССР,
В наш поселковый клуб.

Стрелки спешат к роковому нулю -
Бог подгоняет их.
- Как по-немецки: "Я Вас люблю"?
- Глупый, Ich liebe dich.

3
Дождь стучится в окно.
Засыпающий Питер
Вновь калужским продут сквозняком.
Ты проснулась давно
И надела мой свитер.
Я с тобою почти незнаком.

Дождь стучится в окно
И сочится сквозь шифер,
Машет серым тугим плавником.
- Может, сходим в кино?
- Что там? - Кажется, Питер
Гринуэй со своим "Дневником".

Дождь стучится в окно.
- Хочешь выпить за триппер?
- С кем, с тобой? - Со своим двойником.
- Все равно… все равно…
Ты снимаешь мой свитер
И уходишь из дома тайком.

4
Калуга, как Татария, -
За гранью бытия.
По краешку сценария
Уходит жизнь моя.

Разрушена империя
И канула на дно.
Сороковая серия
Российского кино.

В глуши цивилизации -
Смертельная игра
Под шорох перфорации,
Под звоны серебра.

Нахальными и хитрыми
Мы стали. Извини.
Бегут сплошными титрами
Отыгранные дни.

Под знаком ученичества
То триппер, то запой.
Статист Ее Величества
Провинции слепой.

Убогая и серая
Судьба - ни Юнг, ни Кант.
Сороковая серия,
Калужский вариант.

Спешит кривая улица,
Окоченев от зим.
Все крутится и крутится
Документальный фильм.

5
На исходе сумрачного века,
В синих брызгах зимнего огня
Узкою дорожкой саундтрека
Я перехожу границу дня.

Новогодний ангел улетает,
Суть вещей и слов не отгадав.
И меня до дома провожает
Постаревший тощий волкодав.

Нам с тобою счастья не хватило,
Кто-то третий выпил век до дна:
Челентано, Чонкин, Чикатило -
Знаковые сердцу имена.

Вечность вновь меняет заголовок,
Только все написано давно.
Жизнь летит почти без остановок -
Вот такое грустное кино

6
Говорят: скоро ад или рай, жизнь подходит к концу.
И пора объявлять хеппи энд режиссёру-творцу.

Говорят, что пора в трубы дуть и стучать в барабаны,
Приглашая всех смертных гостей в поднебесные Канны.

Чтобы здесь под последнюю - без исправлений - диктовку
Кому Оскар вручить, а кому - в Зазеркалье путёвку.

Знаю: ты не боишься - молитва сильнее, чем меч,
Ты вчера к этой встрече уже приготовила речь.

И когда наконец приоткроется райская дверь,
Ты пройдёшь мимо нас, тех, кто в ангельских списках потерь.

Оглянусь и увижу сквозь огненный праздник палитры
Как по небу плывут золотые библейские титры…

Письмо Иосифу

Из России с печалью… Быльём
Зарастают полночные страхи.
В Третьем Риме, Иосиф, подъём
Начинается с гимна, а в нём,
Как считают буддисты-монахи,
Зашифрована песня о браке
Тайной Шамбалы с русским Кремлём.

В Третьем Риме, Иосиф, душа -
Нараспашку татарскому игу.
Правда, можно затеять интригу,
Например, эмигрировать в Ригу.
Но страшней воровского ножа
Вкривь и вкось режут крылья стрижа
Прошлой жизни небесную книгу.

Память - это магический клей:
Скрип ведра или шорох полозьев,
Сытный запах пшеничных колосьев
И подсолнечных - с солью - полей…
Что ты помнишь об этом, Иосиф,
С плеч долой злую Родину сбросив?
Впрочем, ты ни о чём не жалей.

В Третьем Риме сегодня зима:
Снег ложится посмертною маской
Президента. И вновь мы с ума
Сходим здесь, под калужской Аляской,
Между ссученной явью и сказкой,
Как сказал старый дворник Кузьма,
Оглянувшись на север с опаской.

Покрывается солнечной ржой
Всё, что было когда-то любимо.
День, сгорая, проносится мимо,
И чадит трёхгрошовая "Прима"…
Ничего больше нет за душой,
Кроме родины этой чужой
Под обложкою Третьего Рима.

* * *
В декабре в России пакуют мешками пух,
Рубят ёлки, кормят из рук белоснежных мух,
Лепят баб, и прошлое перетирают в труху.

В декабре Россия считает своих старух,
Роковым числом ранит память и режет слух,
Отзываясь болью в груди и бессильем - в паху.

В декабре есть отличный повод уйти в запой:
Как-никак - сорок лет, и двадцать из них - с тобой,
Только с Музою дольше (попробуйте спать втроём).

Меж столом и вечностью двигаюсь, как слепой:
Можно жить на ощупь, но выжить - только с толпой,
Потому что нельзя быть сразу рабом и царём.

Я всё реже плачу, всё чаще собой плачу
Палачу из прошлого… Хватит! Всё, не хочу!
Тормозни, ангелочек, у церкви, я здесь сойду.

Пусть последний нищий, припавший лицом к плечу,
За меня поставит копеечную свечу,
Ведь страшнее расплаты разлука в Твоём саду.

Говорят, что время течёт, как река, на юг,
Отражая слова и мысли, и всё вокруг,
Даже мёртвых людей, а вернее, их имена.

Почему на пороге смерти, вступая в круг,
Нас пугает младенца крик или яблок стук?
Неужели так хочется жить, невзирая на…

***
За окном непролазная тьма, и февраль, и сугробы по пояс.
Я проснусь, закурю натощак… электрическим светом умоюсь.
Я люблю этот призрачный час, называемый коротко - полночь,
Когда можно из лунного блюдца отхлёбывать жгучую горечь,
Наблюдая за тем, как минутная стрелка, шагая по кругу,
Переводит сквозь зыбкую вечность свою часовую подругу.

Так и я свою жизнь перевёл через ад в знак земного протеста
Против зла и вранья, чтоб навеки забыть это грешное место,
Где родился и рос, как привязанный к берегу крепкою леской.
Набивая оскомину к жизни убогой, последней, советской,
Я в ответ ускользал через узкие дырочки русского сита,
Не боясь, что распнут на рекламном щите у кремлёвского скита.

Зябко кутаясь в боровский плед, понимаю, что снова и снова
Ночь испита до самого дна, словно вечная Чаша Христова.
Скоро здесь рассветёт, и зима обнажит свою сущность медвежью,
Оставляя меня, как всегда, между сном и реальностью между.
Я брожу от окна до дверей с полной чашкой остывшего яда
В ожиданье Годо… или ангела - разницы нет. И не надо.

***
Не жалеть эту жизнь, никогда не жалеть, не беречь,
Пусть проходит она неразумно, как детская речь,
Как теченье реки, как течение света во тьму…
Ощущенье, что жизнь непонятна лишь мне одному.

Смысл её ускользает ребенком, рекою, лучом,
А начнут объяснять – не могу догадаться: о чём?
Всё плывёт, исчезая в обычном табачном дыму…
Ощущенье, что жизнь непонятна почти никому.

Даже в старенькой церкви рукой заслоняюсь от свеч:
Не жалеть эту жизнь, никогда не жалеть, не беречь.
Пусть проходит, пускай растворяется, грешная, тут,
Где несчастные люди счастливые песни поют.

Некролог

Я умер.
Вот даты непрожитых лет:
«Здесь нету России - здесь родины нет».
За то, что народ мой обманутый вымер,
Спасибо тебе,
Незабвенный Владимир.

Я умер.
Не верьте, не в саване белом,
А лагерной пылью развеян и пеплом.
И если что в жизни сложилось не так,
Спасибо, Иосиф,
За красный ГУЛАГ.

Я умер.
И сотни советских рабов
Смотрели мне вслед из дырявых гробов.
За то, что оттаяв, не кровью пролита
Безумная память,
Спасибо, Никита.

Я умер.
А те, что остались дышать,
Теперь на чужие погосты спешат.
За то, что чужбина их прах сохранит,
Спасибо тебе,
Дорогой Леонид.

Я умер.
Спасибо, спа... Нет, подожди:
Да будьте вы прокляты трижды, вожди!
За то, что я умер,
За то, что не жил,
Пусть дети смеются у ваших могил.
Валерий Прокошин
(1959 – 2009)

[Винни-Пух и все-все-все]

В безумном людском зоопарке
сгущаются мерзость и мрак.
Господь наш, как видно, в запарке,
помочь бы ему- да вот как?
Экранные львы и мессии,
банкиры, жрецы новостей
народу мозги замесили
и ссорятся из-за костей.
Я выбрал планиду попроще:
с больными закончив дела,
шагаю в сосновую рощу
послушать как плачет смола,
иголку осмыслить губами,
ладонью погладить кору
А в сумке охапку бумаги
таскаю как кенгуру.
Живу- значит боль и неверность,
Пишу- значит жив и неправ
И снова исследую смертность
и вечности ветреный нрав.
И воздух лесной возвещает,
что смысл мирозданья смолист,
и тайну открыть обещает
еще не исписанный лист...
Владимир Леви

Псалом жизни

Не тверди в строфах унылых:
«Жизнь есть сон пустой!» В ком спит
Дух живой, тот духом умер:
В жизни высший смысл сокрыт.
Жизнь не грезы. Жизнь есть подвиг!
И умрет не дух, а плоть.
«Прах еси и в прах вернешься»,—
Не о духе рек Господь.
Не печаль и не блаженство
Жизни цель: она зовет
Нас к труду, в котором бодро
Мы должны идти вперед.
Путь далек, а время мчится,—
Не теряй в нем ничего.
Помни, что биенье сердца-
Погребальный марш его.
На житейском бранном поле,
На биваке жизни будь —
Не рабом будь, а героем,
Закалившим в битвах грудь.
Не оплакивай Былого,
О Грядущем не мечтай,
Действуй только в Настоящем
И ему лишь доверяй!
Жизнь великих призывает
Нас к великому идти,
Чтоб в песках времен остался
След и нашего пути,—
След, что выведет, быть может,
На дорогу и других —
Заблудившихся, усталых —
И пробудет совесть в них.
Встань же смело на работу,
Отдавай все силы ей
И учись в труде упорном
Ждать прихода лучших дней!
Генри Лонгфелло

[Talifa]

Я специалист по бесперебойной подаче слёз –
Ты воспитал в себе выдержку партизанью.
Ты пьёшь кофе в Гостином – я ем в Маяке лазанью,
Ты по бизнесу в Хельсинки – я в колонию под Рязанью
Предотвращать резистентный туберкулёз.

Фильм, в котором почти непроизводима речь.
Она пишет ему откуда-нибудь «тут сыро» –
Он ей очень рекомендует себя беречь.
И они никогда не осуществляют встреч –
А на сэкономленные отапливают полмира.

Ему скопленной нежностью плавить льды, насыпать холмы,
Двигать антициклоны и прекращать осадки.
Ей на вырученную страсть, как киту-касатке,
Уводить остальных от скал, китобоев, тьмы.
Славно съездить, мой милый, мягкой тебе посадки.
Познавательной мне тюрьмы.

Вера Полозкова

[vovka]

Зачем ходить, бродить по кабакам?
Зачем сидеть, дышать в дыму табачном?
На то она и первая любовь,
Чтоб быть ей не особенно удачной.

Твоя любовь давно ушла с другим.
Забыть ее сумеешь ты едва ли.
На то она и первая любовь,
Чтоб мы ее почаще вспоминали.

Ты не ревнуй и больше не грусти
Влюбляйся вновь - чтоб без конца и края!
На то она и первая любовь,
Чтоб вслед за нею шла очередная.
(С) Ярослав Смеляков

Приближается звук. И, покорна щемящему звуку,
Молодеет душа.
И во сне прижимаю к губам твою прежнюю руку,
Не дыша.

Снится - снова я мальчик, и снова любовник,
И овраг, и бурьян,
И в бурьяне - колючий шиповник,
И вечерний туман.

Сквозь цветы, и листы, и колючие ветки, я знаю,
Старый дом глянет в сердце мое,
Глянет небо опять, розовея от краю до краю,
И окошко твое.

Этот голос - он твой, и его непонятному звуку
Жизнь и горе отдам,
Хоть во сне твою прежнюю милую руку
Прижимая к губам.
(С)Александр Блок

Вам не случалось ли влюбляться
(мне просто грустно, если нет),
когда тебе всего шестнадцать,
а ей - почти что сорок лет?

А если уж такое было,
ты ни за что не позабыл,
как торопясь она любила
и ты без памяти любил.

Когда же мы переставали
искать у них ответный взгляд,
они нас молча отпускали
без возвращения назад.

И вот вчера, угрюмо, сухо,
войдя в какой-то малый зал,
я безнадежную старуху
средь юных женщин увидал.

И вдруг, хоть это в давнем стиле,
средь суеты и красоты
меня, как громом, оглушили
полузабытые черты.

И к вам идя сквозь шум базарный,
как на угасшую зарю,
я наклоняюсь благодарно
и ничего не говорю,

лишь с наслаждением и мукой,
забыв печали и дела,
целую старческую руку,
что белой ручкою была.
(С) Ярослав Смеляков

[Nikeyn]

Любовь
муз.Ю.Милютина
Сл. Е. Долматовского

Все стало вокруг голубым и зеленым,
В ручьях забурлила, запела вода.
Вся жизнь потекла по весенним законам.
Теперь от любви не уйти никуда.

Любовь от себя никого не отпустит.
Под каждым окошком нам поют соловьи.
Любовь никогда не бывает без грусти,
Но это приятней, чем грусть без любви.

И встречи редки, и длинны ожиданья,
И взгляды тревожны, и сбивчива речь.
Хотелось бы мне отменить расставанья,
Но без расставаний ведь не было б встреч.

Любовь от себя никого не отпустит,
Hад каждым окошком поют соловьи.
Любовь никогда не бывает без грусти,
Hо это приятней, чем грусть без любви.

[Саняананда]

Ахматова

Есть в близости людей заветная черта,
Ее не перейти влюбленности и страсти, —
Пусть в жуткой тишине сливаются уста
И сердце рвется от любви на части.

И дружба здесь бессильна, и года
Высокого и огненного счастья,
Когда душа свободна и чужда
Медлительной истоме сладострастья.

Стремящиеся к ней безумны, а ее
Достигшие — поражены тоскою...
Теперь ты понял, отчего мое
Не бьется сердце под твоей рукою.

Для меня это почему-то как-то о сиддхах и тех кто их достигает, о сознании и самадхи... даже махасамадхи... каждый своё конечно видит... грустное, конечно... как-то очень обо мне стремящемся к некоторой черте и потому безумным и в тоже время видящим, что за той чертой у народа тоска какая-то а не жизнь... вобщем очень многосмысленный стих для меня.

[Шевченко]

Тоска в гунах остаётся, если тоска случается это волна гун, Пуруша значит пока в Пракрити находится.

[Nikeyn]

Никого не будет в доме,
Кроме сумерек. Один
Зимний день в сквозном проеме
Незадернутых гардин.

Только белых мокрых комьев
Быстрый промельк маховой,
Только крыши, снег и, кроме
Крыш и снега,— никого.

И опять зачертит иней,
И опять завертит мной
Прошлогоднее унынье
И дела зимы иной,

И опять кольнут доныне
Неотпущенной виной,
И окно по крестовине
Сдавит голод дровяной.

Но нежданно по портьере
Пробежит вторженья дрожь.
Тишину шагами меря,
Ты, как будущность, войдешь.

Ты появишься у двери
В чем-то белом, без причуд,
В чем-то впрямь из тех материй,
Из которых хлопья шьют.

Борис Пастернак

[А.Смит]

о чапаевцах... да, были люди в наше время...
http://www.communa.ru/news/detail.php?ID=25255

[Talifa]

Я встретил вас - и все былое
В отжившем сердце ожило;
Я вспомнил время золотое -
И сердцу стало так тепло...

Как поздней осени порою
Бывают дни, бывает час,
Когда повеет вдруг весною
И что-то встрепенется в нас,-

Так, весь обвеян духовеньем
Тех лет душевной полноты,
С давно забытым упоеньем
Смотрю на милые черты...

Как после вековой разлуки,
Гляжу на вас, как бы во сне,-
И вот - слышнее стали звуки,
Не умолкавшие во мне...

Тут не одно воспоминанье,
Тут жизнь заговорила вновь,-
И то же в нас очарованье,
И та ж в душе моей любовь!..

Фёдор Тютчев


На холмах Грузии лежит ночная мгла;
Шумит Арагва предо мною.
Мне грустно и легко; печаль моя светла;
Печаль моя полна тобою,
Тобой, одной тобой... Унынья моего
Ничто не мучит, не тревожит,
И сердце вновь горит и любит — оттого,
Что не любить оно не может.


А.С. Пушкин

[Винни-Пух и все-все-все]

(Хоть сейчас по календарю зима)

О, весна без конца и без краю -
Без конца и без краю мечта!
Узнаю тебя, жизнь! Принимаю!
И приветствую звоном щита!
Принимаю тебя, неудача,
И удача, тебе мой привет!
В заколдованной области плача,
В тайне смеха - позорного нет!
Принимаю бессоные споры,
Утро в завесах темных окна,
Чтоб мои воспаленные взоры
Раздражала, пьянила весна!
Принимаю пустынные веси!
И колодцы земных городов!
Осветленный простор поднебесий
И томления рабьих трудов!
И встречаю тебя у порога -
С буйным ветром в змеиных кудрях,
С неразгаданным именем бога
На холодных и сжатых губах...
Перед этой враждующей встречей
Никогда я не брошу щита...
Никогда не откроешь ты плечи...
Но над нами - хмельная мечта!
И смотрю, и вражду измеряю,
Ненавидя, кляня и любя:
За мученья, за гибель - я знаю -
Все равно: принимаю тебя!
Александр Блок

[Nikeyn]

о чапаевцах... да, были люди в наше время...
http://www.communa.ru/news/detail.php?ID=25255

Спасибо, Миша. Потрясающая статья, хотя и не по теме ветки.

[Likos]

http://www.vodennikov.ru/mp3

Дмитрий Воденников... красивая музыка, хорошо поставленый голос... приятно слушать его стихи... Особенно понравился "Трамвай"

[Виктор]

О бархатная радуга бровей!
Озерные русалочьи глаза!
В черемухе пьянеет соловей,
И светит полумесяц меж ветвей,
Но никому весну не рассказать.

Забуду ли прилежный завиток
Еще не зацелованных волос,
В разрезе платья вянущий цветок
И от руки душистый теплый ток,
И все, что так мучительно сбылось?..

Какая горечь, жалоба в словах
О жизни, безвозвратно прожитой!
О прошлое! Я твой целую прах!
Баюкай, вечер, и меня в ветвях
И соловьиною лелей мечтой.

Забуду ли в передразлучный день
Тебя и вас, озерные глаза?
Я буду всюду с нами, словно тень,
Хоть не достоин, знаю, и ремень
У ваших ног, припавши, развязать.

***
Туман окутал влажным пледом
Поля и темный косогор, —
И в облаках забытым следом
Идет ночной луны дозор.

А теплый ветер гонит тучи
И, без дождя их пронося,
Ломает ими свет текучий,
Снопами бледными кося.

И лишь на дальнем промежутке
Луна подымет свой фонарь
И проплывет. И снова жуткий
Блеск хрупкий льется, как и встарь.

Хлеба склонились в полудреме,
Чернеют густо и молчат.
И свет луны сильней в изломе.
А ветры туч овчины мчат.

В горах

Прозрачный воздух чист и нежен
И хрупко-тонок, как стекло.
Предел снегами зарубежен.
Долину сжало гор крыло.

Легко повисла скал площадка
Над серебристой крутизной.
Не в небе ль черная заплатка? —
Орел парит косой луной.

А там внизу, по тихим склонам
Пасутся овцы у горы,
Как будто на сукне зеленом
Бильярда сгущены шары.

И звонче в свежести хрустальной
Грустит и искрится тоска —
И безутешный и печальный
Напев седого пастушка.

Рассвет

Размахами махновской сабли,
Врубаясь в толпы облаков,
Уходит месяц. Озими озябли,
И легок холодок подков.
Хвост за хвостом, за гривой грива,
По косогорам, по ярам,
Прихрамывают торопливо
Тачанок кривобоких хлам.
Апрель, и - табаком и потом
Колеблется людская прель.
И по стволам, по пулеметам
Лоснится, щурится апрель.
Сквозь лязг мохнатая папаха
Кивнет, и матерщины соль
За ворот вытряхнет рубаха.
Бурсацкая, степная голь!
В чемерках долгих и зловещих,
Ползет, обрезы хороня,
Чтоб выпотрошился помещик
И поп, похожий на линя;
Чтоб из-за красного-то банта
Не посягнули на село
Ни пан, ни немец, ни Антанта,
Ни тот, кого там принесло!
Рассвет. И озими озябли,
И серп, без молота, как герб,
Чрез горб пригорка, в муть дорожных верб,
Кривою ковыляет саблей.

Большевик

Мне хочется о Вас, о Вас, о Вас
бессонными стихами говорить...
Над вами ворожит луна-сова,
и наше имя и в разлуке: три.
Как розовата каждая слеза
из Ваших глаз, прорезанных впродоль!
O теплый жемчуг!
Серые глаза,
и за ресницами живая боль.
Озерная печаль живет в душе.
Шуми, воспоминаний, очерет,
и в свежести весенней хорошей,
святых святое, отрочества бред.
Мне чудится:
как мед, тягучий зной,
дрожа, пшеницы поле заволок.
С пригорка вниз, ступая крутизной,
бредут два странника.
Их путь далек...
В сандальях оба.
Высмуглил загар
овалы лиц и кисти тонких рук.
«Мария,— женщине мужчина,—жар
долит, и в торбе сохнет хлеб и лук».
И женщина устало:
«Отдохнем».
Так сладко сердцу речь ее звучит!..
А полдень льет и льет, дыша огнем,
в мимозу узловатую лучи...

* * *
Но девятнадцать сотен тяжких лет
на память навалили жернова.
Ах, Мариам!
Нетленный очерет
шумит про нас и про тебя, сова...
Вы - в Скифии, Вы - в варварских степях.
Но те же узкие глаза и речь,
похожая на музыку, о Бах,
и тот же плащ, едва бегущий с плеч.
И, опершись на посох, как привык,
пред Вами тот же, тот же, - он один! -
Иуда, красногубый большевик,
грозовых дум девичьих господин.

Чека

1.
Оранжевый на солнце дым
и перестук автомобильный.
Мы дерево опередим:
отпрыгни, граб, в проулок пыльный.
Колючей проволоки низ
лоскут схватил на повороте.
- Ну, что, товарищ?
- Не ленись,
спроси о караульной роте.
Проглатывает кабинет,
и - пес, потягиваясь, трется
у кресла кожаного.
Нет:
живой и на портрете Троцкий!
Контрреволюция не спит:
все заговор за заговором.
Пощупать надо бы РОПИТ.
А завтра...
Да, в часу котором?
По делу 1106
(в дверях матрос и брюки клешем)
перо в чернила - справку:
- Есть. -
И снова отдан разум ношам.
И бремя первое - тоска,
сверчок, поющий дни и ночи:
ни погубить, ни приласкать,
а жизнь - все глуше, все короче.
До боли гол и ярок путь -
вторая мертвая обуза.
Ты небо свежее забудь,
душа, подернутая блузой!
Учись спокойствию, душа,
и будь бесстрастна - бремя третье.
Расплющивая и круша,
вращает жернов лихолетье.
Истыкан пулею шпион,
и спекулянт - в истоме жуткой.
А кабинет, как пансион,
где фрейлина да институтки.
И цедят золото часы,
песка накапливая конус,
чтоб жало тонкое косы
лизало красные законы;
чтоб сыпкий и сухой песок
швырнуть на ветер смелой жменей,
чтоб на фортуны колесо
рабочий наметнулся ремень!

2.
Не загар, а малиновый пепел,
и напудрены густо ключицы.
Не могло это, Герман, случиться,
что вошел ты, взглянул и - как не был!
Революции бьют барабаны,
и чеканит Чека гильотину.
Но старуха в наколке трясется
и на мертвом проспекте бормочет.
Не от вас ли чего она хочет,
Александр, Елисеев, Высоцкий?
И суровое Гоголя бремя,
обомшелая сфинксова лапа
не пугаются медного храпа
жеребца над гадюкой, о Герман!
Как забыть о громоздком уроне?
Как не помнить гвоздей пулемета?
А Россия?
- Все та же дремота
В Петербурге и на Ланжероне:
и все той же малиновой пудрой
посыпаются в полдень ключицы;
и стучится, стучится, стучится
та же кровь, так же пьяно и мудро...
1920, Одесса
Владимир Нарбут

[Виктор]

Ностальгия

А хочешь домой, говорит, а хочешь домой?
а я говорю – дороги нет, да и дом не мой,
да и снег лежит по всем сторонам земли.
там лето сейчас, говорит. я кричу – замри,
замолчи, расточись, изыди, рассыпься в прах,
потому что любовь – и кроме никто не прав.
а себе говорить начинаю – забудь, заспи,
лучше горькую Лету рукою черпать и пить,
и черпать, и пить, и пусть на губах горчит.
сердце лечится Летой, тоска о лете молчит.
а тебе говорю – скоро осень, она здесь весной.
промолчим, забудем, останься навек со мной.

Заговор

И пришла ко мне ведьма, сказала – учи албанский.
приплыла ко мне рыбка, сказала – катись колбаской.
я бы рад и того, и другого, и даже с хлебом:
хлеб да круг колбасы албанской под синим небом,
чёрный хлеб, колбаса с чесноком да под небом синим,
и запить водой или сладким заесть апельсином.
если синее небо – значит, жаркие страны.
не расти апельсинам было бы, друг мой, странно
там, где синее небо, где воды поют лукаво,
реки горные слева, речные долины – справа,
дальше синее море и волны бегут качаясь,
там вдали край земли и край небес намечая.
море синее, синее небо и апельсины…
приплыла ко мне рыбка, вздохнула печаль бессильно:
вот те хлеба ломоть, вот те круг колбасы перчёной,
среди синего моря на острове бык печёный,
нож точёный в боку у быка,
а дорога к нему далека,
эта сказка течёт сквозь века…
засыпаешь? пока-пока.

Лестница

Потому что да.
потому что нет.
потому что вода
преломляет свет.
потому что Исус
преломляет хлеб.
потому что тлеет
огонь в золе.
потому что дождь
смывает следы.
вот и ты идёшь,
потому что – ты.
потому что свойства
твои таковы:
ты боишься снега,
ты боишься травы,
ты боишься теней,
в пустых углах, а
если в двух словах –
ты боишься страха,
но сердце
снова, и снова, и снова
к этой битве
готово, готово, готово.
и чем ярче огонь –
тем чернее тени.
но ты пройдёшь свой путь
до последней ступени:
во тьму, в одиночество,
в самый низ,
из окна повыше –
ногой на карниз.

да ну вас… о чём вы?
какой суицид?
человек летит!
человек летит!
Аше Гарридо

[Виктор]

Женщина

Он сказал: «Ну что ж… когда-то надо…
И святая ложь – всего лишь ложь.
Я скажу тебе сегодня правду –
И, я знаю, ты меня поймёшь…»

Но она ответила: «Не надо!»
Закричала: «Лучше онемей!
Ты мне нужен – не нужна мне правда!
И молчи о ней. Молчи о ней!»

* * *
Я затерян, затерян
в мире звёзди листвы!
Я не знаю, где берег
океана молвы.

И не вспомнить: откуда
я пришёл и когда.
Может, был я (и буду!)
В мире этом всегда?

Каждый гаснущий вечер –
утро в дальних краях!
Чем же путь мой отмечен?
Чем единственный я?

Отчего мне так тесно
на просторах любых?
Может звон моих песен –
только эхо других?

Я совсем не уверен:
Сам иду иль ведут?..
Я затерян, затерян –
у людей на виду.
Геннадий Головатый

* * *
Детство кончается первого сентября
С первыми буквами растрёпанного букваря
С первыми правилами жи-ши
Ты подольше этого не пиши
Знание о вещах делает нас вещами
Школьные коридоры увешаны вечно живыми владимирами ильичами
Под слоем пыли издалека он чем-то похож на путина
А впрочем пусть ещё повисит пусть его
Главное ты не трогай не пробуй на вкус все эти мелочи
Не открывай тонких тетрадей в клеточку
Не решай примеров не помни про дважды два
Про двор на котором растёт трава
На траве дрова
На дровах дядя ваня упит «в дрова»
Никогда не играй в слова
не складывай вечность в надежде на вечное счастье
Слова не любят когда их рубят на части
пришивают приставки и суффиксы отрывают корни
Им от этого больно
Они тебе это припомнят
Мы не будем с ними этого делать больше
Ты не будешь больше делаться старше
Мне за тебя страшно
До дрожи
До колик
Почечных
Давай еще на год отложим
Время первого колокольчика?

* * *
Людоедство какое-то
Встать и проститься
И можно подумать, что кто-то не умер
Раздавленной птицей
Лежу на асфальте
Послав себя на хер

Хромая, крадется кошка трехногая
Даже и смерть-то немного убогая
Скорей бы сомкнулись
когтистой удавкой
Пушистые лапы..
Противно и гадко.

Скорей бы, скорее
Забыться в отчаянии
Спасибо тебе, мой язык, за молчание
За то что не выдал
За то, что отсох
При прощании

Горячую руку держать - обожжешься
Но ты же в перчатках!
Как мило:
домой подвезти?
Береги свои силы
Для новых побед и насилий

Устала. Заплакать паршиво и нечем
Иду поперек
Всех дорог и иллюзий
Пугая беременных женщин
Пустыми глазницами

Пятятся люди
Обходят и смотрят под ноги
На птицу,
которую переехал
троллейбус
к которой крадется
трехногая кошка
а черненький Лексус
бесшумно уходит в открытое небо
как будто и не был…

***
Десять лет я искал дорогу назад, а потом забыл, откуда пришел.
Пословица

Когда мужчины научили меня бояться одиночества,
Я завела кота и ушла на работу,
Но работа иногда заканчивалась
И наступали выходные.
Они накатывались смутным предчувствием
Конца света и начала депрессии
Два раза в неделю.
48 часов в неделю
Я жила в ожидании чуда,
Что зазвонит телефон,
Что придёт письмо,
Что придёт тот, кто заставил меня
Сидеть и бояться одиночества.
А потом – вдруг стало не надо
Ждать телефонных звонков
И твоего появления,
И одиночество оказалось
Таким уютным и сладким:
Кот замурлыкал у меня на коленях,
И позвонили друзья,
И весна ворвалась в прокуренный город,
И захотелось дышать и смеяться,
И носить короткие юбки,
И надеяться, что ещё не скоро
Появится тот, кто опять заставит меня бояться.

Ну вот и стала сильной и уверенной
Женщиной.
Кажется…

***
Усталость засыпает за столом,
Помешивая в чашке одиночество.
Я выпью это как-нибудь потом….

Сейчас – сыта по горло и не хочется.
Я засыпаю рядышком с котом:
Он строг и запрещает мне ворочаться.

Бессонница…Уставясь в потолок
Лежу и размышляю о безумии.
Конец, как видно, вовсе недалек…

А жизнь не лишена благоразумия,
Коль не идти всё время поперек.
Сегодня почему-то полнолуние…

Какой банально-призрачный намек…
Софья Грехова

[Likos]

Взял неласковую, угрюмую,
с бредом каторжным, с темной думою,
с незажившей тоскою вдовьей,
с непрошедшей старой любовью,
не на радость взял за себя,
не по воле взял, а любя.

***

Нет, не из книжек наших скудных,
Подобья нищенской сумы,
Узнаете о том, как трудно,
Как невозможно жили мы.
Как мы любили горько, грубо,
Как обманулись мы любя,
Как на допросах, стиснув зубы,
Мы отрекались от себя.
Как в духоте бессонных камер
И дни, и ночи напролет
Без слез, разбитыми губами
Твердили "Родина", "Народ".
И находили оправданья
Жестокой матери своей,
На бесполезное страданье
Пославшей лучших сыновей
О дни позора и печали!
О, неужели даже мы
Тоски людской не исчерпали
В открытых копях Колымы!
А те, что вырвались случайно,
Осуждены еще страшней.
На малодушное молчанье,
На недоверие друзей.
И молча, только тайно плача,
Зачем-то жили мы опять,
Затем, что не могли иначе
Ни жить, ни плакать, ни дышать.
И ежедневно, ежечасно,
Трудясь, страшилися тюрьмы,
Но не было людей бесстрашней
И горделивее, чем мы.
За облик призрачный, любимый,
за обманувшую навек
пески монгольские прошли мы
и падали на финский снег.
Но наши цепи и вериги
она воспеть нам не дала.
И равнодушны наши книги,
и трижды лжива их хвала.
Но если, скрюченный от боли,
вы этот стих найдете вдруг,
как от костра в пустынном поле
обугленный и мертвый круг,
но если жгучего преданья
дойдет до вас холодный дым, -
ну что ж, почтите нас молчаньем,
как мы, встречая вас, молчим...

Ольга Берггольц

[Винни-Пух и все-все-все]

Вечер
О счастье мы всегда лишь вспоминаем,
А счастье всюду. Может быть, оно
Вот этот сад осенний за сараем
И чистый воздух, льющийся в окно.
В бездонном небе легким белым краем
Встает, сияет облако. Давно
Слежу за ним... Мы мало видим, знаем,
А счастье только знающим дано.
Окно открыто. Пискнула и села
На подоконник птичка. И от книг
Усталый взгляд я отвожу на миг.
День вечереет, небо опустело,
Гул молотилки слышен на гумне...
Я вижу, слышу, счастлив. Всё во мне.

***

Старая яблоня
Вся в снегу, кудрявом, благовонном,
Вся-то ты гудишь блаженным звоном
Пчел и ос, завистливых и злых...
Старишься, подруга дорогая?
Не беда. Вот будет ли такая
Молодая старость у других!

***
Ритм
Часы, шипя, двенадцать раз пробили
В соседней зале, темной и пустой,
Мгновения, бегущие чредой
К безвестности, к забвению, к могиле,
На краткий срок свой бег остановили
И вновь узор чеканят золотой:
Заворожен ритмической мечтой,
Вновь отдаюсь меня стремящей силе.
Раскрыв глаза, гляжу на яркий свет
И слышу сердца ровное биенье,
И этих строк размеренное пенье,
И мыслимую музыку планет.
Все ритм и бег. Бесцельное стремленье!
Но страшен миг, когда стремленья нет.
Иван Бунин

сначала слушай Себя
не спеши в Другое
Собою побудь
и послушай Голос
он может невнятным быть
оглушительным
злобным
тревожным
чужим
или приятельским,
ласково-льстивым
пустым
соблазняющим
или
совсем не быть
подожди
это еще не Ты
слушай Себя
так внимательно
терпеливо и пристально
как никогда
и попробуй поверить
что Тишина
это не пустота
не убегай от Себя сегодня
...а эти толпы несметные
и несусветный рев
этот многих народов шум...
это тоже Ты
это твой океан
которого Ты волна
но сегодня иное нужно Тебе
суть безмолвия
пусть заполнит Тебя
пусть продлится Тобой
Тишина
Владимир Леви

[Виктор]

Сквозь опыт безвозвратности, когда
кричишь вдогонку, шаря по карманам,
но вор – сбежал, и кажется нормальным
закрыть глаза и отмотать назад
секунду за секундой, размещая
во времени события не так –
идти быстрее или вовсе стать,
чтоб отменить нежданное несчастье.
Но мир нелепо крутится, живёт,
смеётся, разговаривает, дышит,
идёт вперед, как вор, и если слышит
твой крик – не обернётся на него.
Делаланд Надя

***
Снег падает машине на крестец,
и вес осадков выверен до грамма.
И каждая снежинка – словно текст,
понятная лишь богу стенограмма.

Пожаты, упакованы в архив –
на семь дождей, на сто туманов хватит.
Не вырваться природе из сухих,
прохладных и щекочущих объятий.

Снег падает на свой аэродром.
И понимаешь, подставляя шапку:
из города, укрытого ковром
застывших мыслей, не ступить ни шагу.

Всё замерло, испытывая стресс.
Лишь электрички, покидая город,
врываются в засыпанный по горло
холодными кристалликами лес.

Китайский дневник

Чтобы не повредить плаценту, муж не дарит законных нег.
Из небесного облцентра прилетает заказ на снег.
Коль бесплодие предрекали, – то, наверное, неспроста.
Я обхватываю руками низ растущего живота.
Грудь колышется, точно море, и сильней шелестят шелка.
Тонкой кисточкой на фарфоре я добавила два штриха.
Из небесного облцентра всё равно никаких вестей.
Из-под пальцев выходит сценка, чтобы радовать взор гостей:
«Сквозь накрашенные ресницы дева смотрит на небеса.
Боль, гуляя по пояснице, портит персик её лица:
глянешь справа – без червоточин, глянешь слева – почти карга.
Зыбкий облик её непрочен. Лунный кролик – её слуга».
Дни летят. За окошком сыро. Муж, волнуясь, почти не ест.
Очень скоро (к рожденью сына) ожидается общий съезд.
Набегут отовсюду, сразу – из столицы и областей.
И тогда я достану вазу, чтоб унизить его гостей.
Пусть проглотят ничтожный опыт, превратятся в клубок ужей.
Пусть шипят – и змеиный шёпот будет музыкой для ушей.
Если ж, глядя на тонкость линий, будет вякать его родня,
я отвечу: была богиней дева, списанная с меня...
Время первого снегопада. Мой супруг задолжал врачу.
Толстой куколкой шелкопряда припадаю к его плечу.
Он бы тоже ко мне прижался, да сноровка уже не та.
Из-за ширмы следит служанка с мерзким запахом изо рта.
Под луной веселятся зайцы. Садик старчески поредел.
Бросив хлопоты по хозяйству, не веду повседневных дел.
Из небесного облцентра – сводки боя и шум пальбы.
Привыкаю держаться цепко за косичку своей судьбы.
Муж приходит с работы важный (может быть, навещает шлюх).
Я бы выдрала косы каждой после парочки оплеух.
Покупаю на рынке меру риса, рыбину и вина.
Мне плевать на его карьеру. Я неправильная жена.
Всё меняется. Сад распарен. Ночь по комнатам гнёзда вьёт.
Я подвешиваю фонарик к перекладине у ворот.
Мы идём со служанкой к дому. Тени прыгают между гряд.
Тёплый дождь ворошит солому, как очнувшийся шелкопряд...
Дернова Ольга

Дочери

Ты спи, малыш, я пока прибрала огнище нам, дай прикоснуться, тронуть губами лоб. Прости, у меня внутри двести лет не чищено, и память опять сбивается на галоп. Жара, июль, с компрессом лежу в простуде я, хлопочет бабушка: мейделе, выпей чай; представь, когда-то не было фотостудии, мы в ванной фотки делали, по ночам; Бианки, Пришвин, ёлочный блеск Сокольников и пионерская – вместо обычных зорь; там ровно в семь – зарядка для юных школьников; журнал с пластинкой, кажется, «Кругозор»; несёт река, так славно сидеть за вёслами, толпой в прохладной тьме разводить огонь (не думай, девочка, мама не стала взрослою: всё так же, ещё отчаянней – только тронь); в старушек, восседающих на завалинке, палили из самострелов, но звали «Вы»; а знаешь, мы с папой в детстве носили валенки, такую смешную обувь, без подошвы; чужие дачи, на спор берём забор, черны от ежевики, правим бандитский бал; теперь играем лишь в телефон испорченный, да что-то ещё осталось от вышибал; герои прошли в обход – на подъём легки – подальше от затянувшихся тиной мест; у взрослых свои кресты и другие нолики; и каждый ноль в одиночку несёт свой крест... Хамсин в окно, и скрип жалюзи – как ставеньки; головка, спросонья влажная, под рукой: не бойся, детка, мама не станет старенькой, запомни, детка, запомни меня такой...

Сурдо

....И вывел мудрый кукловод калёным что-то на предплечье, что никогда не заживёт, а время дует, но не лечит; ты изгнан изо всех пальмир и отлучён от ипокрены; смотри, смотри, как этот мир лакают языки гангрены; в нём снова ночь, и снова день, и слово – то же, что в начале – взорвёт рассветную шагрень неубывающей печалью; сомнительный бездушный прок чужих прокрустовых постелей просыплет утром горечь строк, как соль на рваный эпителий; и, лишь на боль благословен, живи-не плачь; твоя назола из расширяющихся вен плеснёт, с остатком дибазола; тебя – в куски, напополам; безмолвный, как оживший голем, никчёмный, как старинный хлам, ты всё равно подохнешь голым, успев понять тщету сует – был трижды порван ветхий невод; и ничего в помине нет, одни литые гроздья гнева; и было счастье – для других, а для тебя - покой неволи; отрепьев мой, их либе дих... но иссыхают вакуоли надежды, веры и добра; мечты подобны ералашу; смирись уже - из топора одни лишь психи варят кашу, но ты не псих, увы и ах... театр теней в пространстве сурдо, ты в нём один, на проводах, между абсентом и абсурдом.

Остров

1.
Натянулась душа, изведясь постоянным немым самосудом;
Перекрыли случайную связь сообщавшимся раньше сосудам;
Айболита свезли в Лимпопо сотворять непременное благо,
Ну а я на приём. Апропо – подлечил меня док Проживаго.
Разбросал по кушетке таро: медицина сегодня обманна.
Рейс на остров чудес Геморро есть в любые дожди и туманы.
Мне подарен счастливый билет по рецепту добрейшего дока;
Он с улыбкой шепнул мне вослед:
«Там не будет тебе одиноко...»

2.
О, прекрасные эти края рассыпного осеннего злата!
Миллионы таких же, как я, в одинаковых серых халатах
По тенистым аллеям скользят неспеша, капюшоны внакидку.
Никому за калитку нельзя, да и незачем нам за калитку...
Дивный воздух даёт аппетит, от депрессии лечит мелисса,
Наш культмассовый сектор не спит: каждый день поминутно расписан.
В понедельник – мотыга и плуг, а по средам – бумага и краски;
Обязательно в спектре услуг на ночь сера для полной острастки,
Чтобы стал ты безмолвен и снул, как близняшка египетских мумий,
Чтоб измученный мозг отдохнул от постылых геморрораздумий.

3.
Вечерело, но было тепло, задремало над морем светило.
Как-то разом с души отлегло, отпустило меня, отпустило...
Ни беды, ни любви, ни войны, никаких философских теорий,
На страданья и чувство вины объявили геморрораторий.
Мне спокойно, легко, хорошо; занавеску полощет в оконце.
Так приятно лежать нагишом под закатным оранжевым солнцем,
Если ты вещество, монолит, благовонное чистое тело.
У меня ничего не болит, как давно ничего не болело.
Замыкается плотным кольцом этой жизни горящая кромка.
Я лежу в поднебесье лицом.
И меня отпевают негромко.

Маршрут

Вечер вздохнёт, занеможет и свалится где-то от дома шагах в десяти. Что ему скипетр, что ему палица, если приходится только ползти? Брюхом цепляет дневные зазубрины, выколи глаз – так в округе темно, камни разбросаны, стекла не убраны: рвут проржавевшее тонкое дно. Так же и люди по грязным проталинам рыщут плашмя, словно опытный тать: плюс положения горизонтального в том, что на грабли возможно не встать. Я проползу по проложенной вечером тропке усталою дамой без пик, обезоруженно, очеловеченно: значит, ещё не тупик, не тупик, только предвестник ужасного холода, первый заметный тревожный симптом, это пока ещё зелено-молодо, самые ягодки будут потом. Так что остри, не пеняй и не жалуйся, тару пустую считай на столе. Что? Срисовать? Да конечно, пожалуйста! Сколько угодно, милейший Рабле... Без многозначности, без многоточия самой весёлой меня напиши, не выдавай, что увидел воочию то, что зияет на месте души; не вызывай осложнение вируса зря-из-шинели-высовывать-нос: из дураков для скорейшего выноса первые те, кто всегда на износ; не торопи, воплощая пророчества; где-то же спрятан и мой кладенец, дай поискать, мне сдаваться не хочется, это ещё не конец, не конец. Жизни подобное будь, промедление. Депрессировщик, сворачивай кнут. Вместо незримого жалкого тления, Господи, пару счастливых минут... Господи, несколько слов, выдыхаемых сбивчивым шёпотом в парном бреду... Множится сумма из двух неслагаемых только на ноль, стало быть, не дожду...
Время предаст неприкаинно-авельно, боль и безверие всё перетрут.
P.S. Я понимаю тебя слишком правильно – это и есть тупиковый маршрут.
Юлия Драбкина

Реальное шоу

Открываем задачник. Читаем задачку. Дано:
Вы мой принц Или-Или, я Ваша принцесса Да, Но.
Мы находимся в пункте «Поехали!», и по пути
Нам положено общую точку опоры найти.
Каковы инструменты? Дорога, интрига, луна.
Осмотрелись на местности. Местность пересечена.
Обменялись кивками и кольцами силы: уже!
Старт-внимание-свадебный-марш. Углубились в сюжет,
Выясняем: Вам свойственно ставить вопросы ребром,
Из которого (толку-то!) наше принцесье нутро –
Предположим, звонок: Мистер Х. – «Кто такой и откель!?»
(Вы не знали, наивный, что был ещё мистер XL) –
Между тем между этаких тем мне милей ускользать,
Огибать, оббегать, как-то сглаживать, прятать глаза,
«Я права, – размышляя, – он – консервативен и лев».
В два прыжка плоскость Вашего юмора преодолев,
Упираюсь в три буквы на высохшей яблоньке: БЫТ.
(Не помыта посуда, не познана Ева...). Знобит.
Переходим на «ты»: «Ты местами практически лыс».
(«Авва Отче, – ночами, – мы выживем вместе?» – «А смысл?»).
Так и бросили кости: я к стенке, а ты на краю.
Так и скажем, когда к нам придут получать интервью:
Общих точек не найдено (за исключением G).
Поперёк и повдоль исходив траекторию лжи,
Не сошлись по причине характеров. Баста. Кювет.
Вот и все результаты. Допрыгались. Сверим ответ:
Для особо понятливых – крупно: – Ву не компрене?!
Знает каждый дурак:
Параллельные
Линии
Не…

Свобода

Из руки наклевавшись досыта,
Отказавшись идти в сравнение,
Благодарна судьбе, что послана
В неизведанном направлении,
Оттолкнулась от многоточия,
По касательной, по касательной,
Положительно озабочена,
Ослепительно восклицательна,
Разбежалась, неосторожная,
Побожилась за всё, что сказано,
Положила на что положено –
Не привязана, не привязана!
Расстелила дорогу скатертью –
То ли верную, то ли торную,
И иду королевой матерной
На три буквы в четыре стороны!

* * *
Мое сердце – рыжая кошка.
В темноте не видать дороги.
Бьёт консервная банка тревоги
По булыжникам. Злой мальчишка!

В темноте не видать дороги.
Мелким мороком с неба брызжет.
А когда-то котёнком рыжим
Без царапок давалась в руки.

А когда-то ходила львицей,
Не со всяким котом водилась.
А теперь – под крыльцо забиться,
Переждать непогоду – вылезть.

Мелким мороком с неба брызжет.
Глухо в городе словно в танке.
Гонит грохот консервной банки –
Добежать до девятой жизни.

Под воротнями – звуки мурки.
Ради мига – котёнком рыжим –
Добежать до девятой жизни
И обратно – на те же круги.

Диктант без знаков препинания

от разбитых бокалов истерзана жизнь до истерик
сколько можно скользить и опоры не чувствовать сколько
выбрать меньших из зол быть ли золушкой верить не верить
собирать ли обратно и тратить ли клей на осколки

притворяться любимой до пятнышка кончика ногтя
станиславский увидев от смеха наверно бы помер
если в каждом из глаз ложь на донышке ложечкой дёгтя
то зачем этот пламень и мёд и гостиничный номер

изменять изменяться до боли бояться измены
отложить на вчера то что было возможно сегодня
оставаться на месте бежать не решаться мгновенно
сжечь мосты и паромы сломать переправы и сходни

нападать защищая построить песочную башню
запереться заплакать забыть побывать несмеяной
отказаться казнить согласиться помиловать страшно
рассказать хоть кому-то что быть единицей так странно

к ссоре соль просыпать просыпаться не там и не к месту
не молоть чепуху из пакетика пить капучино
торопиться успеть опоздать и понять наконец-то
что разбитый бокал был уже далеко не причиной

Минутная слабость…

Пожалуйста, заботься обо мне!
Я вырвалась из замкнутого круга,
В тебе найдя любовника, и друга,
И принца на серебряном коне…
Я вырвалась из круга «я-сама».
Я самоутвердилась. Я устала.
Возьми меня на ручки с пьедестала
Гордыни, честолюбия, ума…
Я самоотвердела. Я тверда.
На мне не остается ран от терний.
А я хочу быть мягкой, и вечерней
(Я женщина. Я самка. Я – вода).
Я слабая. Я баба. Мне слабо:
Коня, и шпалы веером, и в избу,
И если в доме мышь – то будет визгу,
И я не претендую на любовь –
Я слабости минуточку хочу.
Я девочка. Я жалуюсь. Я плачу.
Лежу в постели, свернута в калачик –
И таять, как Снегурочка, учусь.
Я сдам свои права, с таким трудом
Добытые. Ты прав и ты по праву
На всех моих врагов найдёшь управу
И всех моих друзей запустишь в дом.
Ты добрый. Ты высокий. Ты – плечо.
Ты два плеча, и твой спокойный запах
(Уткнуться и не думать ни о чём,
Уснуть в твоих больших мохнатых лапах…)
Ты сильный, но о каменной стене
Не тщусь – наелась. Хватит. Не желаю.
Любить не обязую. Умоляю:
Пожалуйста, заботься обо мне.

А чтобы мне тот критик не пенял,
Кому чужда лирическая школа –
Отдельною строкою, для прикола,
Пишу юмористический финал:

Я женщина. Ты – выше и умней.
Я слабая, и сильной вновь не буду.
Короче, марш на кухню – мыть посуду!
Пожалуйста, заботься обо мне!!!
Мария Дубиковская

Пароходик

Пароходик, оставшийся в памяти –
светлячок, недобиток, дружок.
Поднимайся, родная, на палубу;
хорошо, говори, хорошо.
Хорошо, когда в небе дымящемся
цвета сливы, в ручных кучевых,
ямщики пролетают на ящиках,
ловят вторники и четверги.
Хорошо, когда осень и выжата
желтизна из опавших личин.
Может, движутся, может, не движутся
замерзающие трубачи.
В пионерское детство заброшены,
становитесь под гипсовый труп.
Доброй ночи, всего вам хорошего,
только что тут хорошего, друг?
Пароход, пароходишко куцый, но
не сдаётся упрямец, плывёт.
Ты как хочешь, а я на экскурсию
в ностальгический ракурс. И вот
загорается куст бересклета и
тушат Бога, дожди волоча...
Ты как хочешь, а мне фиолетово,
что прожиточный воздух конча
Дынкин Михаил

1,5 землекопа

Пока в вечернюю траншею ложатся головы гостей,
Надену я петлю на шею и стану слушать новостей
О достижениях прогресса и окончании войны,
Да как сбежал из-под ареста последний всадник сатаны.
Несите мне стаканчик виски и на закуску волчий вой,
Я путь прошел, увы, неблизкий – по Волге-маме бечевой,
Тащил что было сил, тащился от предвкушения халвы
Во рту, но скоро приобщился усекновенья головы
Моё сознанье, ускользая, белеет тускло словно мел,
Подай мою цикуту, зая.
Имел я шанс.
Я всех имел.

Ночной разговор-2009

Не хочешь ли выпить со мной разведённого клея?
Потоки сознания наши, возможно, войдут в резонанс,
Я выключу лампу, чтоб стало немного светлее,
И чёрного Нета Кинг Коула поставлю для нас.

Любые вопросы открыто и прямо обсудим,
О чем там вещал в монологах своих Гришковец –
О выцветшей славе ушедших в пучину посудин,
И вместе с Харуки охоту начнём на овец.

Но если закончится музыка, грянет облава,
И станут тельняшку мою отнимать за долги,
То помни, что я никуда на Авроре не плавал,
С тобой не знаком, и немедля отсюда беги.
Владимир Захаров

Смерть глана

а, может быть, и вправду зима – внутри,
мотивчик давно приелся, сюжетец стар.
смотри – из окон сыплются снегири
и бьются о загаженный тротуар.

а в окнах веселятся и пьют вино,
и киса дремлет. нет, je n'aime pas ces jours.
случайный друг решил погулять со мной
и мы бредём к последнему этажу,

но на него взобраться не хватит неб,
ступеньки обрываются в метре от.
прекрасный вид отсюда на сад камней,
к нему не прилагается перевод.

и в целом всё такие же «как дела»,
вот только разик выстрелили в него:
из зеркала пишет письма полковник Глан
и просит выслать в адрес пар пять погон.

и мне уже безразлично, что там, внутри:
пожарище, чистилище, абсолют.
из окон высыпаются снегири
и что-то очень жалобное поют.
Ирина Зеленова

Идиллия

Забыты страхи, ужасы войны,
аресты, взрывы. Может быть, впервые
они по-настоящему вольны,
свободны и легки, как перьевые
надмирные седые облака.
Вдоль по аллее маленькой усадьбы
они плывут вдвоём – к руке рука
(о, этот миг Ремарку описать бы!)
Их не заботят прошлые дела.
Всё меньше снов. Всё больше белых пятен
на карте памяти. По-прежнему мила,
по-прежнему подтянут и опрятен.
Всё тот же блеск в глазах, хотя сосед
не узнаёт на старом фотоснимке...
Кошмарной какофонии газет
предпочитая фильмы и пластинки,
они не знают свежих новостей,
да и несвежих знать бы не хотели.
Не ждать гонцов, не принимать гостей
и до полудня нежиться в постели –
чего ещё желать на склоне лет,
тем, кто так долго был игрушкой рока?
Есть пара слуг, терьер, кабриолет,
уютный домик – позднее барокко,
внутри – шелка, добытые с трудом
ковры, скульптуры, редкие картины...
Им нравится тянуть бурбон со льдом,
считая звёзды в небе Аргентины,
и на лужайке, наигравшись в гольф,
сидеть с корзинкой ветчины и хлеба...
– Подай кофейник, ангел мой, Адольф!
– Какой чудесный день, не так ли, Ева?

Письмо на салфетке

Ах, какая в Москве пурга! Гуще плова в кафе у Зины. Так и тянет сказать: «Ага, Значит, есть ещё в мире зимы!». От осадков зазор в тисках меж землёю и небом уже. Зданье – маленький батискаф в океанской пучине стужи. За стеклом уплывают от пешеходов снежинки-рыбки... Странный всё-таки здесь народ: ветер, лёд – а у них улыбки. Хоть Останкинской башни шпиль из сугроба торчи, как спица – этим людям неведом штиль. Им спокойствие и не снится. Я такой же. Один пиджак, много слов и немного славы. Дарлинг, Вы, от меня сбежав за Ла-Манш, несомненно, правы. Как супруг? Не ревнив ли он? Выдаёт ли на шопинг money? Расскажите про Альбион – он для русской души туманен. Знаю, знаю, овсянка, смог, чай в пакетиках, Темза в Челси, бридж, мосты, Абрамович, грог, скачки, «Гиннес». Сказать по чести, я бы тоже рванул туда, встретил Вас, пободался с мужем... Но, пускай результат труда не окупит, я всё же нужен здесь. Простите, что был весьма с Вами холоден, что излишне оскорбил белизну письма кровью (смя той в ладони вишни). Только холод внутри и спас в эти годы меня от тленья. Хорошо – вдалеке от Вас и глобального потепленья. Пусть Вас ангел хранит, в графе «прегрешенья» стерев отметки, от морозов и строк, в кафе мной оставленных на салфетке.

***
Я хотел рассказать, серебря
лунной музыкой башни вокзала,
как в последнюю ночь декабря
мне зима у вагона вонзала
сотни тонких иголок в лицо,
завывая призывно и жадно,
как, на душу надев пальтецо
я отсюда хотел уезжать, но
в горле иней. Побег в никуда
невозможен. Отложены рейсы.
У перронов молчат поезда.
От мороза полопались рельсы.
Снег идёт, всё и вся породнив,
и владенья свои помечает.
В коридоре застыл проводник
со стаканом стеклянного чая.
Миллиард запорошенных лет
ждёт его пассажир, бесполезный
в белых пальцах сжимая билет
в тот конец. В антрацитовой бездне
его мёртвых глазниц, без нужды
сквозь узор устремленных наружу –
пустота. Отраженье звезды,
вместе с мусором вмерзшее в лужу,
до сих пор для чего-то хранит
пусть не небо, но память о небе
(так, возможно, скульптурный гранит,
видит горные кряжи во сне). Без
двенадцати полночь всегда,
словно время стоит на стоп-кране,
и не может финальное «да»
в чьем-то доме сказать на экране
героиня герою. А дом –
на углу, где, в карете без герба
пролетая, пьют водку со льдом
Королева и Снежная Герда.
Иван Зеленцов

[Винни-Пух и все-все-все]

Час, когда вверху цари
И дары друг к другу едут.
(Час, когда иду с горы);
Горы начинают ведать.
Умыслы сгрудились в круг.
Судьбы сдвинулись: не выдать!
(Час, когда не вижу рук)
Души начинают видеть.

***
Так вслушиваются (в исток
Вслушивается - устье).
Так внюхиваются в цветок:
Вглубь-до потери чувства!
Так в воздухе, который синь, -
Жажда, которой дна нет.
Так дети, в синеве простынь,
Всматриваются в память.
Так вчувствовывается в кровь
Отрок - доселе лотос.
. . .Так влюбливаются в любовь:
Впадываются в пропасть.
Друг! Не кори меня за тот
Взгляд, деловой и тусклый.
Так вглатываются в глоток:
Вглубь - до потери чувства!
Так, в ткань врабатываясь, ткач
Ткет свой последний пропад.
Так дети, вплакиваясь в плач,
Вшептываются в шепот.
Так вплясываются... (Велик
Бог - посему крутитесь!)
Так дети, вкрикиваясь в крик,
Вмалчиваются в тихость.
Так жалом тронутая кровь
Жалуется - без ядов!
Так вбаливаются в любовь:
Впадываются в: падать.

***
Весна наводит сон. Уснем.
Хоть врозь, а все ж сдается: все
Разрозненности сводит сон.
Авось увидимся во сне.
Всевидящий, он знает, чью
Ладонь - и в чью, кого - и с кем.
Кому печаль мою вручу,
Кому печаль мою повем
Предвечную (дитя, отца
Не знающее и конца
Не чающее!) О, печаль
Плачущих без плеча!
О том, что памятью с перста
Спадет, и камешком с моста...
О том, что заняты места,
О том, что наняты сердца
Служить - безвыездно - навек,
И жить - пожизненно - без нег!
О заживо -- чуть встав! чем свет!-
В архив, в Элизиум калек.
О том, что тише ты и я
Травы, руды, беды, воды...
О том, что выстрочит швея:
Рабы - рабы - рабы - рабы.

***
Молодость моя! Моя чужая
Молодость! Мой сапожок непарный!
Воспаленные глаза сужая,
Так листок срывают календарный.
Ничего из всей твоей добычи
Не взяла задумчивая Муза.
Молодость моя! - Назад не кличу-
Ты была мне ношей и обузой.
Ты в ночи нашептывала гребнем,
Ты в ночи оттачивала стрелы.
Щедростью твоей давясь, как щебнем,
За чужие я грехи терпела.
Скипетр тебе вернув до сроку --
Что уже душе до яств и брашна!
Молодость моя! Моя морока-
Молодость! Мой лоскуток кумашный!

***
Живу - не трогаю.
Горы не срыть.
Спроси безногого,
Ответит: жить.
Не наша - Богова
Гора - Еговова!
Котел да логово, -
Живем без многого.

***
Был час чудотворен и полн,
Как древние были.
Я помню - бок о бок - на холм,
Я помню - всходили...
Ручьев ниспадающих речь
Сплеталась предивно
С плащом, ниспадающим с плеч
Волной неизбывной.
Всe выше, всe выше - высот
Последнее злато.
Сновидческий голос: Восход
Навстречу Закату.
Марина Цветаева