Стихи [каталог в первом сообщении]

"Отовсюду обо всем или мировой экран", - как говорил Бендер о своих снах.
Аватара пользователя
Виктор
Основатель Школы
Сообщения: 11335
Зарегистрирован: 14 мар 2002, 07:27
Откуда: Москва
Поблагодарили: 1310 раз

Сообщение Виктор »

Robert William Service
The Ballad of Lenin's Tomb

This is the yarn he told me
As we sat in Casey's Bar,
That Rooshun mug who scammed from the jug
In the Land of the Crimson Star;
That Soveet guy with the single eye,
And the face like a flaming scar.


Where Lenin lies the red flag flies, and the rat-grey workers wait
To tread the gloom of Lenin's Tomb, where the Comrade lies in state.
With lagging pace they scan his face, so weary yet so firm;
For years a score they've laboured sore to save him from the worm.
The Kremlin walls are grimly grey, but Lenin's Tomb is red,
And pilgrims from the Sour Lands say: "He sleeps and is not dead."
Before their eyes in peace he lies, a symbol and a sign,
And as they pass that dome of glass they see - a God Divine.
So Doctors plug him full of dope, for if he drops to dust,
So will collapse their faith and hope, the whole combine will bust.
But say, Tovarich; hark to me . . . a secret I'll disclose,
For I did see what none did see; I know what no one knows.

I was a Cheka terrorist - Oh I served the Soviets well,
Till they put m down on the bone-yard list, for the fear that I might tell;
That I might tell the thing I saw, and that only I did see,
They held me in quod with a firing squad to make a corpse of me.
But I got away, and here tod-day I'm telling my tale to you;
Though it may sound weird, by Lenin's beard, so help me God it's true.
I slouched across that great Red Square, and watched the waiting line.
The mongrel sons of Marx were there, convened to Lenin's shrine;
Ten thousand men of Muscovy, Mongol and Turkoman,
Black-bonnets of the Aral Sea and Tatars of Kazan.
Kalmuck and Bashkir, Lett and Finn, Georgian, Jew and Lapp,
Kirghiz and Kazakh, crowding in to gaze at Lenin's map.
Aye, though a score of years had run I saw them pause and pray,
As mourners at the Tomb of one who died but yesterday.
I watched them in a bleary daze of bitterness and pain,
For oh, I missed the cheery blaze of vodka in my brain.
I stared, my eyes were hypnotized by that saturnine host,
When with a start that shook my heart I saw - I saw a ghost.
As in fogged glass I saw him pass, and peer at me and grin -
A man I knew, a man I slew, Prince Boris Mazarin.

Now do not think because I drink I love the flowing bowl;
But liquor kills remorse and still the anguish of the soul.
And there's so much I would forget, stark horrors I have seen,
Faces and forms that haunt me yet, like shadows on a screen.
And of theses sights that mar my nights the ghastliest by far
Is the death of Boris Mazarin, that soldier of the Czar.

A mighty nobleman was he; we took him by surprise;
His mother, son and daughters three we slew before his eyes.
We tortured him, with jibes and threats; then mad for glut of gore,
Upon our reeking bayonets we nailed him to the door.
But he defied us to the last, crying: "O carrion crew!
I'd die with joy could I destroy a hundred dogs like you."
I thrust my swod into his throat; the blade was gay with blood;
We flung him to his castle moat, and stamped him in its mud.
That mighty Cossack of the Don was dead with all his race....
And now I saw him coming on, dire vengeance in his face.
(Or was it some fantastic dream of my besotted brain?)
He looked at me with eyes a-gleam, the man whom I had slain.
He looked and bade me follow him; I could not help but go;
I joined the throng that passed along, so sorrowful and slow.
I followed with a sense of doom that shadow gaunt and grim;
Into the bowels of the Tomb I followed, followed him.

The light within was weird and dim, and icy cold the air;
My brow was wet with bitter sweat, I stumbled on the stair.
I tried to cry; my throat was dry; I sought to grip his arm;
For well I knew this man I slew was there to do us harm.
Lo! he was walking by my side, his fingers clutched my own,
This man I knew so well had died, his hand was naked bone.
His face was like a skull, his eyes were caverns of decay . . .
And so we came to the crystal frame where lonely Lenin lay.

Without a sound we shuffled round. I sought to make a sign,
But like a vice his hand of ice was biting into mine.
With leaden pace around the place where Lenin lies at rest,
We slouched, I saw his bony claw go fumbling to his breast.
With ghastly grin he groped within, and tore his robe apart,
And from the hollow of his ribs he drew his blackened heart. . . .
Ah no! Oh God! A bomb, a BOMB! And as I shrieked with dread,
With fiendish cry he raised it high, and . . . swung at Lenin's head.
Oh I was blinded by the flash and deafened by the roar,
And in a mess of bloody mash I wallowed on the floor.
Then Alps of darkness on me fell, and when I saw again
The leprous light 'twas in a cell, and I was racked with pain;
And ringed around by shapes of gloom, who hoped that I would die;
For of the crowd that crammed the Tomb the sole to live was I.
They told me I had dreamed a dream that must not be revealed,
But by their eyes of evil gleam I knew my doom was sealed.

I need not tell how from my cell in Lubianka gaol,
I broke away, but listen, here's the point of all my tale. . . .
Outside the "Gay Pay Oo" none knew of that grim scene of gore;
They closed the Tomb, and they they threw it open as before.
And there was Lenin, stiff and still, a symbol and a sign,
And rancid races come to thrill and wonder at his Shrine;
And hold the thought: if Lenin rot the Soviets will decay;
And there he sleeps and calm he keeps his watch and ward for aye.
Yet if you pass that fram of glass, peer closly at his phiz,
So stern and firm it mocks the worm, it looks like wax . . . and is.
They tell you he's a mummy - don't you make that bright mistake:
I tell you - he's a dummy; ye a fiction and a fake.
This eye beheld the bloody bomb that bashed him on the bean.
I heard the crash, I saw the flash, yet . . . thee he lies serene.
And by the roar that rocked the Tomb I ask: how could that be?
But if you doubt that deed of doom, just go yourself and see.
You think I'm mad, or drunk, or both . . . Well, I don't care a damn:
I tell you this: their Lenin is a waxen, show-case SHAM.

Such was the yarn he handed me,
Down there in Casey's Bar,
That Rooshun bug with the scrambled mug
From the land of the Commissar.
It may be true, I leave it you
To figger out how far.


Баллада о гробнице Ленина

Это слышал я в баре у Кэйси:
Совецкаво парня рассказ,
Что свалил с Лубянки для горькой пьянки,
И сумел добраться до нас,
От кровавой звезды уволок во льды
Шрам да выбитый глаз.

Ленин спит в саркофаге, реют красные флаги, и трудяги, к плечу плечом,
Словно крысы, входя - ищут нюхом вождя, прощаются с Ильичом.
Смотрят пристально, чтоб бородку и лоб в сердце запечатлеть:
Вобрать до конца в себя мертвеца, который не должен истлеть.
Серые стены Кремля темны, но мавзолей - багров,
И шепчет пришлец из дальней страны: "Он не умер, он жив-здоров".
Для паломников он мерило, закон, и символ, и знак и табу:
Нужно тише идти: здесь спит во плоти их бог в хрустальном гробу.
Доктора в него накачали смолу - для покоя людских сердец,
Ибо если бог обратится в золу, то и святости всей - конец.
Но я, тавариш, нынче поддал, и открою тебе секрет,
Я своими глазами это видал - других свидетелей нет.

Я верно служил Савецкай стране - чекистом и палачом,
Потому в живых оставаться мне все одно не дадут нипочем;
Тех, кто видел такое - не оставят в покое, будь сто раз себе на уме,
За это дело только расстрела я дожидался в тюрьме.
Но сумел сбежать, а в себе держать больше тайну я не могу,
Бородой Ильича поклянусь сгоряча, разрази меня гром, коль солгу.
На Красную площадь меня занесло - поглядеть на честной народ,
На всякое Марксово кубло, что к Мавзолею прёт:
Толпится там москаль, грузин, туркмен, татарин-волгарь,
Башкир и калмык, латыш и финн, каракалпак и лопарь,
Еврей, монгол, киргиз, казах; собравшись из дальних мест,
Толпа стоит со слезами в глазах, этакий ленинский съезд.
Сколько лет прошло, а их божество закопать еще не пора,
Они - будто плакальщики того, кто умер только вчера.
Я видел их, бредущих в тоске - кротко шепча слова.
У меня, понятно, плясала в башке - водка, стакан или два.
Шла, как всегда, людская чреда, обыденная вполне,
Но с трудом в этот миг удержал я крик, ибо призрак явился мне.
Да, меня отыскал этот волчий оскал: таков был только один,
Никто иной, как зарезанный мной князь Борис Мазарин.

Ты не думай так, что мне б не в кабак лучше пойти, а к врачу,
У алкаша тоже есть душа, я спиртом ее лечу.
Без выпивки мне забыть не дано служение делу зла,
За мной бегущие, как в кино, лица людей и тела.
Но страшнее всех этот черный грех, позабыть я пытаюсь зря,
То, как был убит Борис Мазарин, верный слуга царя.

Его, дворянина, мы взяли врасплох: нам повезло однова.
И мать, и сына, и дочек всех трех прикончили мы сперва;
Мы пытали его, твердя - "Говори!", а он молчал: ишь, каков!
Тогда мы распяли его на двери остриями грязных штыков.
Но он с презрением бросил нам: "Чертово шакальё!
Сто к одному вас я возьму, сгину за дело своё!"
И я задрожал, и ему кинжал в глотку воткнул до конца,
Чтоб затем, в тюрьме, утопить в дерьме готового мертвеца;
Конец казаку, да и всей родне, и они б воскресли навряд…
Только князь шагает прямо ко мне, и местью глаза горят.
(Может, это бред, может, пьяный вздор моей головы дурной?)
Так я увидал мерцающий взор человека, убитого мной.
И в огне его глаз я прочел приказ, он короток был и прям:
Безвольный, тупой, я слился с толпой, скорбно ползущей к дверям.
Не знаю, реален он был иль мним, но строго за ним в аккурат -
Все шел я за ним, все шел за ним, и скоро вошел в зиккурат.

Там свет всегда холоднее льда, и дует вечный сквозняк.
Спотыкаясь, в поту, как в пустоту я сделал по лестнице шаг.
Я кричал бы, да горло сухостью сперло и, его не найдя руки,
Подумал - нет, уж какой там вред способны творить мертвяки!
Увы, надеждам моим вопреки, он сам нащупал меня
Плечо мое зажала в тиски костлявая пятерня.
Не казак удалой, а череп гнилой, проломлен высокий лоб…
Вот и зал, где Ленин лежал, нетленен, всунут в хрустальный гроб.

Ступив за порог я все так же не мог ни вырваться, ни упасть:
Будто клешня вцепилась в меня его ледяная пясть.
Вспоминать не хочу, как к Ильичу мы подошли наконец,
Жестом недобрым к собственным ребрам вдруг потянулся мертвец,
Затрещала рубашка, кости хрустнули тяжко, а потом единым рывком,
Из груди, смеясь, выхватил князь сердца кровавый ком…
Кабы просто ком бы!.. Как выглядят бомбы - я узнал на своем веку.
А он хохотнул, и БОМБУ метнул… прямо в ленинскую башку.
За вспышкой слепящего огня раздался бешеный рев,
И мир обрушился на меня, он стал кровав и багров.
Потом - и вовсе исчез во тьме; я очнулся, едва живой,
Не то в больнице, не то в тюрьме свет мерцал над моей головой;
А рядом призрачная орда ворочалась тяжело,
Из всей толпы в мавзолее тогда одному лишь мне повезло.
Твердили, что все это было во сне - а сны, понятно, не в счет, -
Но по их глазам было ясно мне, что я назначен в расход.

С Лубянки в итоге я сделал ноги, да не о том рассказ,
Не прими за брехню, но я объясню, как дела обстоят сейчас.
ГЕПЕУ закон охраняет свой, ему никогда не спех;
Мавзолей на ремонте, так не впервой: он снова открыт для всех,
Там Ленин лежит на все времена - как символ, знак и табу,
И плетутся вшивые племена, благодаря судьбу:
Раз Ленин нетленен - то мир неизменен, протухнет - падет Совдеп,
А не сгнил он покуда, охрана не худо зарабатывает на хлеб.
Но к стеклянному гробу подойти ты попробуй, при этом надо учесть:
Нетленная рожа на воск похожа, но это же воск и есть!
Расскажут тебе про искусство врача, про чудотворный бальзам,
Но там - лишь чучело Ильича, уж поверь ты моим глазам.
Бомба брошена в гроб прямо в лысый лоб, это я увидеть успел.
Все гремит надо мной гул волны взрывной, - а Ленин, выходит, цел?
Я кричу, и пусть дрожит мавзолей: кто придумал такую дрянь?
Не веришь - времени не пожалей, пойди туда, да и глянь.
Ты решил - смутьян безумен и пьян… Нет, я не полезу в раж,
Рубану сплеча: там нет Ильича, там лежит восковой МУЛЯЖ.

Это слышал я в баре у Кэйси:
Совецкаво парня рассказ,
Это был пролетарий с развороченной харей
Представитель народных масс:
Ну, а если поймешь, где тут правда, где ложь -
Стало быть, в добрый час.
Аватара пользователя
Hg
Сообщения: 1897
Зарегистрирован: 17 сен 2010, 17:05
Благодарил (а): 94 раза
Поблагодарили: 214 раз

Сообщение Hg »

Так много, много раз я начинал
писать тебе. Абзац, другой, и что же?
Какой-то дьявол в ухо мне твердил
что сухо, или слишком откровенно,
что почта ненадежна, что тебя
должно быть, нету в городе. И я
бросал письмо, надеясь перейти
к стишкам, к роману ли, но на поверку –
к поденщине постылой обращался,
а то и просто – к горькому безделью.
Не вспомнить сразу, сколько зим и лет
мы не встречались, даже разговоров
по телефону не было. Казалось,
что месяца я без тебя прожить, –
хотя бы в виде призрака – не смог бы.
И, вероятно, где-то в даниил-
андреевском надмирном мире наши
подобия бредут рука в руке
тропинкою в горах, и замирают,
увидев море, и смеются
над собственными страхами.
Весну
почувствовав, мяукает на кухне
мой глупый кот. Покрыты пылью книги,
сухие розы тоже пахнут тленом,
а за окном гроза, и – не поверишь –
чуть слышный женский голос Бог весть где
стихи читает – кажется, Шекспира,
слов за дождем не разобрать. Подобно крови
из вскрытых вен, уходит жизнь, и как
остановить ее течение – не знаю,
лишь вслушиваюсь в ночь, где женский голос
уже угас, и только плеск листвы,
да редкий гром над пригородом дальним...

Бахыт Кенжеев
- Здравствуй!
- Здравствуй!
- Сияешь?
- Сияю!
Винни-Пух и все-все-все
Сообщения: 1524
Зарегистрирован: 5 дек 2009, 14:02
Благодарил (а): 39 раз
Поблагодарили: 186 раз

Сообщение Винни-Пух и все-все-все »

Лицо коня

Животные не спят. Они во тьме ночной
Стоят над миром каменной стеной.

Рогами гладкими шумит в соломе
Покатая коровы голова.
Раздвинув скулы вековые,
Ее притиснул каменистый лоб,
И вот косноязычные глаза
С трудом вращаются по кругу.

Лицо коня прекрасней и умней.
Он слышит говор листьев и камней.
Внимательный! Он знает крик звериный
И в ветхой роще рокот соловьиный.

И зная всё, кому расскажет он
Свои чудесные виденья?
Ночь глубока. На темный небосклон
Восходят звезд соединенья.
И конь стоит, как рыцарь на часах,
Играет ветер в легких волосах,
Глаза горят, как два огромных мира,
И грива стелется, как царская порфира.

И если б человек увидел
Лицо волшебное коня,
Он вырвал бы язык бессильный свой
И отдал бы коню. Поистине достоин
Иметь язык волшебный конь!
Мы услыхали бы слова.
Слова большие, словно яблоки. Густые,
Как мед или крутое молоко.
Слова, которые вонзаются, как пламя,
И, в душу залетев, как в хижину огонь,
Убогое убранство освещают.
Слова, которые не умирают
И о которых песни мы поем.

Но вот конюшня опустела,
Деревья тоже разошлись,
Скупое утро горы спеленало,
Поля открыло для работ.
И лошадь в клетке из оглобель,
Повозку крытую влача,
Глядит покорными глазами
В таинственный и неподвижный мир.

Свадьба

Сквозь окна хлещет длинный луч,
Могучий дом стоит во мраке.
Огонь раскинулся, горюч,
Сверкая в каменной рубахе.
Из кухни пышет дивным жаром.
Как золотые битюги,
Сегодня зреют там недаром
Ковриги, бабы, пироги.
Там кулебяка из кокетства
Сияет сердцем бытия.
Над нею проклинает детство
Цыпленок, синий от мытья.
Он глазки детские закрыл,
Наморщил разноцветный лобик
И тельце сонное сложил
В фаянсовый столовый гробик.
Над ним не поп ревел обедню,
Махая по ветру крестом,
Ему кукушка не певала
Коварной песенки своей:
Он был закован в звон капусты,
Он был томатами одет,
Над ним, как крестик, опускался
На тонкой ножке сельдерей.
Так он почил в расцвете дней,
Ничтожный карлик средь людей.
Часы гремят. Настала ночь.
В столовой пир горяч и пылок.
Графину винному невмочь
Расправить огненный затылок.
Мясистых баб большая стая
Сидит вокруг, пером блистая,
И лысый венчик горностая
Венчает груди, ожирев
В поту столетних королев.
Они едят густые сласти,
Хрипят в неутоленной страсти
И распуская животы,
В тарелки жмутся и цветы.
Прямые лысые мужья
Сидят, как выстрел из ружья,
Едва вытягивая шеи
Сквозь мяса жирные траншеи.
И пробиваясь сквозь хрусталь
Многообразно однозвучный,
Как сон земли благополучной,
Парит на крылышках мораль.
О пташка божья, где твой стыд?
И что к твоей прибавит чести
Жених, приделанный к невесте
И позабывший звон копыт?
Его лицо передвижное
Еще хранит следы венца,
Кольцо на пальце золотое
Сверкает с видом удальца,
И поп, свидетель всех ночей,
Раскинув бороду забралом,
Cидит, как башня, перед балом
С большой гитарой на плече.
Так бей, гитара! Шире круг!
Ревут бокалы пудовые.
И вздрогнул поп, завыл и вдруг
Ударил в струны золотые.
И под железный гром гитары
Подняв последний свой бокал,
Несутся бешеные пары
В нагие пропасти зеркал.
И вслед за ними по засадам,
Ополоумев от вытья,
Огромный дом, виляя задом,
Летит в пространство бытия.
А там - молчанья грозный сон,
Седые полчища заводов,
И над становьями народов -
Труда и творчества закон.
1928

Бродячие музыканты

Закинув на спину трубу,
Как бремя золотое,
Он шел, в обиде на судьбу.
За ним бежали двое.
Один, сжимая скрипки тень,
Горбун и шаромыжка,
Скрипел и плакал целый день,
Как потная подмышка.
Другой, искусник и борец,
И чемпион гитары,
Огромный нес в руках крестец
C роскошной песнею Тамары.
На том крестце семь струн железных,
И семь валов, и семь колков,
Рукой построены полезной,
Болтались в виде уголков.
На стогнах солнце опускалось,
Неслись извозчики гурьбой,
Как бы фигуры пошехонцев
На волокнистых лошадях.
И вдруг в колодце между окон
Возник трубы волшебный локон,
Он прянул вверх тупым жерлом
И заревел. Глухим орлом
Был первый звук. Он, грохнув, пал,
За ним второй орел предстал,
Орлы в кукушек превращались,
Кукушки в точки уменьшались,
И точки, горло сжав в комок,
Упали в окна всех домов.
Тогда горбатик, скрипочку
Приплюснув подбородком,
Слепил перстом улыбочку
На личике коротком,
И, визгнув поперечиной
По маленьким струнам,
Заплакал, искалеченный:
- Тилим-там-там!
Система тронулась в порядке.
Качались знаки вымысла.
И каждый слушатель украдкой
Слезою чистой вымылся,
Когда на подоконниках
Средь музыки и грохота
Легла толпа поклонников
В подштанниках и кофтах.
Но богослов житейской страсти
И чемпион гитары
Подъял крестец, поправил части
И с песней нежною Тамары
Уста отважно растворил.
И все умолкло.
Звук самодержавный,
Глухой, как шум Куры,
Роскошный, как мечта,
Пронесся...
И в этой песне сделалась видна
Тамара на кавказском ложе.
Пред нею, полные вина,
Шипели кубки дотемна
И юноши стояли тоже.
И юноши стояли,
Махали руками,
И страстyые дикие звуки
Всю ночь раздавалися там...
- Тилим-там-там!
Певец был строен и суров.
Он пел, трудясь, среди дворов
Средь выгребных высоких ям
Трудился он, могуч и прям.
Вокруг него система кошек,
Система окон, ведер, дров
Висела, темный мир размножив
На царства узкие дворов.
На что был двор? Он был трубою,
Он был тоннелем в те края,
Где был и я гоним судьбою,
Где пропадала жизнь моя.
Где сквозь мансардное окошко
При лунном свете, вся дрожа,
В глаза мои смотрела кошка,
Как дух седьмого этажа.
1928

На лестницах

Коты на лестницах упругих,
Большие рыла приподняв,
Сидят, как будды, на перилах,
Ревут, как трубы, о любви.
Нагие кошечки, стесняясь,
Друг к дружке жмутся, извиняясь.
Кокетки! Сколько их кругом!
Они по кругу ходят боком,
Они текут любовным соком,
Они трясутся, на весь дом
Распространяя запах страсти.
Коты ревут, открывши пасти,-
Они как дьяволы вверху
В своем серебряном меху.
Один лишь кот в глухой чужбине
Сидит, задумчив, не поет.
В его взъерошенной овчине
Справляют блохи хоровод.
Отшельник лестницы печальной,
Монах помойного ведра,
Он мир любви первоначальной
Напрасно ищет до утра.
Сквозь дверь он чувствует квартиру,
Где труд дневной едва лишь начат.
Там от плиты и до сортира
Лишь бабьи туловища скачут.
Там примус выстроен, как дыба,
На нем, от ужаса треща,
Чахоточная воет рыба
В зеленых масляных прыщах.
Там трупы вымытых животных
Лежат на противнях холодных
И чугуны, купели слез,
Венчают зла апофеоз.
Кот поднимается, трепещет.
Сомненья нету: замкнут мир
И лишь одни помои плещут
Туда, где мудрости кумир.
И кот встает на две ноги,
Идет вперед, подъемля лапы.
Пропала лестница. Ни зги
В глазах. Шарахаются бабы,
Но поздно! Кот, на шею сев,
Как дьявол, бьется, озверев,
Рвет тело, жилы отворяет,
Когтями кости вынимает...
О, боже, боже, как нелеп!
Сбесился он или ослеп?
Шла ночь без горечи и страха,
И любопытным виден был
Семейный сад - кошачья плаха,
Где месяц медленный всходил.
Деревья дружные качали
Большими сжатыми телами,
Нагие птицы верещали,
Скача неверными ногами.
Над ними, желтый скаля зуб,
Висел кота холодный труп.
Монах! Ты висельником стал!
Прощай. В моем окошке,
Справляя дикий карнавал,
Опять несутся кошки.
И я на лестнице стою,
Такой же белый, важный.
Я продолжаю жизнь твою,
Мой праведник отважный.
1928

В жилищах наших

В жилищах наших
Мы тут живем умно и некрасиво.
Справляя жизнь, рождаясь от людей,
Мы забываем о деревьях.
Они поистине металла тяжелей
В зеленом блеске сомкнутых кудрей.
Иные, кроны поднимая к небесам,
Как бы в короны спрятали глаза,
И детских рук изломанная прелесть,
Одетая в кисейные листы,
Еще плодов удобных не наелась
И держит звонкие плоды.
Так сквозь века, селенья и сады
Мерцают нам удобные плоды.
Нам непонятна эта красота -
Деревьев влажное дыханье.
Вон дровосеки, позабыв топор,
Стоят и смотрят, тихи, молчаливы.
Кто знает, что подумали они,
Что вспомнили и что открыли,
Зачем, прижав к холодному стволу
Свое лицо, неудержимо плачут?
Вот мы нашли поляну молодую,
Мы встали в разные углы,
Мы стали тоньше. Головы растут,
И небо приближается навстречу.
Затвердевают мягкие тела,
Блаженно древенеют вены,
И ног проросших больше не поднять,
Не опустить раскинутые руки.
Глаза закрылись, времена отпали,
И солнце ласково коснулось головы.
В ногах проходят влажные валы.
Уж влага поднимается, струится
И омывает лиственные лица:
Земля ласкает детище свое.
А вдалеке над городом дымится
Густое фонарей копье.
Был город осликом, четырехстенным домом.
На двух колесах из камней
Он ехал в горизонте плотном,
Сухие трубы накреня.
Был светлый день. Пустые облака,
Как пузыри морщинистые, вылетали.
Шел ветер, огибая лес.
И мы стояли, тонкие деревья,
В бесцветной пустоте небес.
1926

Царица мух

Бьет крылом седой петух,
Ночь повсюду наступает.
Как звезда, царица мух
Над болотом пролетает.
Бьется крылышком отвесным
Остов тела, обнажен,
На груди пентакль чудесный
Весь в лучах изображен.
На груди пентакль печальный
Между двух прозрачных крыл,
Словно знак первоначальный
Неразгаданных могил.
Есть в болоте странный мох,
Тонок, розов, многоног,
Весь прозрачный, чуть живой,
Презираемый травой.
Сирота, чудесный житель
Удаленных бедных мест,.
Это он сулит обитель
Мухе, реющей окрест.
Муха, вся стуча крыламя,.
Мускул грудки развернув,
Опускается кругами
На болота влажный туф.
Если ты, мечтой томим,
Знаешь слово Элоим,
Муху странную бери,
Муху в банку посади,
С банкой по полю ходи,.
За приметами следи.
Если муха чуть шумит --
Под ногою медь лежит.
Если усиком ведет --
К серебру тебя зовет.
Если хлопает крылом --
Под ногами злата ком.
Тихо-тихо ночь ступает,.
Слышен запах тополей.
Меркнет дух мой, замирает
Между сосен и полей.
Спят печальные болота,
Шевелятся корни трав.
На кладбище стонет кто-то
Телом к холмику припав.
Кто-то стонет, кто-то плачет,
Льются звезды с высоты.
Вот уж мох вдали маячит.
Муха, муха, где же ты?
1930

Безумный волк

1. Разговор с медведем

Медведь
Еще не ломаются своды
Вечнозеленого дома.
Мы сидим еще не в клетке,
Чтоб чужие есть объедки.
Мы живем под вольным дубом,
Наслаждаясь знаньем грубым.
Мы простую воду пьем,
Хвалим солнце и поем.
Волк, какое у тебя занятие?
Волк
Я, задрав собаки бок,
Наблюдаю звезд поток.
Если ты меня встретишь лежащим на спине
И поднимающим кверху лапы,
Значит, луч моего зрения
Направлен прямо в небеса.
Потом я песни сочиняю,
Зачем у нас не вертикальна шея.
Намедни мне сказала ворожея,
Что можно выправить ее.
Теперь скажи занятие свое.
Медведь
Помедлим. Я действительно встречал
В лесу лежащую фигурку.
Задрав две пары тонких ног,
Она глядела на восток.
И шерсть ее стояла дыбом,
И, вся наверх устремлена,
Она плыла подобно рыбам
Туда, где неба пламенна.
Скажи мне, волк, откуда появилось
У зверя вверх желание глядеть?
Не лучше ль слушаться природы,
Глядеть лишь под ноги да вбок,
В людские лазать огороды,
Кружиться около дорог?
Подумай, в маленькой берлоге,
Где нет ни окон, ни дверей,
Мы будем царствовать, как боги,
Среди животных и зверей.
Иногда можно заниматься пустяками,
Ловить пичужек на лету.
Презрев револьверы, винтовки,
Приятно у малиновок откусывать головки
И вниз детенышам бросать,
Чтобы могли они сосать.
А ты не дело, волк, задумал,
Что шею вывернуть придумал.
Волк
Медведь, ты правильно сказал.
Ценю приятный сердцу довод.
Я многих сам перекусал,
Когда роскошен был и молод.
Все это шутки прежних лет.
Горизонтальный мой хребет
С тех пор железным стал и твердым,
И невозможно нашим мордам
Глядеть, откуда льется свет.
Меж тем вверху звезда сияет -
Чигирь, волшебная звезда!
Она мне душу вынимает,
Cжимает судорогой уста.
Желаю знать величину вселенной
И есть ли волки наверху!
А на земле я, точно пленный,
Жую овечью требуху.
Медведь
Имею я желанье хохотать,
Но воздержусь, чтоб волка не обидеть.
Согласен он всю шею изломать,
Чтобы Чигирь-звезду увидеть!
Волк
Я закажу себе станок
Для вывертывания шеи.
Сам свою голову туда вложу,
С трудом колеса поверну.
C этой шеей вертикальной,
Знаю, буду я опальный,
Знаю, буду я смешон
Для друзей и юных жен.
Но чтобы истину увидеть,
Скажи, скажи, лихой медведь
Ужель нельзя друзей обидеть
И ласку женщины презреть?
Волчьей жизни реформатор,
Я, хотя и некрасив,
Буду жить, как император,
Часть науки откусив.
Чтобы завесить разные места,
Сошью себе рубаху из холста,
В своей берлоге засвечу светильник,
Кровать поставлю, принесу урыльник
И постараюсь через год
Дать своей науки плод.
Медведь
Еще не ломаются своды
Вечнозеленого леса!
Еще есть у нас такие представители,
Как этот сумасшедший волк!
Прошла моя нежная юность,
Наступает печальная старость.
Уже ничего не понимаю,
Только листочки шумят над головой.
Но пусть я буду консерватор,
Не надо мне твоих идей,
Я не философ, не оратор,
Не астроном, не грамотей.
Медведь я! Конский я громила!
Коровий Ассурбанипал!
В мое задумчивое рыло
Ничей не хлопал самопал!
Я жрать хочу! Кусать желаю!
С дороги прочь! Иду на вы!
И уж совсем не понимаю
Твоей безумной головы.
Прощай. Я вижу, ты упорен.
Волк
Итак, с медведем я поссорен.
Печально мне. Но, видит бог,
Медведь решиться мне помог.
........
1931
Николай Заболоцкий
yasama
Сообщения: 66
Зарегистрирован: 9 дек 2008, 18:46
Откуда: Москва
Поблагодарили: 1 раз

Стихи Эллы Крыловой

Сообщение yasama »

С.
Глазами мудрыми богов
мы поглядим с тобой оттуда
на нас, упрямых дураков,
во прахе отрицавших чудо

посмертия. А вот оно!
Открыты время и пространство,
как раньше – пыльное окно
в тщету земного окаянства.

Теперь смотри и выбирай
под новым небом, новым солнцем,
куда пойдём (повсюду рай):
к японцам или черногорцам.

А хочешь, навестим И.Б.,
Сапфо или кого другого,
пока играет на трубе
архангел «Let my people go...»

Вот деревенька, речка, луг,
здесь ходят все друг к другу в гости.
И не оглядывайся, друг,
на кости наши на погосте...

Прошлое-будущее

За пивом вечернюю скуку вдвоём коротая,
уносимся мы в золотую эпоху Китая,
где мудр император, народ его чтит, даже любит,
особенно в дни, как чиновникам головы рубят.
Построено много дворцов, ну а пагод – не счесть их.
И жёнам китайским, и воинам свят кодекс чести.
И спорят буддийский монах с вдохновенным даосом
по самым насущным – божественным то есть – вопросам.
Так спорим и мы, разливая по яшмовым чашам
кокосовый сок, о посмертном присутствии нашем
у Жёлтой реки или вовсе отсутствии полном,
и дым благовоний над лаковым стелется полом,
как горный туман, не застлав голубые вершины.
Я глажу мизинцем твои дорогие морщины
в тени балдахина, на шёлке полночного ложа:
я – юная жрица, ты – старый опальный вельможа.
Мы вместе навеки, раз так нам И-Цзин напророчил,
и наши объятья, как в небе луна, непорочны,
и красный гибискус, из кос моих чёрных упавший
тебе на ладонь – он из строчки Ли Бо, нам запавшей
в сознанье, о том, что чужды Поднебесной изъяны.
С таким ликованьем кричат на заре обезьяны!..

* * *
Сознание дыряво, как дуршлаг,
и сквозь него проносятся кометы,
и звёзды падают, и знаком того света
мерцает греческий архипелаг.

И, вызывая ужас, бьёт под дых
пространство бесконечное без смысла.
Но нежно брезжат асфодели Стикса
и душу бередит лесбосский стих.

Медвяный хмель на солнечном пиру
Эллады, юной, как сама Киприда.
Но покидает пир кариатида,
чтоб поддержать светило ввечеру

кудрявою своею головой.
Поёт Эол в раздутой парусине.
Эх, жить бы жадно, как червяк в малине.
А после кротко прорасти травой.

Озарение

На дне стакана спит амёба.
И Бог в амёбе крепко спит.
Лишь я не сплю. Смотрю я в оба
в стакан с амёбой — в Божий скит.

И гул полночного эфира
вдруг вкусом истины во рту:
друг в друга встроены два мира —
посю-сторонний и поту-.

Петербургская ночь

Павлу Бобцову
Апрельской ночью свет неверный
перед аптекой фонаря
пугает мыслью суеверной,
что не поднимется заря.
И человек в речной быстрине
напрасно ищет знак судьбы,
не веря Божьей благостыне.
Вокруг, как пышные гробы,
теснятся глыбами ампира
дома, где не сыскать живых,
и суетная бренность мира
лучом Полярной бьёт под дых.
И хочется, в руках баранку
сжимая, мчаться в никуда,
отбросив города болванку
прочь, и исчезнуть без следа,
поскольку Бог далёк от яви,
и явь от Бога далека,
и ты приют искать не вправе
в охранном круге ночника.
На мокрый снег, промозглый ветер
ты обречён, и никого
на всём кромешном белом свете
и за пределами его.
Ты тьму глотаешь, как водицу
Поста, а хочется, увы,
по-свински грязно вдрызг напиться -
до отсеченья головы,
в которой льёт свой свет неверный
перед аптекою фонарь,
а дальше - космос безразмерный
и нелюдимый, как январь.
Весна холодная пугает,
словно влюблённая карга.
И с костным хрустом раздвигает
Нева Прокрустовы брега.
Вот и тебе бы так раздвинуть
сознанье (тоже, впрочем, персть),
чтоб к самому себе прихлынуть
как песнь, что должен ты пропеть.
Нет голоса? - пой немотою.
Душа вся в ранах? - ими пой.
Приосенив тебя бедою,
Создатель скажет: “Бог с тобой!”
Но ты - ты волен не поверить,
с тоскою глядючи окрест.
А Бог, чтоб скорбь твою измерить,
в иные дни взошёл на крест.
И над адмиралтейским шпилем,
тобою жданная не зря,
души отдохновенным штилем
уж занимается заря.

Черёмуха

Индиго неба скалится -
Тосканская лазурь.
И светом откликается
веселье майских бурь

в прудах – очах Московии, -
сочти их, звездочет!
В людском черноголовии
черемуха цветет.

Кудрей славянских русостью
туманится листва.
Такою веют русскостью
льняные кружева!

И Кремль, как итальяночка,
румяный на заре.
И чудится: тальяночка
играет во дворе.

И девка в платье ситцевом
грудаста, хороша.
И снова лесом Битцевским
скитается душа.

Пусть у Господня олуха
все дни наперечет,
но все ж – цветет черемуха,
черемуха цветет!
Элла Крылова
Я вся такая непостоянная, порывистая такая...
Аватара пользователя
Hg
Сообщения: 1897
Зарегистрирован: 17 сен 2010, 17:05
Благодарил (а): 94 раза
Поблагодарили: 214 раз

Сообщение Hg »

апостол фома

когда амур навел на меня свой лук,
и летела стрела, опереньем своим звеня,
нет, закричал фома, и как лучший друг,
встал и закрыл меня.
и нас с фомою пронзило одною стрелой,
одною стрелой, предназначенной мне одной.
ты будешь любить и не верить чужим делам,
поступкам, словам, а верить своей любви,
но когда я умру, то наша с тобой стрела,
сможет тебя убить.
так говорил фома, который верил в меня,
не пил вина, еще не стриг бороды.
солнце роняло тени, блестел медяк,
и не было в мире беды.
а потом он умер на моих бессильных руках,
и я видела, как он шел, не глядя назад.
девочка, хватит плакать, зудел лука,
и тетива дрожала в его глазах.
хватишься сердца — а его уже год, как нет,
и в груди стрела, и профиль фомы в окне.

Лебедева Люба
- Здравствуй!
- Здравствуй!
- Сияешь?
- Сияю!
alexyoga
Преподаватель Школы
Сообщения: 1818
Зарегистрирован: 17 янв 2010, 10:13
Откуда: http://www.realyoga.co.il
Благодарил (а): 280 раз
Поблагодарили: 379 раз
Контактная информация:

Сообщение alexyoga »

Попсовая (песня)

1)
Треплет ветер волосы весне.
Под дождём ты в никуда идёшь.
Не грусти, мой милый, обо мне.
Капельки дождя и слёзы – ложь.
Боль растает, как весенний снег,
Новой жизнью сердце расцветёт,
Не грусти, мой милый человек.
Всё проходит, и печаль пройдёт.
Припев:
На закате однажды, я верю,
Где касается солнце земли,
Кто-то в счастье откроет нам двери,
Будут петь лишь для нас соловьи.
2)
Треплет ветер волосы весне.
Ищешь взгляд мой средь небесных звёзд.
Всё напоминает обо мне.
Не грусти, любимый, боль пройдёт.
Бережно ты в сердце сохрани
Память наших чувств и наших встреч.
В лютый час сумеют пусть они
От беды и горя уберечь.
Припев: На закате однажды, я верю,
Где касается солнце земли,
Кто-то в счастье откроетнам двери,
Будут петь лишь для нас соловьи.
Natali Naymark
Йога в Израиле
http://www.realyoga.co.il
alexyoga
Преподаватель Школы
Сообщения: 1818
Зарегистрирован: 17 янв 2010, 10:13
Откуда: http://www.realyoga.co.il
Благодарил (а): 280 раз
Поблагодарили: 379 раз
Контактная информация:

Сообщение alexyoga »

Natali Naymark

Momento mori

Белоснежный пушистыйцветочек,
Растопырив смешно лепестки,
Беззаботно растёт среди кочек.
Прилетают к нему мотыльки.
И задорно играет с ним ветер,
Соловей ему сладко поёт…
Но однажды в сентябрьский вечер
Этот нежный цветочек умрёт.
Грациозно головку опустит
И уронит свой белый венок,
Песня ветра полна будет грусти…
Но её не услышит цветок.
Йога в Израиле
http://www.realyoga.co.il
Аватара пользователя
tapas
Сообщения: 1386
Зарегистрирован: 4 май 2011, 04:20
Откуда: рукав Ориона
Благодарил (а): 876 раз
Поблагодарили: 201 раз

Сообщение tapas »

Баян конечно, но красиво:

Гарсия Лорка
Дождь

Есть в дожде откровенье - потаенная нежность,
И старинная сладость примеренной дремоты,
Пробуждается с ним безыскусная песня,
И трепещет душа усыпленной природы.

Это землю лобзает поцелуем лазурным,
Первобытное снова оживает поверье.
Сочетаются Небо и Земля, как впервые,
И великая кротость разлита в подвечерье.

Дождь - зоря для плодов - он приносит цветы нам,
Овевает священным дуновением моря,
Вызывает внезапно бытие на погостах,
А в душе - сожаленье о немыслимых зорях,

Роковое томленье по загубленной жизни,
Неотступную думу: "Всё напрасно, все поздно!"
Или призрак тревожный невозможного утра
И страдание плоти, где таится угроза.

В этом сером звучанье пробуждается нежность,
Небо нашего сердца просияет глубоко,
Но надежды невольно обращаются в скорби,
Созерцая погибель этих капель на стеклах.

Эти капли - глаза бесконечности - смотрят
В бесконечность родную, в материнское око.

И за каплею капля на стекле замутненном,
Трепеща остается как алмазная рана.
Но, поэты воды, эти капли провидят
То, что толпы потоков не узнают в туманах.

О мой дождь молчаливый, без ветров, без ненастья,
Дождь, спокойный и кроткий, колокольчик убогий,
Дождь хороший и мирный, только ты - настоящий,
Ты с любовью и скорбью окропляешь дороги!

О мой дождь францисканский, ты хранишь в своих каплях
Души светлых ручьев, незаметные росы.
Нисходя на равнины, ты медлительным звоном
Открываешь в груди сокровенные розы.

Тишине ты лепечешь первобытную песню
И листве повторяешь золотое преданье,
А пустынное сердце постигает их горько
В безысходной и черной пентаграмме страданья.

В сердце те же печали, что в дожде просветленном,
Примеренная скорбь о несбыточном часе.
Для меня в небесах возникает созвездье,
Но мешает мне сердце созерцать это счастье.

О мой дождь молчаливый, ты - любимец растений,
Ты на клавишах звучных - утешение в боли,
И душе человека ты даришь тот же отзвук,
Ту же мглу, что душе усыпленного поля!
кто умер не умирая, тот умирая не умрёт/сиддхи для ситхов, кайвалья для джедаев;)
Андерей
Сообщения: 18
Зарегистрирован: 17 дек 2010, 13:18
Откуда: Люберцы

Сообщение Андерей »

Облака – словно конь карфагенских кровей.
В предвечерней калине трещит соловей,
Безутешно твердя: "все едино".
Что земля? Только дымный, нетопленный дом,
где с начала времен меж грехом и стыдом
не найти золотой середины.
Светлячков дети ловят, в коробку кладут.
Гаснет жук, а костер не залит, не задут.
Льется пламя из лунного глаза.
И вступает апостол в сгоревший костёл,
словно молча ложится к хирургу на стол,
поглотать веселящего газа.

Но витийствовать – стыд, а предчувствовать – грех;
так, почти ничего не умея,
мертвый мальчик, грызущий мускатный орех,
в черно-сахарном пепле Помпеи
то ли в радости скалится, то ли в тоске,
перетлевшая лира в бескровной руке
(ты ведь веруешь в истину эту?
ты гуляешь развалинами, смеясь?
ты роняешь монетку в фонтанную грязь?
Слезы с потом, как надо поэту –
льешь?) Какие сухие, бессонные сны –
звонок череп олений, а дёсны красны –
на базальтовой снятся подушке?
Раб мой Божий – в ногах недостроенный ко-
рабль, и непролитое молоко –
серой патиной в глиняной кружке.
Бахыт КЕНЖЕЕВ http://www.vavilon.ru/texts/prim/kenzheev3-5.html
alexyoga
Преподаватель Школы
Сообщения: 1818
Зарегистрирован: 17 янв 2010, 10:13
Откуда: http://www.realyoga.co.il
Благодарил (а): 280 раз
Поблагодарили: 379 раз
Контактная информация:

Сообщение alexyoga »

Береги меня, любимый,
Самый близкий человек.
Не капризна я - ранима.
У любви не прочный век.
Он нежнее паутинки,
Тоньше тихой тишины...
Не страшны любви зазимки,
Холод, голод, гул войны...
Но не ласковое слово,
Но косой не добрый взгляд,
Глупой ревности оковы
Нам любви не сохранят.
А моя любовь тревожна,
Настороженна, горда...
Оборвать её не сложно,-
Вмиг уйдёт. И навсегда.
Но участливо хранима,
Не умрёт, не сгинет вдруг.
Не капризна я - ранима.
Береги меня, мой друг!

Natali Naymark
Йога в Израиле
http://www.realyoga.co.il
Аватара пользователя
Hg
Сообщения: 1897
Зарегистрирован: 17 сен 2010, 17:05
Благодарил (а): 94 раза
Поблагодарили: 214 раз

Сообщение Hg »

***
Покамест день не встал
С его страстями стравленными,
Из сырости и шпал
Россию восстанавливаю.

Из сырости - и свай,
Из сырости - и серости.
Покамест день не встал
И не вмешался стрелочник.

Туман еще щадит,
Еще в холсты запахнутый
Спит ломовой гранит,
Полей не видно шахматных...

Из сырости - и стай...
Еще вестями шалыми
Лжет вороная сталь -
Еще Москва за шпалами!

Так, под упорством глаз -
Владением бесплотнейшим
Какая разлилась
Россия - в три полотнища!

И - шире раскручу!
Невидимыми рельсами
По сырости пущу
Вагоны с погорельцами:

С пропавшими навек
Для Бога и людей!
(Знак: сорок человек
И восемь лошадей).

Так, посредине шпал,
Где даль шлагбаумом выросла,
Из сырости и шпал,
Из сырости - и сирости,

Покамест день не встал
С его страстями стравленными -
Во всю горизонталь
Россию восстанавливаю!

Без низости, без лжи:
Даль - да две рельсы синие...
Эй, вот она! - Держи!
По линиям, по линиям...

Марина Цветаева
очень актуально после суточного проезда поездом))
- Здравствуй!
- Здравствуй!
- Сияешь?
- Сияю!
Винни-Пух и все-все-все
Сообщения: 1524
Зарегистрирован: 5 дек 2009, 14:02
Благодарил (а): 39 раз
Поблагодарили: 186 раз

Сообщение Винни-Пух и все-все-все »

Движущиеся повозки монголов

Навстречу гостю, в зной и в холод,
Громадой движущихся тел
Многоколесный ехал город
И всеми втулками скрипел.

Когда бы дьяволы играли
На скрипках лиственниц и лип,
Они подобной вакханальи
Сыграть, наверно, не смогли б.

В жужжанье втулок и повозок
Врывалось ржанье лошадей,
И это тоже был набросок
Шестой симфонии чертей.

Орда -- неважный композитор,
Но из ордынских партитур
Монгольский выбрал экспедитор
С-dur на скрипках бычьих шкур.

Смычком ему был бич отличный,
Виолончелью бычий бок,
И сам он в позе эксцентричной
Сидел в повозке, словно бог.

Но богом был он в высшем смысле,
В том смысле, видимо, в каком
Скрипач свои выводит мысли
Смычком, попав на ипподром.

С утра натрескавшись кумыса,
Он ясно видел все вокруг --
То из-под ног мотнется крыса,
То юркнет в норку бурундук,

То стрепет, острою стрелою,
На землю падает, подбит,
И дико движет головою,
Дополнив общий колорит.

Сегодня возчик, завтра воин,
А послезавтра божий дух,
Монгол и вправду был достоин
И жить, и пить, и есть за двух.

Сражаться, драться и жениться
На двух, на трех, на четырех --
Всю жизнь и воин и возница,
А не лентяй и пустобрех.

Ему нельзя ни выть, ни охать
Коль он в гостях у росомах,
Забудет прихоть он и похоть,
Коль он охотник и галах.

В родной стране, где по излукам
Текут Онон и Керулен,
Он бродит с палицей и луком,
В цветах и травах до колен.

Но лишь ударит голос меди --
Пригнувшись к гриве скакуна,
Летит он к счастью и победе
И чашу битвы пьет до дна.

Глядишь -- и Русь пощады просит,
Глядишь -- и Венгрия горит,
Китай шелка ему подносит,
Париж баллады говорит.

И даже вымершие гунны
Из погребенья своего,
Как закатившиеся луны,
С испугом смотрят на него!

Как трудно было разговаривать с монголами

Еще не клеились беседы,
И с переводчиком пока
Сопровождала их обеды
Игра на гранях языка.

Трепать язык умеет всякий,
Но надо так трепать язык,
Чтоб щи не путать с кулебякой
И с запятыми закавык.

Однако этот переводчик,
Определившись толмачом,
По сути дела был наводчик
С железной фомкой и ключом.

Своей коллекцией отмычек
Он колдовал и вкривь и вкось
И в силу действия привычек
Плел то, что под руку пришлось.

Прищурив умные гляделки,
Сидели воины в тени,
И, явно не в своей тарелке,
Рубрука слушали они.

Не то чтоб сложной их натуры
Не понимал совсем монах, --
Здесь пели две клавиатуры
На двух различных языках.

Порой хитер, порой наивен.
С мотивом спорил здесь мотив,
И был отнюдь не примитивен
Монгольских воинов актив.

Здесь был особой жизни опыт,
Особый дух, особый тон.
Здесь речь была как конский топот,
Как стук мечей, как копий звон.

В ней водопады клокотали,
Подобно реву Ангары,
И часто мелкие детали
Приобретали роль горы.

Куда уж было тут латынцу,
Будь он и тонкий дипломат,
Псалмы втолковывать ордынцу
И бить в кимвалы наугад!

Как прототип башибузука,
Любой монгольский мальчуган
Всю казуистику Рубрука,
Смеясь, засовывал в карман.

Он до последний капли мозга
Был практик, он просил еды,
Хотя, по сути дела, розга
Ему б не сделала беды.

Монгольские женщины

Здесь у повозок выли волки,
И у бесчисленных станиц
Пасли скуластые монголки
Своих могучих кобылиц.

На этих бешеных кобылах,
В штанах из выделанных кож,
Судьбу гостей своих унылых
Они не ставили ни в грош.

Они из пыли, словно пули,
Летели в стойбище свое
И, став ли боком, на скаку ли,
Метали дротик и копье.

Был этих дам суров обычай,
Они не чтили женский хлам
И свой кафтан из кожи бычьей
С грехом носили пополам.

Всю жизнь свою тяжелодумки,
Как в этом принято краю,
Они в простой таскали сумке
Поклажу дамскую свою.

Но средь бесформенных иголок
Здесь можно было отыскать
Искусства древнего осколок
Такой, что моднице под стать.

Литые серьги из Дамаска,
Запястья хеттских мастеров,
И то, чем красилась кавказка,
И то, чем славился Ростов.

Все то, что было взято с бою,
Что было снято с мертвеца,
Свыкалось с модницей такою
И ей служило до конца.

С глубоко спрятанной ухмылкой
Глядел на всадницу Рубрук,
Но вникнуть в суть красотки пылкой
Монаху было недосуг.

Лишь иногда, в потемках лежа,
Не ставил он себе во грех
Воображать, на что похожа
Она в постели без помех.

Но как ни шло воображенье,
Была работа свыше сил,
И, вспомнив про свое служенье,
Монах усилья прекратил.

Как Рубрук простился с Монголией

Срывалось дело минорита,
И вскоре выяснил Рубрук,
Что мало толку от визита.
Коль дело валится из рук.

Как ни пытался божью манну
Он перед ханом рассыпать,
К предусмотрительному хану
Не шла Господня благодать.

Рубрук был толст и крупен ростом,
Но по природе не бахвал,
И хан его простым прохвостом,
Как видно, тоже не считал.

Но на святые экивоки
Он отвечал: "Послушай, франк!
И мы ведь тоже на Востоке
Возводим Бога в высший ранг.

Однако путь у нас различен.
Ведь вы, Писанье получив,
Не обошлись без зуботычин
И не сплотились в коллектив.

Вы рады бить друг друга в морды,
Кресты имея на груди.
А ты взгляни на наши орды,
На наших братьев погляди?

У нас, монголов, дисциплина,
Убил -- и сам иди под меч.
Выходит, ваша писанина
Не та, чтоб выгоду извлечь!"

Тут дали страннику кумысу
И, по законам этих мест,
Безотлагательную визу
Сфабриковали на отъезд.

А между тем вокруг становья,
Вблизи походного дворца
Трубили хану славословья
Несториане без конца.

Живали муллы тут и ламы,
Шаманы множества племен.
И снисходительные дамы
К ним приходили на поклон.

Тут даже диспуты бывали,
И хан, присутствуя на них,
Любил смотреть, как те канальи
Кумыс хлестали за двоих.

Монаха здесь, по крайней мере,
Могли позвать на арбитраж,
Но музыкант ему у двери
Уже играл прощальный марш.

Он в ящик бил четырехструнный,
Он пел и вглядывался в даль,
Где серп прорезывался лунный,
Литой, как выгнутая сталь.
Николай Заболоцкий
Аватара пользователя
Hg
Сообщения: 1897
Зарегистрирован: 17 сен 2010, 17:05
Благодарил (а): 94 раза
Поблагодарили: 214 раз

Сообщение Hg »

***
А новое так отрицает старое!
Так беспощадно отрицает старое,
как будто даже не подозревает,
что, не успев заметить, станет старым.
Оно стареет на глазах! Уже
короче юбки. Вот уже длиннее!
Вожди моложе. Вот уже старее!
Добрее нравы. Вот уже подлее!
А новое так отрицает старое,
так беспощадно отрицает старое,
как будто даже не подозревает...

***
Укорочен лозунг французской революции.
Равенство без свободы и братства.
За одно равенство стоило ли драться?
Равенство напившихся в том, что напьются?
Равенство хитрых и ушлых — ушлым?
Равенство глупых с дураками?
Равенство продавшихся — продавшим души?
Равенство рабов в душе — с рабами?
Равенства не надо. Это лишнее.
Умные, дорожите неравенством с глупцами.
Честные, гордитесь неравенством с подлецами.
Сливы, цените неравенство с вишнями!
Города должны быть непохожи, как люди.
Люди непохожи, как города.
Свобода и братство. Равенства не будет.
Никто. Никому. Не равен. Никогда.

***
Нашел никем не занятое место.
Стоять на нем назначила судьба.
О вашей жизни долетают вести.
Забавные, летят ко мне сюда.

Телеанкеты и телевопросы.
Попробуй-ка, найди на них ответ!
Вот: «Что такое счастье?»
Все непросто.
«Ты счастлив?»
«Да.»
«А если честно?»
«Нет.»

***
Недобросовестность, ты выживешь,
владея средствами простыми:
так осторожна перед высшими —
небрежна перед остальными,
так извинительно рассеяна,
ты выше всех земных сует.
Ты, бесшабашная, весенняя,
как бы талант и как бы свет...
Нестойкий, ненадежный мир
невыполненных обещаний,
пивных, запущенных квартир,
потерь, обид, судов, прощаний.
Недобросовестность в молчанье
свершает беззаботный пир.

Александр Володин
- Здравствуй!
- Здравствуй!
- Сияешь?
- Сияю!
Аватара пользователя
Konyakoff
Сообщения: 811
Зарегистрирован: 24 окт 2009, 16:48
Благодарил (а): 15 раз
Поблагодарили: 104 раза

Сообщение Konyakoff »

Весенний крик дев. :mrgreen:

да, впивайся зубами в шею, как впиваюсь в твое плечо.
я по-ведьмински хорошею, ты особо и ни при чем,
да, заставь же меня сдаваться, доминируй, верши судьбу,
и плевала, что мне не двадцать, я закусываю губу,
продолжая кричать без крика, продолжая не продолжать.
я бы стала гитарой, скрипкой, и лезвийной искрой ножа
для тебя на прекрасный вечер в ароматных твоих свечах.
изувечу, увековечу - ты мне этим же отвечай.
убивай меня, да, убей же, исступлением покоря,
будут в списке моих убежищ незахваченные моря.
да, приканчивай, не жалея, рви несорванные цветы.
после веки отяжелеют. мы - священны и не святы.
анестетик и антистатик – мы сбываемся в унисон;
все случится, как в той цитате:
"ты проснешься, а я - не сон"
Стэф
Мои стихи: stihi.ru/avtor/konyakoff
Сергей Коньяков
Аватара пользователя
Виктор
Основатель Школы
Сообщения: 11335
Зарегистрирован: 14 мар 2002, 07:27
Откуда: Москва
Поблагодарили: 1310 раз

Сообщение Виктор »

..А была весна, зацветали вишни, ветер лепестки уносил с земли. Шел он по проспекту, а где-то выше - теплые ветра к нему птиц несли.
И по стенам солнечные котята - прыгали, и музыка по дворам, и на перекрестке слепой, патлатый, гитарист такое что-то играл...

(Он потом искал по всему инету эту песенку из капель, ветвей и рос... Есть такие песни, которых нету: вроде детских - не отыщешь, когда подрос).

А она сидела на тротуаре, и смеялась, и брызгалась рыжиной, и звучала в ветре, весне, гитаре, в этой странной песне - восьмой струной.
И такая живая - чуть-чуть живей всех, кто оборачивался и щурился. Так бывает - на картинах лица людей настоящее чем те, что на улицах.

Грызла яблоко - откуда б оно в апреле, свежее, прозрачное, наливное, и смеялась, и улицы в такт звенели, не бывает, мол, ни старости, ни покоя.
Улыбнулась, прищурилась, в руки бросив - мол, попробуй, не боишься волшебных яблок?
Надкусил.
Увидел, как окна глядят раскосо, как качается в луже прошлогодний листок-кораблик.

Как растет трава понемногу в асфальтовых щелях, как сияет небо из расплавленного металла. А она сидела - и вдруг исчезла. Да и песенка доиграла.

...У него с тех пор зренье острое, что у птицы, прибывает силы ночами весенними. Только все, говорят, на месте ему не сидится, что ни год, то меняет дома и семьи.
Говорят, что сейчас он где-то под Новосибом, собирается автостопом рвануть весной.
Он выходит перед рассветом. Во мраке синем все пытается увидеть он путь домой.

О спящей красавице

Когда-то я был красив. Меня
провожали глазами - долго.
Так было до года, вернее, дня,
когда ускользнула из рук, звеня,
отравленная иголка.

Ну да, волшебное острие
кольнуло. Не это страшно.
Принцесса рухула в забытье,
с тех пор охраняли покой её
отвесные стены башни,
драконы, магические леса,
четыре железных волка...
Тянулась магическая греза,
а эти злобные чудеса
ее охраняли. Долго.

Я знал, как надо ее спасать.
Красавица спит, но все же
не знали лорды, не знала знать,
не переделать, не переспать -
простой поцелуй поможет.

Я долго шел, через горы лез,
волков убивал руками -
доспех заржавлен, а меч исчез,
а конь свалил - и куда-то в лес,
с поклажей и рюкзаками.

Волшебная стража тринадцать раз
почти что меня поймала,
тринадцать воителей разных рас,
тринадцать смертельных (почти) зараз,
меня убивали. Мало?

Дракон калечил меня (пошёл
он!), чуть не поджарил, сволочь.
А сколько раз я на приступ шел,
покуда лестницу не нашел?
И вот - прибежал на помощь.

Да только, знаешь, пока я шел,
название изменилось.
Красавица, спящая... и чудовище.
Я тут.
Я тоже прошу помощи...
Целую.
Сдаюсь на милость.

***
Есть планета, где всех голубоглазых сбрасывают со скалы,
там считают, что небо - священно, и смотреть сквозь него не позволено смертным.
Хорошо, что у нас не так. Никто не накажет за то, что глаза у тебя светлы,
и ты можешь видеть сквозь небо все существующие предметы
и даже то, что тоньше (вот так вот тебе неслыханно повезло) -
мою любовь, огромную, словно время,
прилив, рожденный за горизонтом, переливчатый жемчуг слов,
кружащий голову воздух нынешнего апреля.
Как же все-таки хорошо, что твоя голубоглазость - необратима,
как прекрасно, что есть краски, сны и цветы. И что скоро вернется лето.
А на ту планету, о которой в начале, мы никогда с тобою не полетим -
кому нужна такая отвратительная планета.

***
...Если автор нежно героя любит, то ему желает оставить жизнь.
чтоб его не тронули злые люди, чтобы били мимо врагов ножи,
чтоб веревка вовремя обрывалась, чтобы вдруг соскальзывала петля.
только жизнь героя - смешная малость и хранится токмо сюжета для.
Никому не важно - плохой, хороший, заслужил он жизнь или злую смерть.
Он исполнить роль свою только должен, на сюжет искусно сыграть суметь.
Чтоб читатель слезы ронял над книгой или радость в сердце своем хранил,
чтобы суть запутаннейшей интриги раскрывалась полностью перед ним.
Смерть и жизнь на том или этом свете - только важный авторский инструмент,
чтобы тот, кто будет читать все это, задержал подольше рассказ в уме.

За спиною лес, а в лесу береза.
На одной из веток петля висит.
Я стою, по скулам струятся слезы,
только тут не жалоби, не проси -
все едино, вздернут, плач не поможет,
унижаться стыдно, но я бы мог.
Это жажда жизни противной дрожью
обдает меня с головы до ног.
Я стою, по пальцам ползет букашка,
на ветру о вечном поет трава.
Умирать, по-честному, очень страшно.
а особо, если не виноват.
И - вот странно - мне почему-то мнится:
я писал когда-то такой рассказ.
Тоже лес и речка, букашки, птицы.
в небесах рассвет, на рассвете казнь.
Я шепчу, молитвы идут от сердца:
оборвись, веревка! Порвись, петля!
Но грохочет в небе: не отвертеться,
эта смерть послужит сюжета для!

Сон слетает, словно срывает кожу.
Ночь лениво лижет мою кровать.
Как же вас в сюжете оставить сложно.
Но как трудно, милые, убивать.

***
Решишь торговать красотой, мой друг, -
так помни: мода проходит, года -
запрет на что-либо вечное, да.
Но знай, что на рынке мягких услуг
коты котируются всегда.

Они котируются в клубок,
и в марте котируются они.
У них в глазах - три тыщи дорог,
и все выбирают свои одни.
Пожертвуй колбаску или творог
и на пути своем упорхни.

Они котируются на стул -
вот именно тот, куда тебе сесть.
Они приходят, когда уснул,
и вечно будят именно в шесть:
твой кот - суров и широкоскул -
садится на голову, просит есть.

Они котируются везде,
и часто - на сумку и сапоги.
Но знай: когда мир в унылом дожде,
когда в темном небе не видно ни зги,
они приходят к тебе на грудь,
любуйся, мол, гением красоты.
Урчат. Клубочатся. Не заснуть.
Короче, гладь. И когда-нибудь
тебя за собой уведут коты.

***
Вечерами включают лампы дневного света,
продлевая агонию, не отпуская в мир.
И бесстрастные тени ходят за нами следом,
заставляя друга друга чувствовать не-людьми,
не единым телом и духом, не частью силы,
совершающей благо и знающей, что права.
Каждый вечер теперь пропускается через сито
равнодушия к обстоятельствам и словам.
Кто решает за нас, задумайся? Холод стекол
наполняет неделю, она продолжает год.
И они наблюдают, как пустота растет там,
между нами разливается молоком.
И ложится зима, и становится нам забвеньем,
отреченьем становится, временем всех разлук.
Ты позволил им стать сильнее и откровенней,
чем положено тени, пляшущей по стеклу.

Вечерами включают лампы дневного света.
Вечерами всегда особенно тяжело.
Я люблю тебя так отчаянно, что об этом
не умею сказать…

Давай разобьем стекло.

***
А влюбиться - как выйти вечером из кафе,
чтобы солнце свои лучи окунало в снег.
Чтобы старый проспект. Вкус голубых конфет,
и ментоловый ветер, шепчущий о весне.
Он целует тебя, не касаясь румяных щек,
лучше всех, кто прошел. И кто не пришел еще.

И какой-то случайный прохожий тебе даёт
вместо флаера ленту на руку - мол, держи.
У тебя нету времени спрашивать - "идиот"?
На запястье заснула лента. Длиною в жизнь.

Ты идешь, подпевая плееру, по весне.
Разряжается плеер. И ноты летят на снег.
Солнце прячется в блеске фантиков от конфет,
и поблизости никаких не горит кафе.
Ветер колкой щетиной трется об угли щек,
и весна, в общем, даже не началась еще.

Ты считаешь перчаткой трупики сигарет,
здесь решительно никого, кто бы мог согреть,
здесь решительно все под вечною мерзлотой.

Кроме той, на запястье...
Ленточки золотой.

***
Знаешь, где умирают трамваи?
Не новомодные - скоростные,
А самые лучшие - желто-красные,
Чехословацкие, простые.

Знаешь, где умирают трамваи?
Поздним осенним вечером
За кольцами дальних конечных,

По потаенным рельсам
Уходят они в никуда.
И поют им трамвайную песню
Обесточенные провода.

Знаешь, где умирают трамваи?
На окраине спящего города,
За посадками и пустырями,
За трубами, за заборами...

Чтобы мы не увидели,
Чтобы мы не узнали,
Куда не громыхая
Уходят умирать трамваи.

***
Знаешь, как засыпают
Автоматы с водой трехкопеечной?
На зиму или навечно
В старом спальном районе
Пятиэтажном, кошачьем,
Где детство мое потерялось.
Потерялось и плачет.

***
Поутру тебе дует навстречу апрельский ветер,
Ты выходишь в неясной тоске на пустую пристань.
Не стесняйся, не бойся, ведь ты не один на свете,
Кто родился пиратом, а вырос экономистом.
Сколько вас на земле, разлетевшихся звездной пылью,
Без надежды опять обрести в этом мире корни,
Персонажей, которые роли свои забыли,
А теперь не умеют хоть раз, ненароком вспомнить.
Это маги в личинах успешных солидных боссов,
Это рыцари, взявшие в герб дипломат и "паркер",
Да, волшебников нынче волнуют не те вопросы,
А мечами сражаются только детишки в парке.
Да, пиратский корабль не качают сегодня волны,
Эта жизнь - словно призрак того, что прошло когда-то,
Только если не сможешь ты трюмы судьбы наполнить,
То какой же ты, черт побери, капитан фрегата?!
Захвати эту жизнь как трофей, восклицай "карамба",
Будь жесток и невнятные страхи повесь на рее.
Рядом вздерни тоску и скорми обреченность крабам,
И пускай эти зверства суровую душу греют.
А жену укради. И умчи ее на край света,
И пускай она снова за наглость тебя полюбит.
И забей-ка советчикам в глотку все их советы,
Жизнь твоя, так куда тянут лапы все эти люди?
А когда по весне брюхо города течи вскроют,
Запускай вместе с сыном по бурным ручьям фрегаты.
Сразу видно, что мальчик твоей неспокойной крови,
Пусть растет весь в отца. Покорителем и пиратом.

***
Снег падает навзничь.
сквозь мокрую землю и дальше...
И снег кричит...
У него на груди горячее солнце плачет,
текут ручьи.
У него в ногах хохочет асфальт,
настежь душа.
У снега весною одна печаль -
нечем дышать.
Снег прячется в тень, снег убегает в тупик,
весна идёт по пятам.
До лета остался один нескончаемый миг,
а потом - беда…
Рыжий Трикстер
Стрелок
Преподаватель Школы
Сообщения: 79
Зарегистрирован: 30 янв 2011, 19:08
Откуда: Украина
Благодарил (а): 120 раз
Поблагодарили: 13 раз

Сообщение Стрелок »

"кто родился пиратом,а вырос экономистом" Сильно сказано.Часто в стихах
находишь то,о чем долго размышлял.Как буд-то автор прочел твои мысли.
А написано это было может быть давно,и автора уж нет.И ходишь на
сл.день и бубнишь про себя строчки из стих. .....
Стрелок
Преподаватель Школы
Сообщения: 79
Зарегистрирован: 30 янв 2011, 19:08
Откуда: Украина
Благодарил (а): 120 раз
Поблагодарили: 13 раз

Сообщение Стрелок »

Жаль ни яндекс,ни гугл на запрос "Рыжий Трикстер" ничего не выдают.
Аватара пользователя
Виктор
Основатель Школы
Сообщения: 11335
Зарегистрирован: 14 мар 2002, 07:27
Откуда: Москва
Поблагодарили: 1310 раз

Сообщение Виктор »

Ну, в поисковиках не все так легко ищется, как хотелось бы... :D
alexyoga
Преподаватель Школы
Сообщения: 1818
Зарегистрирован: 17 янв 2010, 10:13
Откуда: http://www.realyoga.co.il
Благодарил (а): 280 раз
Поблагодарили: 379 раз
Контактная информация:

Сообщение alexyoga »

Natali Naymark

Немая холодная ночь…
Всё сковано мраком и страхом,
Надежда не может помочь,
И вера становится прахом.
Отчаянье…Боль…пустота…
И время – их пленник бесправный.
Последняя дверь заперта,
И враг торжествует коварный.
Но бить ещё рано в набат,
Любви милосердная сила,
Как крепкий, надёжный канат,
Над чёрною держит могилой.
июнь, 2008г.
Йога в Израиле
http://www.realyoga.co.il
Аватара пользователя
Виктор
Основатель Школы
Сообщения: 11335
Зарегистрирован: 14 мар 2002, 07:27
Откуда: Москва
Поблагодарили: 1310 раз

Сообщение Виктор »

Тигр в зоопарке

Ромбическая лепка мускула
И бронза — дьявол или идол,
И глаза острого и узкого
Неповторимая обида.
Древней Китая или Греции,
Древней искусства и эротики,
Такая бешеная грация
В неповторимом повороте.
Когда, сопя и чертыхаясь,
Бог тварей в мир пустил бездонный,
Он сам создал себя из хаоса,
Минуя божии ладони.
Но человек — созданье божие —
Пустое отраженье бога
Свалил на землю и стреножил,
Рукой уверенно потрогал.
Какой вольнолюбивой яростью
Его бросает в стены ящика,
Как никнет он, как жалко старится
При виде сторожа кормящего,
Как в нем неповторимо спаяны
Густая ярость с примиренностью.
Он низведенный и охаянный,
Но бог по древней одаренности.
Мы вышли. Вечер был соломенный,
Ты шел уверенным прохожим,
Но было что-то в жесте сломанном
На тигра пленного похожим.
19 ноября 1939

Письмо

Жоре Лепскому
Вот и мы дожили,
Вот и мы получаем весточки
В изжеванных конвертах с треугольными штемпелями,
Где сквозь запах армейской кожи,
Сквозь бестолочь
Слышно самое то,
То самое, —
Как гудок за полями.
Вот и ты — товарищ красноармеец музвзвода,
Воду пьешь по утрам из заболоченных речек.
А поля между нами,
А леса между нами и воды.
Человек ты мой,
Человек ты мой,
Дорогой ты мой человече!
А поля между нами,
А леса между вами.
(Россия!
Разметалась, раскинулась
По лежбищам, по урочищам.
Что мне звать тебя?
Разве голосом ее осилишь,
Если в ней, словно в памяти, словно в юности:
Попадешь - не воротишься)
А зима между нами,
(Зима ты моя,
Словно матовая,
Словно ро́сшитая,
На большак, большая, хрома ты,
На проселочную горбата,
А снега по тебе, громада,
Сине-синие, запорошенные)
Я и писем писать тебе не научен.
А твои читаю,
Особенно те, что для женщины.
Есть такое в них самое,
Что ни выдумать, ни намучить,
Словно что-то поверено,
Потом потеряно,
Потом обещано.
(…А вы всё трагической героиней,
А снитесь - девочкой-неспокойкой.
А трубач - та́ри-та́ри-та́ - трубит: "по койкам!"
А ветра сухие на Западной Украине)
Я вот тоже любил одну, сероглазницу,
Слишком взрослую, может быть слишком строгую.
А уеду и вспомню такой проказницей,
Непутевой такой, такой недотрогою.
Мы пройдем через это.
Как окурки, мы затопчем это,
Мы, лобастые мальчики невиданной революции.
В десять лет мечтатели,
В четырнадцать - поэты и урки,
В двадцать пять - внесенные в смертные реляции.
Мое поколение -
это зубы сожми и работай,
Мое поколение -
это пулю прими и рухни.
Если соли не хватит -
хлеб намочи по́том,
Если марли не хватит -
портянкой замотай тухлой.
Ты же сам понимаешь, я не умею бить в литавры,
Мы же вместе мечтали, что пыль, что ковыль, что криница.
Мы с тобою вместе мечтали пошляться по Таврии
(Ну, по Крыму по-русски),
A шляемся по заграницам.
И когда мне скомандует пуля "не торопиться"
И последний выдох на снегу воронку выжжет
(Ты должен выжить, я хочу, чтобы ты выжил),
Ты прости мне тогда, что я не писал тебе писем.
А за нами женщины наши,
И годы наши босые,
И стихи наши,
И юность,
И январские рассветы.
А леса за нами,
А поля за нами —
Россия!
И наверно, земшарная Республика Советов!
Вот и не вышло письма.
Не вышло письма,
Какое там!
Но я напишу,
Повинен.
Ведь я понимаю,
Трубач "та́ри-та́ри-та" трубит: "по койкам!"
И ветра сухие на Западной Украине.
Павел Коган
Ответить