Стихи [каталог в первом сообщении]

[Виктор]

Владимир Строчков

Это место в оградах из сплющенных ржавых пружин,
населяет не жизнь, а отсутствие признаков жизни.
Это сонная зона следов — отчужденных, чужих —
и равнения спинок кроватных в немой укоризне.

Здесь, меж панцирных сеток, означивших сад, то ли дом,
за неровною цепью сквозящих матрасных скелетов
только нежить, лиана с пустотелым шипастым плодом
коренится, клубится и множится каждое лето,

нарастая сама на себя, обмотав весь объем,
укрывая под тусклой толпой омертвевших побегов
то, что трудно представить не то чтобы даже жильем,
а фантомною болью жилья для теней человеков.

Кресло, бурая полка, полутораспальный диван,
так наивно-бесстыдно раскрывший интимное лоно, —
все подгнило, все выцвело в сонном дурмане лиан,
все застыло и замерло — вся эта сонная зона,

эта дичь, обнесенная всем и лишенная всех
атрибутов того, что привычно считается жизнью,
полоса отчуждения, место вне веры, вне схизмы,
без греха, без сознанья стыда и того, что есть грех,

безнадежный мирок, опустыненный морок нирван
на задах у кирпичных домов, серых гнезд всёжежизни,
вдоль реки Македонки, текущей в туннеле лиан
мимо этой страны, потерявшей сознанье отчизны.
05.10.05, Красково

* * *
Осень вступает в силу свою, в слабость,
в медленное, медлительное теченье
меда из сот, огненной меди — в сладость;
лалов-яхонтов и изумрудов с чернью —

в танец с воздухом, пьяным, остекленелым,
ветром лесов, сов, троп и дорожек;
полустершихся надписей углем и мелом —
в память, чтобы потом всю зиму ее тревожить.

Осень вступает в силу свою в силу
того, что просто время ее настало.
Деться куда? К листу прилепиться с краю,
чтобы с ним вместе в зимнюю лечь могилу,
а по весне очнуться, как ни в чем не бывало…
Но в жизни новой и сам я себя не узнаю.

* * *
Попробуй сам. Подумаешь, пустяк! —
заслышав, как по стеблям бродит сок,
как шелестит он, словно кровь и лимфа,
мыча, ломать в запястьях и локтях
суставчатые ветки хрупких строк,
чтоб на изломах выступила рифма.

[Виктор]

Ольга Афиногенова

Херсонес

Мрамор мне под ноги он кладет не по чину,
Ну, а я люблю его не по праву,
И все за то, что дурную мою кручину
Он пускает по ветру, уподобляет праху.

Здесь пушистым паром исходит груз потолочный,
Миражом опадает покинутая квартира,
Как роскошно здесь, но как яростно и непрочно
Потому, что я не стою этого мира.

Я чужая ему, настырная приживалка,
Только и есть, что на слова богата,
Но ему для меня от щедрот ничего не жалко,
Ни сладости лакомств, ни горечи ароматов.

Здесь вольготно крутить романы, тянуть «колу»,
По фазаньим лугам бродить в травяных гетрах,
Но едва прижмешься к колонне животом голым,
Как заплачут внутри нее голоса бессмертных.

Мы макушки прячем от хищных солнечных вспышек,
Открываем окна, впуская звездное половодье,
А местных печальных мертвых не видим, не слышим,
В ближайший ларек за пивом сквозь них ходим.

Херсонес вечерами закатным хересом переполнен,
И хиреют невзгоды, а всходы живут сквозь камни,
К кому-то приходят с пенным вереском волны,
Но соленого всхлипа не посвятит из них ни одна мне.

Бедовали в ссылке, горе мыкали византийцы,
С низких скал искали увидеть изгиб Золотого рога.
А потом покой это место выбрал, чтобы разлиться,
А сейчас мимо храмов на пляж разлеглась дорога.

Но прислушайся только, и оживет литургия,
И я в Херсонес приеду паки и паки,
Где тревогу проглотит целительная летаргия,
Где вялую кровь расцветят вино и маки.

Алексей Ахматов

Краб щекотно бежит по ночной простыне,
Коготками тасует крахмал, но ни грамма не весит.
Смерть уже поселилась легко и надежно во мне
Сладкой ампулой. Ветрено, поздний июль в Херсонесе.
Краб - шкатулочка тонкая с крышкой резной.
Так и хочется вскрыть, разобрать, посмотреть на устройство.
В нем колесики заняты строгой и мерной ходьбой,
И пружинки остры, и сцепленье шарниров непросто.
Я в себе сберегаю бесценную смерть,
Как моллюск, слой за слоем ращу этот крохотный шарик,
Перламутровый, мятный, способный спокойно гореть
Леденящим огнем. Этот странный и жуткий подарок
Я когда-нибудь ночью в себе раздавлю.
Больно хрустнет, ломаясь, его скорлупа, и не боле.
Санитар ссыплет серый карбид простыни на мою
Деревянную голову в грязном приемном покое.
А пока я катаю тот шарик внутри.
Скрип цикад. Море ломится грузно в раскрытые двери.
Краб сбегает на камни, и жизнь все же, как ни смотри,
Не имеет предела, ее постиженья по мере.

Владимир Ашурко

В Коктебеле зима…

В Коктебеле зима
небо затянуто облаками
над холмами
над домами поселка
над облетевшими садами
над опустевшими пляжами
над морем
кружа
опускается снег
Зажав в руке поломанную зажигалку
я тихо брожу по улочкам
вспоминая прошлое
и все ищу знакомые лица
Сколько лет прошло с той поры
когда я познакомился здесь
со своей первой любовью
стройной девушкой
с длинными ногами
и изящными лодыжками
наши встречи
снова встают предо мной
слезы прощания теснятся в груди
как жаль
как все-таки жаль
что мы потеряли друг друга
Спускаясь к набережной
я думаю о том
как сложилась бы моя жизнь
если бы мы так и не встретились
и не нахожу ответа
Я чувствую грусть
стоя на набережной
смотрю на холодные волны
и чиркаю кремнем пустой зажигалки
словно пытаясь разжечь
давно погасший огонь

[Виктор]

Борис Бабин

Первой весенней

Она, наверно, плакала в ночи:
Ждала, пока я зарифмую сутки
В испуг предгорий, хохот алычи,
Презрение проехавшей попутки.
Покуда вслед нам Чатыр-Даг кричит
Отчаянием тающего снега,
Навзрыд разучиваю алфавит –
Успеть прочесть твоих грудей омегу.
Она, наверно…Ctrl + Alt + Delete
+ встать с её упругого финала:
Ей часа жаль, а мне вселенной мало;
Ползёт прицелом март по одеялу
И в дверь врывается, нечесан и небрит.

Ангар-Бурун

В Алуште снег и перевал закрыт;
Усач-гаишник, стражник Южноморья,
Котом ученым у дубов стоит,
Ряд платных сказок гостьям приготовив.
Спускаются старушки с Демерджи,
Пластуя первоцвет в пучки и пачки;
Трава сыра - придется дорожить
Крупинкой каждой, сохнущей в заначке.
Вершин не видно - лес в туман обут;
Между ногами, вековечно снова,
Из одной лужи два ручья бегут -
И к Сурожу, и к пенному Азову...

Судакчанке

Время - тучами Караби:
Никогда не запомнишь, снег или дождь,
Подсыхает к рассвету липкая ложь:
«Не кради - люби - не убий».
Плевок сумерек - бастардо -
Предвкушая, не ёрзай пяльцами рук:
Недопитый любовник - брошенный друг,
Бесполезный, как после, - до.
Враг к врагу - в разворот - лежим,
Кровоточит раздором чаек Судак...
Заруби: я закончил именно так,
Вечность профиля Демерджи.

Ялтинке

Помню лишь миг в переулочке волчьем –
Камни и звезды просили молчать,
Ты была рядом, вдыхая вкус ночи,
Так горяча.
Скрытые папертью храма, бесшумные,
Вились какие-то наши слова;
Что видел дальше стрекочущий сумрак –
Помню едва.

Новогоднее

На промёрзлом разъезде сойти
У завьюженных крымских ворот,
За плечо отшвырнуть в старый год
Емшан-зелье, разжав боль горсти.
Полукруг изумрудных огней:
Семафоры что волки в степи;
Я принёс свою чашу на пир
И - вернулся за долей своей.
Серебрится подлунный кумыс
На застывших коврах Сиваша,
Нескупая бурана душа
Сыплет за ворот инея рис,
Волооких ваяет подруг,
Наста хрупкого простыни мнёт;
До краёв мне Большая* нальёт
Звёздной братиной в царственный круг.
Пусть, хромая волчонком в стерне,
Лишь январь-несмышлёныш чуть свет
Слижет с шеи снежинок букет,
Что на память подарен был мне;
И, на зависть взъерошенных птиц,
В опохмел (раз никто не нальёт)
За здоровье и счастье твоё
Выпьет изморозь пьяных глазниц.

Браконьерское

Путина в Каламите, но чиста
Вселенная, как до звучаний Слова;
Навряд ли вы дождетесь нынче клева,
Солодочники - сеть моя пуста.
Царь-рыба мечется под тенью стай
Баркасов хищных. Идиотский повод -
Ловить себя. Великое не ново,
Простится им чудная суета.
Звезда садится, сбив залив в кагор;
Вновь по мощеной бликами дороге
Идти меж лодок, обжигая ноги,
Далеким берегам наперекор...

Тридцать первому августа 2002…

Последний летний поезд отползёт
В сентябрь по трупам вяленых томатов,
Предполагая скорость, как оплату
За собранный в росу полынный мёд
Озябших станций. Пустотой вздохнёт
Тень пляжных переулков, многократно
Обгадят чайки безмятежность статуй,
Зажавших на зиму усталый рот.
Сезон распродан. Бесполезный год
Со стен сорвав, прибой мешает карты,
Играя в сон - от Сарыча до марта
И ркацители мне сквозь зубы льёт.

Горожанкам-героиням

В каком городе на одного парня
сто девушек?
Детская загадка
Мутной водой Корабельной
Смой боль с загара мозолей -
Небо, прожаренной солью,
Выцвело и беспредельно.
Северной взмыленный ветер
Щиплет соски у купальщиц,
Тралик по центру, как тральщик,
Тянет, защитного цвета.
Ржавой Голландии пирсы
Липнут к проколотой бухте,
Пьяными птицами пухнет
Бакенов вычурный пирсинг.
И, когда лунных волн ласка,
Звёзды Омеги влив в танец,
Бёдра заезжих красавиц
Шаровой скроет покраской,
В чуб всех высоток свив цоколь
Для предрассветной забавы
В ждущей его с бала Клаве
В гости зайдёт Сёва-с-тополь.

* Голландия – военно-морское училище в Севастополе (местн. жарг.)

Проездом домой

Мерефа, рано.
Мешаясь с пенной кромкой облаков-
До рубежа - мосты, кварталы, башни,
И ветер сумрачный, и новодень вчерашний
Роняет в мех насупленных лесков
Ржу дряхлых рельс, запутанную в хвою,
Лишь чернозём расчёсанным прибоем
Горит в огне ковыльно-ханских снов.
Новомосковск, день.
Слеза Самары мягче ковыля-
Стекая с смятого степного ложа,
К Днепру спешит, тень омутов тревожа,
На отмелях с сазанами юля,
Вдруг, добежав, ложится пенной панной
На шорох груди бесконечных плавней,
Каменных баб тугим бесстыдством зля.
Мелитополь, к вечеру.
Вскрывая краны в погребах зенита,
Безвкусье глади, пресной и сырой,
Занюхивает вечер курагой,
Прижизненно увядшей и прибитой
На гарь чинар у городской черты -
И курагой сочится сквозь кусты
Сломавшаяся к сумеркам орбита.
Чонгар,* темнеет.
В зазубренно-зудящей тишине
На шорох вод спускаются минуты
Молча просохшей на жаре цикутой,
Болиголовом то бишь. По стерне
Гудит волна засоленной полыни
И в чаше Присивашья ядом стынет
Звезда, предназначавшаяся мне.
Эски-Сарай,* полночь.
Горбатит шлях упрямые уклоны,
Сочась и плача, ночь доступна всем -
Из её грудей вырезал алэм
Немного туши для проделок конных
На низких перевалах, вросших в дым,
Чтобы шайтан и друг его, хаким,
Успели вырвать до зари знамена.
Никита, рассвет.
Сквозь арматуру выбеленной арки -
Клочками горы. Море. Где-то здесь
Сверни к откосу. Сбей прибоем спесь.
Дай подышать кедровым смогом в парке.
Час ранний, час безлюдный...Цокот плит
Под кожей пяток чабрецом полит,
Пока, грассируя, листаешь вслух подарки.

Бахчисарайчанке

Рейд умер - с коридором лунным плёс
Вальсирует у створов Инкермана,
Юпитер сонный нынче мне охраной,
Чтоб не убёг, но вынес и донёс.
Штык-нож от дальних режет под откос
Полынь и бабочек. Не страшно и не странно -
Компаса без по млечному туману
Досказанностей, взглядов и угроз.
Мост отмелькал, полуночь льёт взасос
Чернила виноградников в карманы;
Дорзнаки понадменней сур Корана,
В лицо, назад, плюёт приемник «SOS»,
Путь каплет. Одного хочу всерьёз,
В долг отдавая душу автобану -
Пригубить чуть росу твоих фонтанов
И - вбить в их сон двуцветье ждавших роз.
Пусть засуха в предгорьях - я упрямо
Заставлю течь сухой и ржавый мрамор!

Донузлав

Рыжим лишайником поверх шатенистой тины,
Сеткой-креветницей между синюшных медуз...
Ноги раздвинь - оборвётся чудовищный груз
Неба в надире и ветра на нёбе, вестимо.
Рыбособаки и тучеуловы - всё мимо,
Краб между грудей - бубновый истрёпанный туз...
Раз браконьерить на степью обжаренных муз
Долг патриотов и …оток закатного Крыма,
Пусть себе дынное солнце сдыхает в арбуз,
Срезанный шерстью солёной реки, но хакима
Не позову к отсыхающим суткам, незримо
Сглоданным злобной цикадой. Укусом укус,
Лезвия мидий по пяточным венам... Хоть трус,
Болен западом за скалы, межбровьем полынным,
Пыль сохраняет подлунно ногные отжимы...
Панцирь о панцирь и клешни скрипят...
Я вернусь...

Недревней гречанке

Почти случайно расстегнув Гомера
Чуть-чуть пониже списка кораблей,
Облизываешь с пальцев рыбий клей
От похоти непаханых полей
Распахнутого томика. К примеру,
Ты - Понт. Я - беспонтовый Одиссей,
Споивший гарпий в кому, так, что все
Уключины наклюкались, верней,
Жаргоном аргонавтов, - bona sera!
В корму дыши, взбивая пенный шлейф
Прибоем в такт, пока на лунном дне,
Стамбульский шёлк сорвав губами рей,
В Босфоре борется с течением галера.
… Кончается гекзаметр. Водолей
Тускнеет. Штиль. Ты спишь. Иду ничей,
Твою безбрежность скрыв от дня лучей
Нагорий Тавра бычьей шкурой серой…

[Профессор Дуб]

Григорий Поженян

Остров Борнхольм

Чтоб увидеть одинокий холм
с красною суровою звездою,
долго шел я северной водою
на далекий остров Борнхольм.

Господи! И здесь они лежат.
Дома им погостов было мало.
Снега им в России не хватало.
И они в чужой земле лежат.

Что ж, теперь иного не дано:
ни любви, ни радости не знавшим,
в День Победы в этих травах павшим,
здесь лежать навеки суждено.

Ранним горьким криком журавля,
навсегда ушедших поминая,
пусть над ними дрогнет небо мая,
пусть, как дома, пухом им земля.

[Виктор]

Борис Бабушкин

Колокол Херсонеса

Мечты о крыльях нас не обманули:
По волшебству вощеного билета
Мы окунулись в древний зной июля
Аттического медленного лета.
Шумны догадки. Пониманье – немо.
В стране без крыш – впервые и свободно –
Вы смотрите не под ноги, а в небо
Вне времени и слов экскурсовода.
Сквозь синьку волн и неба, сбившись в счете
Разрушенных колонн и представлений,
Вы узнаете, снова узнаете
Давнишний облик здешнего селенья.
Он проступает – чувственно и гулко,
Бесстрастен к нашим домыслам и спорам,
В переплетенье узких переулков,
Пропахших рыбой, уксусом и морем.
Но время кружит вихрь над ветхой былью,
Не отличая сущность от деталей,
И оседая солнечною пылью
На пряжках наших новеньких сандалий.
Оно опять бездумно и стозвонно
Рукою детскою бросает первый камень…
… По ком звонишь ты, колокол бессонный,
Кого зовешь чугунными стихами?

Бахчисарай

Желтел, как дыня, зной...
А после
Автобус замер,
словно ослик, -
И хлынул в окна через край
Ореховый Бахчисарай.
Но вот, придя в себя, молчишь ты:
Вблизи всё ярче в тыщу раз –
И соты домиков гречишных,
И ульи крыш, и гвалт мальчишек
Взъерошенных, как дикобраз,
Горластых, белозубых, тощих...
Но, аркою пройдя на площадь,
Ты различаешь: сад, торец Дворца;
Балкон -
и сам дворец.
Червлённо-дымчатый,
стрельчатый,
Гаремным сном заворожен,
Бросаясь с башни на брусчатку,
В ней дробно
повторялся он...
Бахчисарай!
Ты - луч на шторе,
В жару - густых платанов тень,
Забытый в детстве сон, который
Поэтам снится
по сей день.
Да не угаснут солнца блики
На жарких иглах ежевики!
Благословенна
пыль веков
С твоих бескрайних большаков!

***
О, долгий повод солнца закругляться
В восьмом часу, когда пустеют пляжи.
И плечи женщин отливают глянцем
В толпе перед палаткой с трикотажем.

А во дворах веселый танец стайкой
Над медным тазом исполняют осы,
Меж тем, как гасит сахаром хозяйка
Оранжевое пламя абрикосов.

В такую пору трудно без оглядки
Привычному свести концы с концами.
И пересохшей лейке снится грядка,
Заросшая ботвой и огурцами.

Наталья Баева-Еременко

Тарханкут

Тепло руки и запах лета
И шорох волн на побережье,
И нет обратного билета,
И платье брошено небрежно.

У сердца память обнаружив,
Я здесь не стану с ней бороться,
И хмелем голову закружит
Вода из нижнего колодца.

Мы прорвались из мокрых весен,
Из долгих зим, из снов осенних,
Степной закат багрян и росен
Под плеск русалочьих бассейнов.

Когда же, вняв мольбам прибоя,
Долина в звезды окунется,
Душа, блеснув монеткой в море,
Здесь позабытая, вернется.

[Виктор]

Владимир Строчков

Солнечное утро, все вокруг блестит.
Что ж ты смотришь хмуро и не в объектив?
Все же так отлично, просто первый класс!
Погляди-ка, птичка вылетит сейчас.
Крохотная птичка, чижик, соловей...
Что вот за привычка!.. Взгляд из-под бровей,
губы прикусила... Ну, сойти с ума!..
Ты ж сама просила, ну скажи, сама?
Кто зудел весь вечер: «Ну сыми, сыми!»
И вот так вот вечно, черт тебя возьми!
Я не понимаю, это все к чему?
Я ж тебя сымаю. Я же щас сыму.
Что же ты надулась, просто не врублюсь.
Улыбнись же, дура, я ж тебя люблю,
я ж тебя сымаю. Я же тебя щас!..
Это ж я не знаю! Это ж... Битый час!
Ну не прячь же личико, не кусай губу,
погляди, как птичка вылетит...
В трубу
птичка вылетает, выронив чирик,
в синей дымке тает счастья материк.

Рептилия

Аркой
Генерального Штаба
тихо
пролетал птеродактиль.
Крылья
задевали о стены,
искры
высекая из камня.
Думал
про себя птеродактиль:
- Если б
был я, скажем, матросом
с лентой
на груди вместо крыльев,
я бы
пробежал с пулеметом
арку
Генерального Штаба,
взял бы
я атакою Зимний.
Жалко,
я простой птеродактиль,
Зимний
мне достался без боя.
Скучно
мне работать в горкоме,
тошно
заседать в горсовете,
крылья
задевают о стены.
Был бы
я какой-нибудь Жданов,
я бы
оборону возглавил,
или
занялся бы искусством.
Дал бы
я ему свои крылья,
зубы
и когтистые лапы.
Скучно
мне работать в горкоме,
тошно
заседать в горсовете,
крылья
задевают о стены.
Мне бы
перебраться в столицу,
мне бы
превратиться в генсека,
я бы
нарастил себе крылья,
я бы
вставил новые зубы,
я бы
наточил свои когти
прямо
о кремлевскую стену,
я бы
возродил индустрию,
снова
укрепил бы колхозы,
стал бы
я кумиром народным.
Скучно
мне работать в горкоме,
тошно
заседать в горсовете,
крылья
задевают о стены.
Жалко,
я простой птеродактиль.

Завитухи
(Русское барокко, или размышления у наркологической карты Родины)

1
Безумную плодя отвагу,
в грязи увязнув сапогом,
опять Россия варит брагу
и гонит скверный самогон.
И невдомек российским бардам,
поющим "Славу", что давно
мы из последнего амбара
на барду вынесли зерно.
И дела нету храбрым россам,
не прохмелившимся пока,
что по сусекам, по отбросам
скребет шкодливая рука.
И в окосении глубоком
не петрит щедрый наш Жаждьбог,
что очень скоро выйдет боком
российский этот колобок.

2
Узнаю я, Россия, твой белый налив...
Встали избы косые, глаза остеклив,
непролазная грязь неродящих полей -
пропади оно пропадом! Ваня, налей!..
У России с похмелья трещит голова.
Голова к голове, а в полях - полова.
Половецкая кровь - на славянскую кровь,
да со скуки в разлив - иудейскую кровь.
Погляди же, Россия, на деток твоих:
у двухсот миллионов - судьба на троих;
а кому не судьба - пьет один, пьет один,
сам себе гражданин, сам себе господин,
сам себе на троих - друг, товарищ и брат -
разливает по булькам, по семь в аккурат,
распивает, сам-трет, да по пьяным углам,
распинает Самтрест да по пятым углам.
Распирает дыханье остатний глоток.
По спирали история пишет виток.

3
То ли водка, то ли слезы,
то ли клюква, то ли кровь,
то ли сводка, то ли лозунг,
может, в глаз, а может, в бровь.
То ль горячка, то ли вьюга,
то ли просто встречный план,
только мы идем по кругу,
без дороги, по долам,
ухватившись друг за друга,
кружим-блудим, ждем-пождем:
вот когда собьемся с круга,
вот когда сопьемся с круга -
уж тогда-то мы придем!
Сразу новый мир построим,
нарисуем, поглядим
да разделимся по трое,
да по-новой загудим!..
То ли слезы, то ли лепет,
то ль просвет, то ли полит,
то ли нам шлагбаум влепит
наш бессменный инвалид.

4
Закручивает гайки по спирали
История - виток по-за витком.
С кокетливо-манерным завитком
политики играют пасторали,
и пастыри нам пластыри на раны
перцовые отечески кладут,
другой рукой Отечество крадут
демократично, с ворами на равных
Отёчное Отечество лежит,
утешившись.
Им пятки лижет Тихий;
их пятки пахнут свежестью и тиной;
а миф про Ахиллеса выврал жид.
А жид есть жид.
А жид - он хоть куда
отсюда по веревочке уедет.
Но как же пятка? Что споют соседи,
Европой притворившись без стыда?
Ах, скифы мы, ах, азиаты мы
с опухшими и жадными очами...
Но где же вы, друзья одномолчане?
Иных уж нет, а те - вдоль Колымы,
а остальные - белый твой налив.
В цветеньи плодоягодных излишеств
сияют наши лозунги, излившись
блевотиною, склизкой, как налим.
А мы палим из пушек по клопам
и веруем, что лупим по циклопам,
и пьем рассол на ужас всем Европам:
наш русский дух - с укропом пополам.
А по полам насиженных жилищ
как пьяные, все кружат тараканы,
все канут в недопитые стаканы...

И со стены глядит на них Ильич.

[Винни-Пух и все-все-все]

Встреча

Я выгляну в окно... когда-нибудь весною, -
И в мальчике худом, в его чертах лица
Узнаю - вздрогнув! - своего отца,
Его ключицы под рубашкою льняною.

В песочнице, с ведерком и совком,
Он будет печь рассыпчатые бабки,
Забрызгивая крошечные тапки
Весенним апельсиновым песком.

И нежной женщины крылатая рука
Вдруг позовет ребенка - он рванется,
Но, как бы что-то вспомнив, улыбнется
Улыбкой царской мне издалека.

И я прочту его благую весть,
И голубыми улыбнусь глазами, -
Он должен знать, что я смогла прочесть
Пути, не выразимые словами.

Первобытное

Привычка жить в тисках
животного инстинкта,
Кошмары созерцать
и полнить вымена,
Рождаться и рождать
из фосфора и цинка -
Чтоб не кончалась плоть
и длились времена.

Привычка тосковать
и выть от одиночеств,
Вынюхивая след
себе подобных стад, -
Чтоб тосковать и выть
в ярме имен и отчеств,
И плуг любви тащить
с восхода на закат.

Привычка няньчить свет,
чья узкая полоска
Сквозь мрак сочится к нам,
как божье мумие, -
Чтоб лепестки огня
над столбиками воска
Очеловечили скотину и зверье.

***
Черемуха, дай надышаться
На осень, на зиму вперед -
Ведь надо на что-то решаться
Все время, всю жизнь напролет!

Загульная! В пьяной раскачке,
Щекой прижимаясь к щеке,
Станцуем свой вальс, как босячки -
Средь барышень на пятачке!

Уже приударили скрипочки,
И дух упирается в плоть,
И цыпочки встали на цыпочки
И взяли батисты в щепоть!

Скорей свои кудри-каракули
Роняй же ко мне на плечо,
Чтоб мы танцевали и плакали,
Друг друга обняв горячо.

Нам есть отчего переплакаться
И переплясаться с тобой!
Мы выросли обе из платьица
В простор наготы голубой.

А всюду намеки туманные,
Что будем ... ах, страшно сказать!
Я - черное, буду я черной землицей,
Ты - белая, будешь черемухой виться
И черную землю сосать,
И пьяные, белые, пряные
Цветы на дорожку бросать ...

Черемуха, дай надышаться
На осень, на зиму вперед -
Ведь надо на что-то решаться
Все время, всю жизнь напролет!
Юнна Мориц

Воздушный город

Вон там по заре растянулся
Причудливый хор облаков:
Всё будто бы кровли, да стены,
Да ряд золотых куполов.
То будто бы белый мой город,
Мой город знакомый, родной,
Высоко на розовом небе
Над темной, уснувшей землей.
И весь этот город воздушный
Тихонько на север плывет…
Там кто-то манит за собою -
Да крыльев лететь не дает!
Афанасий Фет

1

Что нужно кусту от меня?
Не речи ж! Не доли собачьей
Моей человечьей, кляня
Которую - голову прячу

В него же (седей - день от дня!).
Сей мощи, и плещи, и гущи --
Что нужно кусту - от меня?
Имущему - от неимущей!

А нужно! иначе б не шел
Мне в очи, и в мысли, и в уши.
Не нужно б - тогда бы не цвел
Мне прямо в разверстую душу,

Что только кустом не пуста:
Окном моих всех захолустий!
Что, полная чаша куста,
Находишь на сем - месте пусте?

Чего не видал (на ветвях
Твоих - хоть бы лист одинаков!)
В моих преткновения пнях,
Сплошных препинания знаках?

Чего не слыхал (на ветвях
Молва не рождается в муках!),
В моих преткновения пнях,
Сплошных препинания звуках?

Да вот и сейчас, словарю
Придавши бессмертную силу, --
Да разве я то говорю,
Что знала, пока не раскрыла

Рта, знала еще на черте
Губ, той - за которой осколки...
И снова, во всей полноте,
Знать буду, как только умолкну.

2

А мне от куста - не шуми
Минуточку, мир человечий! --
А мне от куста - тишины:
Той, - между молчаньем и речью.

Той, - можешь - ничем, можешь - всем
Назвать: глубока, неизбывна.
Невнятности! наших поэм
Посмертных - невнятицы дивной.

Невнятицы старых садов,
Невнятицы музыки новой,
Невнятицы первых слогов,
Невнятицы Фауста Второго.

Той - до всего, после всего.
Гул множеств, идущих на форум.
Ну - шума ушного того,
Всe соединилось в котором.

Как будто бы все кувшины
Востока - на лобное всхолмье.
Такой от куста тишины,
Полнее не выразишь: полной.
Марина Цветаева
(Около 20 августа 1934)

[А.Смит]

Ученье — свет,
А неученье — тьма.
Вот истина — полезная весьма.
Кто понимает это с малых лет,
Тот поступает в университет.
Но мимо едет Афанасий Фет
И он плюет на университет.
А ты учись и помни — ты не Фет,
Чтобы плевать на университет.
Юрий Кузнецов

[Винни-Пух и все-все-все]

Не знаю, плевал ли в самом деле Фет на университет, но зато известно, что он шутил насчет сапог, которые Лев Николаевич Толстой сам себе сделал, чтобы русский народ своими нуждами не напрягать, и после этого Лев Николаевич почувствовал некоторое духовное отчуждение от замечательного поэта (Виктор Шкловский "Лев Толстой")

[Боря Ч]

Да обернись, пока не поздно!
Все несерьезно, несерьезно!
И как ты мог принять всерьез
Смерть света ночью? Смерть берез
Под снегом белым? Как ты мог
Не знать, что хлынет в мир поток
И в миг один омоет всех,
Разбрызгивая свет и смех?!
Не знал? Не знаешь до сих пор,
Откуда входит в мир простор.
Зинаида Миркина

[Виктор]

Мартин Банев

Я приеду в Коктебель

Я не еду в Коктебель этим летом.
Рад бы, только вот грехи не пускают,
Положу я под подушку билеты,
Может мне сегодня ночью приснится

Коктебель. Как он лежит на ладони
Что Бог в море опустил - и смеется.
Большим пальцем Кара-Даг сгорбил склоны
На мизинец посадив парапланы.

Профиль Пушкина опять смотрит в небо
А Волошина - всегда прямо в море.
Не проснуться б, не вернуться бы мне бы,
Я бегу к нему по линии жизни.

Мимо рынка - а где персики, дядя?
Мимо клумбы - не забыть улыбнуться,
Мимо парка - ах, как сон этот тонок!
Вот и море. Повезло. Не проснулся.

Хоть и ласковый прибой в Коктебеле
Его ласковей коньяк в Коктебеле
Не туристский жаркий ад в Коктебеле
А тверской-страстной Арбат в Коктебеле

Под холодным фонарем краской мажет
По измятой бумаге художник
И на третьей мне бутылке расскажет,
Как господь шепнул ему, что он - гений.

И, когда-нибудь, конечно, напишет
На закатном солнце радугу в море,
Как луна поет - да ты же не слышал! -
В облаках над Хамелеоном

Как на пирсе русалки смеются,
По ночам на старой яхте качаясь.
Как на Юге женщины отдаются...
Стой, куда рванул, не нам - просто солнцу.

Как друг друга влюбленные греют
На скамейке в летнем кинотеатре...
Жадно жизнь мою читал пьяный гений
По измазанной в краске ладони

Что ж так сладко, вроде горькую пили.
Что ж так больно - ни забыть, ни забыться.
Вот закончится линия жизни,
Я приеду в Коктебель - утопиться.

Дарья Баранова

На море

Каррамба, Крым! Рокочет море,
По черному тоску взъярив.
И запах нефти с перегноем
Влетает ласточкой в залив.
Ура, корабль! Железо ноет,
Подрагивая ветру в тон.
И беспокоиться не стоит,
Едва заслышав чайки стон.
Лаванда с солнцем, пыль с травою
Тревожна ароматов смесь.
И странная печаль порою:
А где же сердце? -
Сердце здесь.
1996

Один вечер в Крыму

Накурено, душно и плюс шепоток матершинный,
И крошево мела, и каменной пыли триаса
Осадок на легких, и лоб, перепачканный тушью.
Рука озадачена ручкой, и снова душа в негативе.
Так жарко, что стекла стекают прозрачной водицей.
Густея, она лакирует собой подоконник.
Напиться! Но карта с планшета презрительно смотрит,
И все изогипсы дрожат возмущенно: не верим!
Вдогонку Алиса лабала: - Ко мне! - вдохновенно.
Ко мне! - Я бегу по аллее вдоль домиков ладных.
Ко мне! - Уже черен в вершине кисель междузвездный.
Ко мне! –
Троекратно для верности воду глотаю
Бла-
жен-
ство!
Плещу на виски и вздыхаю.
Тащусь восвояси, наполнившись, словно кувшинчик.
(Дороги не видно. Однако бы не расплескаться!)
У домика в первой аллее гитара и песня.
Забыта позорная карта и совесть совместно,
Я гибну еще в приближенье к играющим людям.
Я больше не верю в обыденность этого будня.
На пальце, чуть влажном, поправлено ловко колечко,
У кофточки спущено плечико (так непристойней).
Алеющую щеку волосы жестко колют.
Я близко. Я клешами пыль расчищаю небрежно.
Вот кто-то играет. Разгрызла орешек прилежно.
Как горько! Орех оказался коварно невкусным.
Мне грустно. И соло мгновенно слезу выжимает.
Фонарь светит тускло. Но будто расплавлен и тает
Возлюбленных глаз шоколад. Недогадливых глаз! ...
Бессонница Крыма! И песня, похоже, про нас.
1996

[Виктор]

Игорь Иртеньев

На данном времени отрезке
В природе властвует зима,
Покрыты снегом перелески,
И с криком хочется „эхма!“

На быстрой тройке вдаль умчаться
Под звон веселый бубенцов,
А там пусть машут домочадцы
Вослед платками из сенцов.

Трещат крещенские морозы,
Скрипят полозья, снег блестит,
В полях безмолвствуют колхозы,
Чей внешний вид природе мстит.

Хоть назначенье их туманно,
А экономика темна,
К ним власть относится гуманно,
Надежды призрачной полна.

Полемизировать мне с нею
Не след, лишенному корней,
К тому же сверху ей виднее,
Чем мне — проездом из саней.

Не лучше ль вспомнить о прогрессе,
Что всем нам обновляет путь
На шестисотом „мерседесе“,
Который плоть его и суть.

И я, поспеть за ним желая,
Залетных вытяну кнутом,
Лети же, тройка удалая!
Оставим скепсис на потом.

Плевали мы на перегрузки,
Подковы сменим на ходу,
Как всякий, хоть отчасти, русский
Люблю я быструю езду.

Лицом с размаху в грязь ударю ль,
Взовьюсь ли ввысь под облака,
Но двадцать долларов за баррель
Никто не отменил пока.

Да хоть и десять — за пиаром
Мы как один не постоим,
Да будь он хоть и вовсе даром,
Авось не рухнет Третий Рим.

Пока осетр нерестится,
Покуда соболь жив в тайге,
Не подведет нас тройка-птица,
Доскачет на одной ноге.

Ни есть, ни пить она не просит,
Повадки зная седока,
Безумным глазом только косит
На отощавшие бока.

Несет нас в царство Берендея
Вдоль по дороге столбовой,
Национальную идею
Впитавши буйной головой.

[Профессор Дуб]

Одно из самых свежих стихотворений И. Иртеньева:

Я по рождению мужчина...
(Минздравсоцразвития разрабатывает законопроект, уравнивающий в правах мужчин и женщин.)

Я по рождению мужчина
И заявляю как поэт,
Что нет на свете выше чина
И благородней званья нет.

Я этой чести удостоен
И в этом качестве воспет –
Глава семьи, добытчик, воин,
Державы становой хребет,

Носитель вечный идеала,
Хранитель дыма и огня.
Здесь ничего бы не стояло,
Когда бы не было меня.

Таким был создан я природой,
Таким меня замыслил бог,
И мне ль за ветреною модой
Бежать теперь не чуя ног.

Высокому призванью верен,
Всегда в ответе перед ним,
Я поступаться не намерен
Мужским достоинством своим,

Как и правами поступаться
В угоду наглому бабью.
Мои права – мое богатство,
На том стоял я и стою.

[Виктор]

Глеб Бардодым

Феодосия 1990

В гостинице текла вода со скрипом
и вовсе исчезала по утрам,
когда, проклюнув скорлупу ночную,
на подоконник вскакивало солнце
оранжевым, еще в пуху цыпленком.

Ты спрыгивала на пол, одевалась.
Летела в шкаф рубашка... а вода,
хоть ржавая - никак не проливалась!
И мы опять плевали на нее!
И шли на рынок по пустынным скверам,
еще хранящим влагу прошлой ночи,
и, стукнув кулаком по автомату,
за две копейки пили как за три.
Абреки нам кричали: - Генацвале! -
и мандарины с грушами совали,
а крымчаки нахваливали сливу,
мохнатый персик, потный виноград...
Мы пробовали вдумчиво и важно,
мы цокали и головой кивали,
мы о сортах серьезно рассуждали -
а уходили, семечек купив!

За рынком были улочки кривые,
мощенные булыжником неровным.
Они петляли и терялись скоро
в заброшенных садах...
Но, сделав шаг,
мы увидали: горы, горы, горы...
трава сухая, пыльный известняк.

Округлы, словно старцев череп лысый,
блестя росой, бесплодные скопцы,
они смотрели на бесстрашный вызов -
на юные и твердые сосцы!

А ты смущалась, оправляла платье...
Я брал ладонь твою и вел вперед!
А горы насылали ветер с Понта,
лозой цепляли, зноем обжигали...
Но мы скакали по камням, что козы -
те, греческие... Лезли на карачках,
щипали травку вместо перекура...
А вот поди спроси: зачем мы лезли? -
тогда и не ответили бы. Но
когда упали на вершине мира -
ну, то есть Крыма...это ль не одно? -
сказала ты: «Я б стала птицей, если
все повторить...»

И плыли звезды мимо,
невидимые в солнечном панно.

Гроза

Когда покажется: осталось
полдня – и всё иссушит зной, -
устал и раскален, как фаллос,
мой август кончится весной.

Пастух, сверкая плетью, сгонит
к станице тучные стада.
И под акацией в бидоне
в секунду вспенится вода

и побежит из подворотен,
все обращая в спешный бег!
И съедет в панике курортник,
бросая тонущий ковчег...

А поутру -
свежо и вольно,
по балкам разбрелись стада...
И море женщиной довольной
меня целует без стыда.
2003

Рыжая, серая, черная, белая галька...
Молча хоронится в ивах подбитая галка.
Чайка, крича, бьет мальков на песчаной мели.
Солнце печет почерневшие ноги мои...

Черствая корка, копченый асфальтом и потный,
хоть не галчиного роду, но тоже залетный,
я отлежусь, подставляясь волне и лучу,
и подлечусь - да и дальше себе полечу.

Рыжая, серая, черная, белая... Катер,
песни горланя, холодным шампанским окатит.
Мне бы, что галке, в густые кусты уползти,
мне бы лишь гальки с собою в горсти унести.

[Стрелок]

Городницкий А.М.

Предсказания

Предсказания всё же сбываются,
Но не сразу, а только потом.
Авиаторы в штопор срываются,
Пустоту ощутив под винтом.

И поэт, чья судьба уготована,
Отомстить не сумевший врагу,
От противника белоголового
Умирает на красном снегу.

Справедливы всегда предсказания.
Научитесь читать между строк,
Если знать захотите заранее
Ваших бед ожидаемый срок.

Неизменно за тайной вечерею
Наступает похмелье опять,
И змея выползает из черепа,
Но не скоро, а лет через пять.

От Кассандры и до Нострадамуса
Всё предсказано в завтрашнем дне.
Лишь под старость, когда настрадаемся,
Понимаем мы это вполне.

[Стрелок]

Снова слово старинное "давеча"...
Мне на память приходит непрошено.
Говорят: "Возвращение Галича",
Будто можно вернуться из прошлого.

Эти песни, когда-то запретные,-
Ни анафемы нынче, ни сбыта им,
В те поры политически вредные,
А теперь невозвратно забытые!

Рассчитали неплохо опричники,
Убежденные ленинцы-сталинцы:
Кто оторван от дома привычного,
Навсегда без него и останется.

Слышен звон опустевшего стремени
Над сегодняшним полным изданием.
Кто отторгнут от места и времени,
Тот обратно придет с опозданием.

Над крестами кружение галочье.
Я смотрю в магазине "Мелодия"
На портреты печальные Галича,
На лихие портреты Володины.

Там пылится, не зная вращения,
Их пластинок безмолвная груда...
Никому не дано возвращения,
Никому, никуда, ниоткуда.

[Виктор]

Татьяна Барсанова

Фиолент

Там нет песка и дюн, а лишь обрывки скал,
И сильные ветра, и белые туманы.
Там море холодней, растительность бледна,
На склонах алыча опутана лианой.

Там точно не «курорт» - спокойствие и тишь,
Ленивый звон цикад вечернею порою,
Там нет людской толпы, и только соловей
Перекрывает трелью шум прибоя.

На пляже валуны, и яшма, и агат,
В прозрачной глубине проносятся дельфины.
И утром на заре, и на закате дня
Увидеть можно черные их спины.

Там древний монастырь и пограничный пост,
И к морю спуск крутой из восьмисот ступеней.
И можно до звезды дотронуться рукой,
И облаку забраться на колени.
июнь 2001

Александр Бартошин

Тырке-яйла

И снова осень – отпущенье,
Разлет надуманных грехов,
Где правит бал судьбы вершенье
В изломе высохших листов.

И вновь, как встарь, сухие травы
Тревожит ветра звонкий бег,
Минуты облачной октавы
Перемогли свой краткий век.

В предвестье снежного бурана
Прошита нитками дождей,
Под серой шалью из тумана.
Яйла средь облачных полей.

Корявых буков ополченье
Давно уж дремлет налегке…
Плывет сквозь мир бесцветной тенью
Обетованная Тырке.
1988

Тарханкут

О запыленной вязи дерев, однозвучий
преддверия лета,
О созвездии птиц, ощущений и грустных
законов, -
Треск стекла – в голосах, теневая фактура
у света,
Каждый шаг – в стороне, каждый вздох
обезвоженных склонов.

Всплеском трав на ветру, плоскость скал
вертикального взлета,
Вод зеленый гранат, валуны и небесная влага
В тонких каменных днях абразивных террас.
Соляного налета
Вечный вкус на губах, вечной повести гордая
сага:

Повстречанье рассвета и долгою степью над
кругом
Этой вечности, времени ход безымянный
и сердцем
Ощутимый закат, и касание мягким испугом
Граней моря и дня, отошедшее росное скерцо

Ночи лунной, звезды, ожиданья полынного
плато,
Одинокие сны на краю побережья покоя:
В две стены тихий звон моего шестиструнного
лада,
Три угла, и фронтон, и черешня, умершая стоя.

Так дано. Как назвать эту вечность и слово –
судьбою?
Но вода, возвращаясь, бежит в основании
твердом.
Не вернувшись, не выйти сквозь ночь…
Да хранит тебя свет над тобою
Нежной болью разлук и дороги аккордом
четвертым.

[Виктор]

Владимир Барышников

Крымские мотивы

Вот Чатыр-Даг встаёт передо мной!
И я как гончий, припадаю к следу,
И я лечу, лечу уже, не еду,
Отпущенной звенящею струной!

Дымится шлейф расплавленных следов
И мой троллейбус в бреющем полёте
Над перевалом, на высокой ноте,
Парит, парит, без всяких проводов!

За перевалом - море впереди
Уже сверкает сизым опереньем.
Оно, томясь обманчивым смиреньем,
Едва доносит рокот из груди.

Мой путь в Гурзуф! Мой дом ещё скрипит
Под кипарисом. И несут могилы
Рассказ о смерти, но дает мне силы
Преодоленье страхов и обид!

Кучук-Ламбат, а следом - Кизил-Таш
Меня встречают, мне маша руками.
Они, вот так, глядят в простор веками,
И жизнь, и смерть для них - сплошной мираж!

Вот и финал. И чемодан у ног.
Я выхожу на тропке у дороги.
А мой летун, стальной олень двурогий,
Он мчится в Ялту. Да храни нас Бог!
14 января 2002

Салгир

Вот и созрел инжир.
Лето на убыль? Да!
Воды свои, Салгир,
Катишь, шепни, куда?

Сброшу свой скорбный груз.
Выпью воды – зажгло!
Определю на вкус
Сколько веков прошло.

Сколько омыто ран,
Сколько полито ржи.
Прошлых времён туман,
Он над водой дрожит.

Сколько пролито слёз!
Ивы у вод грустят.
Ночью осколки звёзд
В воду, искрясь, летят.

Счастье, любовь, беду
Мне доводилось знать.
В воду, Салгир, войду,
Смутную боль унять!

Только: колдуй не колдуй,
Не одолеть тоски.
В тихом журчанье струй
Вечность плетёт венки.

Мимо вселенских дыр,
Мимо огня и льда,
Воды свои, Салгир,
Катишь, шепни, куда?
1985

Лидия Басилина

Жара в Ялте

Мир – расплывающийся студень –
Вниз провисают с перекладин
Тугие, розовые груди
Слепленных в грозди виноградин.
Пружинят полосы на кошках –
Крадутся звери за ужами.
И лопухи на сочных ножках
Шуршат слоновьими ушами.
Под своды зонтичных растений
Зовут запрятаться анисы.
Белья затрепанные тени
Сменяют тусклые абрисы.
Но предвечерний ветер горный
Надраил луковки на храмах,
И груш иссушенные формы
Наполнит плоть в оконных рамах.
Асфальт слюняв. Так липок к шинам –
Ведет и дергает баранку.
Алмазным лезвием вершина
Уже ночи вскрывает банку.
…Когда же в этот мир печальный
прольется пряная прохлада –
то юркнут в запах моря чайки,
как в чай кусочки рафинада.

[Виктор]

Юрий Батяйкин

Когда душа заполнена блевотой
и втиснута в московскую шинель,
как голубой треножник с позолотой,
передо мной всплывает Коктебель.

Вновь, словно ветерок меня ласкает,
горячим солнцем волосы пыля,
в краю, где раскаленными сосками
прильнула к небу голая земля.

Где до краев насытив фосфор линий,
уходит солнце, прячась в валуны,
где в бухте море гусеницей синей
скользит на берег по руке луны.

И, очарован образом минутным,
покуда боль терзает мой висок,
я так слова ловлю в потоке мутном,
как будто мою золотой песок.

***
Здесь, где волны, омывающие дурдом,
разбиваются с воплями о кордон
параллелипипедов и кубов,
наподобие соляных столбов,
стерегущих мою тоску,
я скучаю по голоску
девочки с голубым бантом,
что просвечивает сквозь содом
памяти, где процесс,
обратный гниению листьев, без
нее невозможен, где на ветру
колышатся лишь объявления, что я умру.

И мне хочется, покуда я жив еще,
улететь, как с веревки белье,
куда угодно, лишь бы сломать механизм
того, что называется коммунизм.
Милая, не осуждай меня,
всматриваясь в лепесток огня -
веко свечи, поставленное торчком
Богом, приказывающим молчком
убираться - не отвергай его:
здесь проще смерти не высидишь ничего,
но пока он готов разорвать зажим,
дай мне твою ладошку и побежим.

Евгения Бахтерева

А с неба падала звезда

Покинув душный сброд галактик,
Прогнивший от вселенских сплетен,
К земле стремглав неслась звезда,
Где горы в снежных мини-платьях,
Смятенье снов щемяще-летних,
Мелькающих, как поезда.

Но слишком торопясь, наверно,
Надеясь (глупо, если честно)
На горы, как на амулет,
Ударилась об атмосферу
И, всхлипнув горестно, исчезла,
Оставив серебристый след.

А горы, запершись в граните,
Вздыхали над вечерней бухтой,
Вздымали волны на дыбы,
Плели дождей сырые нити
И не заметили как будто
Ту, что устала вечной быть.
СПБ - Крым, бухта Ласпи

***
Здравствуй, милый. Вот я вернулась
В город вечных ветров,
В шум до камня изученных улиц,
К электричкам метро.

Вновь – галопом по краю залива,
В бесконечный полет.
Дом, работа, балтийское пиво
Да дожди напролет.

Я с ногами закутаюсь в ветер,
Нервы стиснув в горсти,
Брошу на кон - как в покер со смертью -
Жизнь до капли почти.

Чтоб почувствовав властную силу, -
Дать увлечь за собой,
И к чертям все, что будет и было –
Навсегда. И любовь

Захлестнет и оглушит, как моря
Заколдованный плен,
Где в горах тайны древних историй
Стережет Фиолент…
Севастополь – СПб

Виолетта Баша

Ялтинский серпантин

Необратим.
Неотвратим.
Девять крутых поворотов.
Встречайте!
Ялтинский серпантин
Отчаянный.
Стойте! Стойте! Стойте,
Сорвавшись в пропасть истории.
Пьяные сосны,
Партайгеноссе!
Время похмелья.
Пьяные сосны.
Один на один не молчи в тоске!
Предательству имя
Выскажи.
Летящей воды Учан-Су
в реке
Нет слез.
Высушены.
Лишь на Ай Петри
холодно.
Чисто.
Воздух разрежен.
Звезды правы.
Высота.
Альпийские травы.

Корабельная сторона

Здесь встает волна за волной,
Пахнет морем соленый закат.
Город заветный, один такой
Где созвездья детства горят.
Корабельная сторона,
Как случилось, что это чужая страна?
Город заветный, один такой,
Ты во мне. Я с тобой.
Город русских былых побед,
А над ним - Нахимова тень.
Здесь от каждого камня неяркий свет
Освещает мой каждый день.
Корабельная сторона,
Как же вышло, что это чужая страна?
Город, звенящий одной струной,
Ты во мне. Я с тобой.
И растает к утру редкий снег,
И оставит в Учкуевке мокрый песок.
И давно пора на ночлег,
Но последний ушел в Инкерман катерок.
Корабельная сторона,
Как же вышло, что это чужая страна?

[Профессор Дуб]

Только сегодня узнал, что 31 января умер один из любимых моих поэтов Николай Доризо.

Н. Доризо

Накануне

Я все время живу
Накануне чего-то -
Накануне строки,
Накануне полета,
Накануне любви,
Накануне удачи, -
Вот проснусь я -
И утром все будет иначе.
То, что в жизни имел,
То, что в жизни имею,
Я ценить не умел
И ценить не умею,
Потому что живу
Накануне чего-то.
Может, я неудачник
С неясным порывом,
Не умеющий быть
И от счастья счастливым.
Но тогда почему
Не боюсь я обиды,
Почему все обиды
В минуту забыты.
Я им счет не веду,
Наплевать,
Не до счета,-
Я все время живу
Накануне чего-то.