Кратер
…Как рухнувший готический собор…
…Встает стена…
М.Волошин
Здесь – Крым. Здесь места нет Парижу,
Но в рыжем Кардагском кратере
Я ощущаю и предвижу
Собор Парижской Богоматери.
Как мир, в эскизах одичалый,
Как первые истоки готики –
И рвущиеся к небу скалы,
И поднятые ими дротики.
Над вулканическим собором,
Химерой, с парапета согнанной,
Летает гриф с огромным взором
И чертит в небе профиль огненный.
Закатного светила зорче,
Паря над миром, как пророчество,
Он видит творческие корчи,
Он славит пламенное зодчество.
22 июля 1929
***
Хлопочет море у зелёных скал,
Теснит, как грудь, упругую плотину,
Как прядь волос, расчёсывает тину
И бьёт слюной в береговой оскал,
Как ни один мужчина не ласкал,
Ласкает сушу - томную ундину,
Крутясь, откидывается на спину
И пенит валом свадебный бокал.
За то, что рушит алчущую тушу
На мокрую от поцелуев сушу -
В нём ищут девки из рыбачьих сёл -
Покуда бьёт по гравию копытом
И ждёт их недогадливый осёл -
Последних ласк своим сердцам разбитым.
3 марта 1926
Марк Тарловский
Стихи [каталог в первом сообщении]
-
Sergio2010
- Сообщения: 190
- Зарегистрирован: 30 сен 2010, 11:01
Слово страдалец это не ко мне, и поэзию я предпочитаю героическую, а не бабье-страдальческую. Гумелев, героика песен Высоцкого и т.п.
Жираф
Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд,
И руки особенно тонки, колени обняв.
Послушай: далеко, далеко, на озере Чад
Изысканный бродит жираф.
Ему грациозная стройность и нега дана,
И шкуру его украшает волшебный узор,
С которым равняться осмелится только луна,
Дробясь и качаясь на влаге широких озер.
Вдали он подобен цветным парусам корабля,
И бег его плавен, как радостный птичий полет.
Я знаю, что много чудесного видит земля,
Когда на закате он прячется в мраморный грот.
Я знаю веселые сказки таинственных стран
Про черную деву, про страсть молодого вождя,
Но ты слишком долго вдыхала тяжелый туман,
Ты верить не хочешь во что-нибудь, кроме дождя.
И как я тебе расскажу про тропический сад,
Про стройные пальмы, про запах немыслимых трав…
Ты плачешь? Послушай… далеко, на озере Чад
Изысканный бродит жираф.
Жираф
Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд,
И руки особенно тонки, колени обняв.
Послушай: далеко, далеко, на озере Чад
Изысканный бродит жираф.
Ему грациозная стройность и нега дана,
И шкуру его украшает волшебный узор,
С которым равняться осмелится только луна,
Дробясь и качаясь на влаге широких озер.
Вдали он подобен цветным парусам корабля,
И бег его плавен, как радостный птичий полет.
Я знаю, что много чудесного видит земля,
Когда на закате он прячется в мраморный грот.
Я знаю веселые сказки таинственных стран
Про черную деву, про страсть молодого вождя,
Но ты слишком долго вдыхала тяжелый туман,
Ты верить не хочешь во что-нибудь, кроме дождя.
И как я тебе расскажу про тропический сад,
Про стройные пальмы, про запах немыслимых трав…
Ты плачешь? Послушай… далеко, на озере Чад
Изысканный бродит жираф.
-
Sergio2010
- Сообщения: 190
- Зарегистрирован: 30 сен 2010, 11:01
-
Виктор
- Основатель Школы
- Сообщения: 11333
- Зарегистрирован: 14 мар 2002, 07:27
- Откуда: Москва
- Поблагодарили: 1310 раз
Владимир Терехов
В экспедиции
Как давно, сколько зим и лет?
Может жизни той не было вовсе.
Фиолетовый мыс Фиолент –
Краснокожая крымская осень.
На безводном холмистом плато,
На ветру шелестели дубравы.
День взлетал, словно рубль золотой,
Над бездомностью нашей оравы.
И на белые скалы, звеня,
Он орлом неизменно падал.
Мы шабашили с полудня
И в столовую шли парадом.
Замешали компотом пот,
Поглощали тушенку с кашей.
И несли каждый свой живот
К персональным пещерам нашим.
Нянчил чаек ленивый бриз.
Море в скалах чесало спину.
Мы с обрыва ссыпались вниз
До рассвета планшеты кинув.
Позабыв про шурфы, про кирки,
Про сухой каменистый грунт…
Берега заполнялись криком,
Между скал закипал бурун.
Догорали закаты дотла
Не салаги – мужи по сути,
Мы плескались в чем мать родила
Кто за это осудит?
И, о лучшем мечтать не смея,
Каждый был несказанно рад.
И лианился виноград,
И красиво скользили змеи.
Мы ловили с камней зеленух
Примитивной ужасно снастью.
И, казалось, наш вольный дух
Никому приручить не удастся…
***
О.И.Домбровскому, археологу
Старинных башен профиль броский,
В сухой земле веков замес.
Олег Иванович Домбровский
Раскапывает Херсонес.
И я – иной планеты житель –
Оторопел среди развалин.
Олег Иванович, скажите,
Что откопали?
Вот проступил «вертеп» античный –
Редчайший кадр!
Хоть не афинский, не столичный,
Но все ж - театр!
Колонн погашенные свечи…
Ликует пляж: Херсон воскрес! –
Отпрепарирована вечность,
С тысячелетий точный срез:
Бери, ощупывай, усердствуй,
Рассматривай на свет!
Но как понять его? У сердца
Спроси совет.
Старинных башен профиль броский,
В сухой земле веков замес…
Олег Иванович Домбровский
Раскапывает Херсонес.
***
В горах играют родники,
Вода – потопом.
Очнулись буки-старики,
Стволы – под током.
Настыл в снегах ущелья ров –
Зима пребудет!
Но водопадов брачный рев
Рассветы будит.
На скалах иней по утрам
Бел, как рубаха.
Ай-Петри – лунная гора,
Колотый сахар.
Но плавники отживших рыб
Ей колют недра –
Лавины падают с горы
Быстрее ветра.
А ветер в радостной возне
Палит из ружей.
И шепчет соснам о весне
И кроны кружит.
Снег в Гурзуфе
Мое окно на третьем этаже.
И, не жалея вытянутых шей,
Топорща непричесанные космы,
Ко мне в окно заглядывают сосны.
На землю оседает тихий снег,
И этот снег для сосен видно, в редкость.
И тишина такая, как во сне,
Чуть кашлянешь - и чутко дрогнет ветка.
Упавшим снегом распугает птиц,
Игривых, легкомысленных синиц.
На старых сучьях мох, как будто пакля,
На иглах осторожно виснут капли
И падают потерянно на землю,
Туда, где в лужах вздрагивает зелень
В кустах, внизу, хозяин – черный дрозд
Шныряет и во все сует свой нос,
Куражится, скандалит, словно пьяный,
Над серыми богует воробьями.
А там под возгласы девчат
Два парня, голые по пояс,
Кривляясь и дурашливо крича,
Ударами друг друга горяча.
Затеяли возню между собою.
Снежки, как ядра белые, как бомбы.
Бескровный бой и весел и жесток,
Такого здесь, пожалуй что, не помнят
Лет пятьдесят, а может быть и сто.
И снег, и смех, и необидна шалость,
Кто усидит средь книжек и газет?
Все общежитье радостно сбежалось
На редкую забаву поглазеть.
На склонах виноградники пусты,
В снегу земля, деревья и кусты.
Нежданный снег накликала сорока –
И вся работа кончена до срока.
Принарядились девушки уже,
Поглядывают с важностью курносой.
Мое окно на третьем этаже –
Ко мне в окно заглядывают сосны…
Бойцы не спят
Крымским партизанам
Озябших гор померк парчовый блеск –
Крадется осень стаей желтых лис.
Примолк, затих и затаился лес:
Стрельнет орех, порхнет усталый лист...
Безвременника храбрые цветы
В траве предзимней словно на параде.
Оскалились речные омуты,
В скалу врастают ржавые снаряды.
Молчанье гор висит над головой.
В кустах туман, свалявшийся, как вата.
То крикнет сойка, будто часовой,
То дятел вдруг пальнет из автомата.
Во сне бормочет речка Бурульча,
Измученная бесконечным бегом.
Коптилка - партизанская свеча
Горит в землянке, занесенной снегом.
Бойцы не спят. Умoлк скупой мотив.
Оружие проверено заранее.
И, карточки любимых схоронив,
Отряд в «ноль – ноль» уходит на заданье.
...Займется склад во тьме ночной пурги.
Рванут боеприпасы, как салют.
С таким огнем не справятся враги
И ни водой, ни кровью не зальют.
Обратный путь и долог, и свинцов.
Погони лай, молчание засад.
Вот самый сильный ткнулся в снег лицом.
А самый слабый кинулся назад.
А на утесах медленная смерть
И малый шанс до ночи отсидеться.
Вскарабкались на ледяную твердь
И залегли с гранатами у сердца.
А полицай, подонок и садист,
Сообразил: не затевайте боя!
Там на верху под ветра вой и свист
Решится вскоре все само собою...
Внизу фашисты потешались люто,
Придумав их кострами обложить.
А на горе, в снегах живые люди
Друг друга согревали словом «жить!»
Гори пожаром, летняя жара!
Пылай, сентябрь, для них, а не для нас -
О, как недоставало им костра,
Когда они вмерзали в снежный наст...
На белых скалах белый обелиск.
Его сиянья зренье не выносит.
К нему летит по ветру теплый лист.
И припадает, как прощенья просит.
В экспедиции
Как давно, сколько зим и лет?
Может жизни той не было вовсе.
Фиолетовый мыс Фиолент –
Краснокожая крымская осень.
На безводном холмистом плато,
На ветру шелестели дубравы.
День взлетал, словно рубль золотой,
Над бездомностью нашей оравы.
И на белые скалы, звеня,
Он орлом неизменно падал.
Мы шабашили с полудня
И в столовую шли парадом.
Замешали компотом пот,
Поглощали тушенку с кашей.
И несли каждый свой живот
К персональным пещерам нашим.
Нянчил чаек ленивый бриз.
Море в скалах чесало спину.
Мы с обрыва ссыпались вниз
До рассвета планшеты кинув.
Позабыв про шурфы, про кирки,
Про сухой каменистый грунт…
Берега заполнялись криком,
Между скал закипал бурун.
Догорали закаты дотла
Не салаги – мужи по сути,
Мы плескались в чем мать родила
Кто за это осудит?
И, о лучшем мечтать не смея,
Каждый был несказанно рад.
И лианился виноград,
И красиво скользили змеи.
Мы ловили с камней зеленух
Примитивной ужасно снастью.
И, казалось, наш вольный дух
Никому приручить не удастся…
***
О.И.Домбровскому, археологу
Старинных башен профиль броский,
В сухой земле веков замес.
Олег Иванович Домбровский
Раскапывает Херсонес.
И я – иной планеты житель –
Оторопел среди развалин.
Олег Иванович, скажите,
Что откопали?
Вот проступил «вертеп» античный –
Редчайший кадр!
Хоть не афинский, не столичный,
Но все ж - театр!
Колонн погашенные свечи…
Ликует пляж: Херсон воскрес! –
Отпрепарирована вечность,
С тысячелетий точный срез:
Бери, ощупывай, усердствуй,
Рассматривай на свет!
Но как понять его? У сердца
Спроси совет.
Старинных башен профиль броский,
В сухой земле веков замес…
Олег Иванович Домбровский
Раскапывает Херсонес.
***
В горах играют родники,
Вода – потопом.
Очнулись буки-старики,
Стволы – под током.
Настыл в снегах ущелья ров –
Зима пребудет!
Но водопадов брачный рев
Рассветы будит.
На скалах иней по утрам
Бел, как рубаха.
Ай-Петри – лунная гора,
Колотый сахар.
Но плавники отживших рыб
Ей колют недра –
Лавины падают с горы
Быстрее ветра.
А ветер в радостной возне
Палит из ружей.
И шепчет соснам о весне
И кроны кружит.
Снег в Гурзуфе
Мое окно на третьем этаже.
И, не жалея вытянутых шей,
Топорща непричесанные космы,
Ко мне в окно заглядывают сосны.
На землю оседает тихий снег,
И этот снег для сосен видно, в редкость.
И тишина такая, как во сне,
Чуть кашлянешь - и чутко дрогнет ветка.
Упавшим снегом распугает птиц,
Игривых, легкомысленных синиц.
На старых сучьях мох, как будто пакля,
На иглах осторожно виснут капли
И падают потерянно на землю,
Туда, где в лужах вздрагивает зелень
В кустах, внизу, хозяин – черный дрозд
Шныряет и во все сует свой нос,
Куражится, скандалит, словно пьяный,
Над серыми богует воробьями.
А там под возгласы девчат
Два парня, голые по пояс,
Кривляясь и дурашливо крича,
Ударами друг друга горяча.
Затеяли возню между собою.
Снежки, как ядра белые, как бомбы.
Бескровный бой и весел и жесток,
Такого здесь, пожалуй что, не помнят
Лет пятьдесят, а может быть и сто.
И снег, и смех, и необидна шалость,
Кто усидит средь книжек и газет?
Все общежитье радостно сбежалось
На редкую забаву поглазеть.
На склонах виноградники пусты,
В снегу земля, деревья и кусты.
Нежданный снег накликала сорока –
И вся работа кончена до срока.
Принарядились девушки уже,
Поглядывают с важностью курносой.
Мое окно на третьем этаже –
Ко мне в окно заглядывают сосны…
Бойцы не спят
Крымским партизанам
Озябших гор померк парчовый блеск –
Крадется осень стаей желтых лис.
Примолк, затих и затаился лес:
Стрельнет орех, порхнет усталый лист...
Безвременника храбрые цветы
В траве предзимней словно на параде.
Оскалились речные омуты,
В скалу врастают ржавые снаряды.
Молчанье гор висит над головой.
В кустах туман, свалявшийся, как вата.
То крикнет сойка, будто часовой,
То дятел вдруг пальнет из автомата.
Во сне бормочет речка Бурульча,
Измученная бесконечным бегом.
Коптилка - партизанская свеча
Горит в землянке, занесенной снегом.
Бойцы не спят. Умoлк скупой мотив.
Оружие проверено заранее.
И, карточки любимых схоронив,
Отряд в «ноль – ноль» уходит на заданье.
...Займется склад во тьме ночной пурги.
Рванут боеприпасы, как салют.
С таким огнем не справятся враги
И ни водой, ни кровью не зальют.
Обратный путь и долог, и свинцов.
Погони лай, молчание засад.
Вот самый сильный ткнулся в снег лицом.
А самый слабый кинулся назад.
А на утесах медленная смерть
И малый шанс до ночи отсидеться.
Вскарабкались на ледяную твердь
И залегли с гранатами у сердца.
А полицай, подонок и садист,
Сообразил: не затевайте боя!
Там на верху под ветра вой и свист
Решится вскоре все само собою...
Внизу фашисты потешались люто,
Придумав их кострами обложить.
А на горе, в снегах живые люди
Друг друга согревали словом «жить!»
Гори пожаром, летняя жара!
Пылай, сентябрь, для них, а не для нас -
О, как недоставало им костра,
Когда они вмерзали в снежный наст...
На белых скалах белый обелиск.
Его сиянья зренье не выносит.
К нему летит по ветру теплый лист.
И припадает, как прощенья просит.
-
Виктор
- Основатель Школы
- Сообщения: 11333
- Зарегистрирован: 14 мар 2002, 07:27
- Откуда: Москва
- Поблагодарили: 1310 раз
Алексей Николаевич Толстой
Утро
Холмы до сердца прожжены;
Обугленная ветвь кизила.
И трещины, и валуны...
И встало солнце за скалой,
Полно проклятья и отравы,
И каждый луч его иглой
Упал на высохшие травы...
1909, Коктебель
Коктебель
(Письмо)
Пишу я Вам не торопясь.
К чему? Слежу мечтою длинной,
Как моря сладостная вязь
Взбегает на берег пустынный.
Здесь редко птица пролетит
Иль, наклонясь, утонет парус…
Песок и море. И блестит
На волнах солнечный стеклярус.
Прищурясь, поп лежит в песке,
Над шляпою торчит косица;
Иль, покрутившись на носке.
Бежит стыдливая девица.
Стихом пресытившись, поэт
На берег ходит, и дельфину
Вверяет мысли. Зной и свет…
Болят глаза, спалило спину…
Но вот раскатистый рожок
Пансионеров созывает –
И кофе (им язык обжег)
В штанах хозяйка наливает…
Творить расходимся потом.
В 12 ровно – час купанья.
Затем обед – и на втором,
Мой бог, всегда нога баранья.
И чай. Потом гулять идут
В деревню, в лавочку иль в горы
И на закате ужин ждут,
Кидая нищенские взоры…
Но нет, нарушила вчера
Наш сон и грусть однообразья
На берегу в песке игра:
«Игра большая китоврасья!.
Описывать не стану я
Всех этих дерзких ухищрений,
Как Макс кентавр, и я змея
Катались в облаке камений.
Как сдернул Гумилев носки
И бегал журавлем уныло,
Как женщин в хладные пески
Мы зарывали… Было мило…
Письмо, начавши поутру,
Прервал для игр. Храню мечту я
Его окончить ввечеру…
Но сон песчит глаза. И сплю я.
Утро
Холмы до сердца прожжены;
Обугленная ветвь кизила.
И трещины, и валуны...
И встало солнце за скалой,
Полно проклятья и отравы,
И каждый луч его иглой
Упал на высохшие травы...
1909, Коктебель
Коктебель
(Письмо)
Пишу я Вам не торопясь.
К чему? Слежу мечтою длинной,
Как моря сладостная вязь
Взбегает на берег пустынный.
Здесь редко птица пролетит
Иль, наклонясь, утонет парус…
Песок и море. И блестит
На волнах солнечный стеклярус.
Прищурясь, поп лежит в песке,
Над шляпою торчит косица;
Иль, покрутившись на носке.
Бежит стыдливая девица.
Стихом пресытившись, поэт
На берег ходит, и дельфину
Вверяет мысли. Зной и свет…
Болят глаза, спалило спину…
Но вот раскатистый рожок
Пансионеров созывает –
И кофе (им язык обжег)
В штанах хозяйка наливает…
Творить расходимся потом.
В 12 ровно – час купанья.
Затем обед – и на втором,
Мой бог, всегда нога баранья.
И чай. Потом гулять идут
В деревню, в лавочку иль в горы
И на закате ужин ждут,
Кидая нищенские взоры…
Но нет, нарушила вчера
Наш сон и грусть однообразья
На берегу в песке игра:
«Игра большая китоврасья!.
Описывать не стану я
Всех этих дерзких ухищрений,
Как Макс кентавр, и я змея
Катались в облаке камений.
Как сдернул Гумилев носки
И бегал журавлем уныло,
Как женщин в хладные пески
Мы зарывали… Было мило…
Письмо, начавши поутру,
Прервал для игр. Храню мечту я
Его окончить ввечеру…
Но сон песчит глаза. И сплю я.
-
Виктор
- Основатель Школы
- Сообщения: 11333
- Зарегистрирован: 14 мар 2002, 07:27
- Откуда: Москва
- Поблагодарили: 1310 раз
Наталья Томина
Утомлённая Крымом
чем теплее, тем дни необузданней. и торопливо
здесь волна наступа - отступает почти бонапартом.
по карманам рассованы самые главные ксивы,
точно бирки к телам – санаторно-курортные карты.
одиноким мужчинам неймется, что парусу в море:
чуть прокатится дрожь – каждый мускул напорист и выпукл.
армянин с золотыми зубами и тьмою во взоре
подает себя так, будто он эротический вымпел.
вороной жеребец, он в поэзии чувств не подкован,
за основу соблазна берет шебуршанье дензнаков.
и смеется над слухом его недорусское слово,
и пугает красоток, мадонн оноре де бальзака.
***
я устала от чуткой размеренной жизни картонной,
где в кишках коридоров кишат разносолые звуки:
пресмыкание шлепанцев, желтых ключей перезвоны,
и орущих детей не берут ни в какую на руки.
у хохлушки у горничной шея не помнит мочала,
правда, быстрые руки навеки повязаны с хлоркой.
всю бездонную ночь я в подушку о важном молчала,
меж собой и слезой мастерила из мыслей распорку.
и манере моей заговорщицкой внемля и вторя,
соглашаясь с тоской и дымок занавесок качая,
мне глубины души открывало ранимое море,
лишь однажды сорвавшись на крик парусиновых чаек…
***
в желтокожей степи, плешеватой и необозримой,
всякий колос сожжен колесницей безбожного солнца,
всякий камень – есть слепок живого зрачка караима.
здесь балтийский поляк пробренчит недовольно: горонцо!
моя польская кровь с очевидною примесью юга
то вскипает, то стынет… но тянет в открытые воды.
указательный луч образует развернутый угол,
задвигая в него горизонт и кусок небосвода,
и обрывок тропы, по которой, не зная покоя,
ухожу от себя, будто это и впрямь допустимо.
и толкает в плечо сумасшедшее горе земное,
не пройдя и меня, наконец-то обманутой, мимо…
Утомлённая Крымом
чем теплее, тем дни необузданней. и торопливо
здесь волна наступа - отступает почти бонапартом.
по карманам рассованы самые главные ксивы,
точно бирки к телам – санаторно-курортные карты.
одиноким мужчинам неймется, что парусу в море:
чуть прокатится дрожь – каждый мускул напорист и выпукл.
армянин с золотыми зубами и тьмою во взоре
подает себя так, будто он эротический вымпел.
вороной жеребец, он в поэзии чувств не подкован,
за основу соблазна берет шебуршанье дензнаков.
и смеется над слухом его недорусское слово,
и пугает красоток, мадонн оноре де бальзака.
***
я устала от чуткой размеренной жизни картонной,
где в кишках коридоров кишат разносолые звуки:
пресмыкание шлепанцев, желтых ключей перезвоны,
и орущих детей не берут ни в какую на руки.
у хохлушки у горничной шея не помнит мочала,
правда, быстрые руки навеки повязаны с хлоркой.
всю бездонную ночь я в подушку о важном молчала,
меж собой и слезой мастерила из мыслей распорку.
и манере моей заговорщицкой внемля и вторя,
соглашаясь с тоской и дымок занавесок качая,
мне глубины души открывало ранимое море,
лишь однажды сорвавшись на крик парусиновых чаек…
***
в желтокожей степи, плешеватой и необозримой,
всякий колос сожжен колесницей безбожного солнца,
всякий камень – есть слепок живого зрачка караима.
здесь балтийский поляк пробренчит недовольно: горонцо!
моя польская кровь с очевидною примесью юга
то вскипает, то стынет… но тянет в открытые воды.
указательный луч образует развернутый угол,
задвигая в него горизонт и кусок небосвода,
и обрывок тропы, по которой, не зная покоя,
ухожу от себя, будто это и впрямь допустимо.
и толкает в плечо сумасшедшее горе земное,
не пройдя и меня, наконец-то обманутой, мимо…
-
Виктор
- Основатель Школы
- Сообщения: 11333
- Зарегистрирован: 14 мар 2002, 07:27
- Откуда: Москва
- Поблагодарили: 1310 раз
Антон Трофимов
Зимняя Ялта
Уехать в Ялту в январе.
Под Рождество сбежать от стужи
Туда, где на причале лужи
Ледком покрыты на заре.
И надышаться про запас
В саду Никитском влажной прели
Листвы, поскольку до апреля
Другого шанса нет у нас.
...Стекут узоры по стеклу
В Массандру въехавшей маршрутки.
И ясно, что не ради шутки
Стремился к раннему теплу
Туда, где воздух чуть горчит
От соли, а не от мороза,
И где в снегу на клумбе роза
Не облетевшая торчит.
Уехать в Ялту в январе.
Под Рождество сбежать от стужи
Туда, где на причале лужи
Ледком покрыты на заре,
Где талый снег стекает с крыш,
Поправ календари и даты,
Туда, откуда никогда ты
Прошедших нас не разглядишь.
Уехать в Ялту в январе...
3-9 января 2002
***
Горечь снега - как горечь моря.
Непоседливых душ смятенье.
Март вокруг. Но с собою споря,
Я поверю в свои сомненья,
Я поверю, что снова лето,
Наплюю на календари,
И тебе расскажу об этом
Накануне новой зари.
Шорох, шипенье, медленный рокот,
Галька в соленой тающей пене.
Прежде терпенья, прежде всех сроков
Море возникнет, как откровенье.
Запах портвейна, соли и дыма.
Горечь - миндальный запах прилива.
Прежде всех прочих прелестей Крыма –
Море за самой кромкой обрыва.
Жар раскаленной за день ограды,
Жгучий, как перец, камень ступеней.
Прежде, чем хочешь, прежде, чем надо
Все это канет без сожалений.
Сказка - не сказка, небыль - не небыль.
Жизни кусочек там, за спиною.
Помнишь - не помнишь, был или не был –
Важно ли, если все это с тобою?
Март 2001
Август в Крыму
Выгибается парусом тьма.
Только в этом краю по ночам,
Грузно скрипнув дверями, дома
Покидают бетонный причал.
Теплым сном наплывает гроза,
Двухэтажный баюкает челн.
И темнеет внизу бирюза,
Отзывается шепотом волн.
Август в Крыму.
Горькая сладость краешка лета.
Мнится: пойму,
Кем я когда-то жил в этом краю.
Август в Крыму.
Перебродившую терпкость ответа
Бережно пью.
Это сонное таинство грез,
Невесомая ласка воды,
В небе соль нерастаявших звезд –
Это мы: это я, это ты.
С перевала текут облака,
Лес промок от вершин до корней.
Мы как камешки греем в руках
Эти девять оставшихся дней.
4-5 августа 2004, Крым
Зимняя Ялта
Уехать в Ялту в январе.
Под Рождество сбежать от стужи
Туда, где на причале лужи
Ледком покрыты на заре.
И надышаться про запас
В саду Никитском влажной прели
Листвы, поскольку до апреля
Другого шанса нет у нас.
...Стекут узоры по стеклу
В Массандру въехавшей маршрутки.
И ясно, что не ради шутки
Стремился к раннему теплу
Туда, где воздух чуть горчит
От соли, а не от мороза,
И где в снегу на клумбе роза
Не облетевшая торчит.
Уехать в Ялту в январе.
Под Рождество сбежать от стужи
Туда, где на причале лужи
Ледком покрыты на заре,
Где талый снег стекает с крыш,
Поправ календари и даты,
Туда, откуда никогда ты
Прошедших нас не разглядишь.
Уехать в Ялту в январе...
3-9 января 2002
***
Горечь снега - как горечь моря.
Непоседливых душ смятенье.
Март вокруг. Но с собою споря,
Я поверю в свои сомненья,
Я поверю, что снова лето,
Наплюю на календари,
И тебе расскажу об этом
Накануне новой зари.
Шорох, шипенье, медленный рокот,
Галька в соленой тающей пене.
Прежде терпенья, прежде всех сроков
Море возникнет, как откровенье.
Запах портвейна, соли и дыма.
Горечь - миндальный запах прилива.
Прежде всех прочих прелестей Крыма –
Море за самой кромкой обрыва.
Жар раскаленной за день ограды,
Жгучий, как перец, камень ступеней.
Прежде, чем хочешь, прежде, чем надо
Все это канет без сожалений.
Сказка - не сказка, небыль - не небыль.
Жизни кусочек там, за спиною.
Помнишь - не помнишь, был или не был –
Важно ли, если все это с тобою?
Март 2001
Август в Крыму
Выгибается парусом тьма.
Только в этом краю по ночам,
Грузно скрипнув дверями, дома
Покидают бетонный причал.
Теплым сном наплывает гроза,
Двухэтажный баюкает челн.
И темнеет внизу бирюза,
Отзывается шепотом волн.
Август в Крыму.
Горькая сладость краешка лета.
Мнится: пойму,
Кем я когда-то жил в этом краю.
Август в Крыму.
Перебродившую терпкость ответа
Бережно пью.
Это сонное таинство грез,
Невесомая ласка воды,
В небе соль нерастаявших звезд –
Это мы: это я, это ты.
С перевала текут облака,
Лес промок от вершин до корней.
Мы как камешки греем в руках
Эти девять оставшихся дней.
4-5 августа 2004, Крым
-
Виктор
- Основатель Школы
- Сообщения: 11333
- Зарегистрирован: 14 мар 2002, 07:27
- Откуда: Москва
- Поблагодарили: 1310 раз
Владимир Туриянский
Воспоминания о городе Керчь
Между мной и тобой пролетают века -
От монгольской стрелы и кривого клинка,
От гонимого ветром шального песка,
Сквозь глухие ордынские степи
До могильных курганов на жёлтой земле,
Перестуков «курьерских» в просторах полей,
До ракетного визга стальных кораблей
И грызни воронья на рассвете.
Нет печальней, чем след от винта за кормой,
И полоски воды между мной и тобой,
Улетающих кружев, что вяжет прибой
Под мурлыканье песен в моторе.
И когда, словно письма, одна за одной
Стаи чаек взлетят над моей головой,
Задрожат, пропадая в дали голубой,
Берега, утонувшие в море.
Этой тяжести нежной от тонкой руки
И слезы на щеке в ожиданьи тоски,
Этой нежности слов, что как выдох легки,
Мне до осени хватит с лихвою...
А кораблик летит над зелёной волной
Не грусти, расставания нам не впервой.
Много было чего между мной и тобой,
Только знаем об этом мы двое.
Что за станция с именем странным Джанкой?
Это было со мной? Или было с тобой?
Хоровод сонных лодок и парус косой
Просмоленной турецкой фелюги...
Ты прости, что опять тебе выпало ждать.
Между мной и тобой - города, города,
Безысходность дорог, поезда, поезда
И степные песчаные вьюги.
Воспоминания о городе Керчь
Между мной и тобой пролетают века -
От монгольской стрелы и кривого клинка,
От гонимого ветром шального песка,
Сквозь глухие ордынские степи
До могильных курганов на жёлтой земле,
Перестуков «курьерских» в просторах полей,
До ракетного визга стальных кораблей
И грызни воронья на рассвете.
Нет печальней, чем след от винта за кормой,
И полоски воды между мной и тобой,
Улетающих кружев, что вяжет прибой
Под мурлыканье песен в моторе.
И когда, словно письма, одна за одной
Стаи чаек взлетят над моей головой,
Задрожат, пропадая в дали голубой,
Берега, утонувшие в море.
Этой тяжести нежной от тонкой руки
И слезы на щеке в ожиданьи тоски,
Этой нежности слов, что как выдох легки,
Мне до осени хватит с лихвою...
А кораблик летит над зелёной волной
Не грусти, расставания нам не впервой.
Много было чего между мной и тобой,
Только знаем об этом мы двое.
Что за станция с именем странным Джанкой?
Это было со мной? Или было с тобой?
Хоровод сонных лодок и парус косой
Просмоленной турецкой фелюги...
Ты прости, что опять тебе выпало ждать.
Между мной и тобой - города, города,
Безысходность дорог, поезда, поезда
И степные песчаные вьюги.
-
Виктор
- Основатель Школы
- Сообщения: 11333
- Зарегистрирован: 14 мар 2002, 07:27
- Откуда: Москва
- Поблагодарили: 1310 раз
Николай Туроверов
Крым
1.
Клубятся вихри – призрачнее птицы.
Июльский день. В мажарах казаки.
Склонилися по ветру будяки
На круглой крыше каменной гробницы.
Струится зной. Уходят вереницы
Далеких гор… Маячат тополя,
А казаки поют, что где-то есть поля,
И косяки кобыл, и вольные станицы
2.
По улицам бег душных летних дней,
А в небе облака, как комья грязной ваты,
На синем шелке бухт корявые заплаты
Железных, дымных, серых кораблей.
По вечерам сторожевых огней
На взморье вещие сполохи –
Огни стремительной эпохи
Над древней скукою камней.
3.
Легла на черепицу тень от минарета,
И муэдзин тоской благословил наш день.
В узорах стен дворца и розы, и сирень
Увядших цветников восточного балета.
Но будут волновать в тени сырой боскета
Чеканные стихи нас, спутница, вдвоем,
И отразит глубокий водоем
Знакомый лик любимого поэта.
4.
Мы шли в сухой и пыльной мгле
По раскаленной крымской глине,
Бахчисарай, как хан в седле,
Дремал в глубокой котловине.
И в этот день в Чуфут-Кале,
Сорвав бессмертники сухие,
Я выцарапал на скале:
Двадцатый год – прощай, Россия.
Крым
1.
Клубятся вихри – призрачнее птицы.
Июльский день. В мажарах казаки.
Склонилися по ветру будяки
На круглой крыше каменной гробницы.
Струится зной. Уходят вереницы
Далеких гор… Маячат тополя,
А казаки поют, что где-то есть поля,
И косяки кобыл, и вольные станицы
2.
По улицам бег душных летних дней,
А в небе облака, как комья грязной ваты,
На синем шелке бухт корявые заплаты
Железных, дымных, серых кораблей.
По вечерам сторожевых огней
На взморье вещие сполохи –
Огни стремительной эпохи
Над древней скукою камней.
3.
Легла на черепицу тень от минарета,
И муэдзин тоской благословил наш день.
В узорах стен дворца и розы, и сирень
Увядших цветников восточного балета.
Но будут волновать в тени сырой боскета
Чеканные стихи нас, спутница, вдвоем,
И отразит глубокий водоем
Знакомый лик любимого поэта.
4.
Мы шли в сухой и пыльной мгле
По раскаленной крымской глине,
Бахчисарай, как хан в седле,
Дремал в глубокой котловине.
И в этот день в Чуфут-Кале,
Сорвав бессмертники сухие,
Я выцарапал на скале:
Двадцатый год – прощай, Россия.
-
Виктор
- Основатель Школы
- Сообщения: 11333
- Зарегистрирован: 14 мар 2002, 07:27
- Откуда: Москва
- Поблагодарили: 1310 раз
Вероника Тушнова
Резкие гудки автомобиля.
Сердца замирающий полет.
В облаках белесой крымской пыли
прячется нежданный поворот.
Полны звона выжженные травы.
Ветром с губ уносятся слова.
Слева склоны, склоны, а направо –
моря сморщенная синева.
Ветер все прохладнее. Все ближе
дальних гор скалистое кольцо.
Я еще до сумерек увижу
ваше загорелое лицо.
Но когда б в моей то было власти,
вечно путь я длила б, оттого,
что минуты приближенья к счастью
много лучше счастья самого.
***
Слабеют выхлопы движка,
тускнеет свет…
Погас.
И ночь, бездонно глубока
обрушилась на нас.
Под раскаленным пеплом звезд
деревья встали в полный рост,
слышнее стало, как ворчит
нагретый гравий под ногой,
и море,
светлое, как щит,
над бухтой выгнулось дугой.
А мы все шли,
в руке рука,
вдоль низких стен из плитняка,
вдоль темных маленьких домов,
где спят давно наверняка.
Сквозь пустыри
и сквозь сады,
где пыльный виноград вился,
мы шли, молчание неся
как чашу, полную воды.
Мы шли не глядя,
наугад, и было так легко идти,
еще не зная, что назад
уже отрезаны пути.
***
У мокрых камней выгибает волна
литую покатую спину.
Над черным хребтом Кара-Дага
луна
истаяла наполовину.
Срываются звезды
с десятков орбит,
их росчерк мгновенен и светел.
Тревогу,
тревогу,
тревогу трубит
в ущельях полуночный ветер.
Пока фосфорящийся след не потух,
Желанье
шепчу я поспешно.
Одно неизменное.
Места для двух
не стало в душе моей грешной.
К осеннему небу
прикован мой взгляд,
авось я судьбу переспорю!
… А звезды летят.
и летят,
и летят.
И падают в Черное море.
Резкие гудки автомобиля.
Сердца замирающий полет.
В облаках белесой крымской пыли
прячется нежданный поворот.
Полны звона выжженные травы.
Ветром с губ уносятся слова.
Слева склоны, склоны, а направо –
моря сморщенная синева.
Ветер все прохладнее. Все ближе
дальних гор скалистое кольцо.
Я еще до сумерек увижу
ваше загорелое лицо.
Но когда б в моей то было власти,
вечно путь я длила б, оттого,
что минуты приближенья к счастью
много лучше счастья самого.
***
Слабеют выхлопы движка,
тускнеет свет…
Погас.
И ночь, бездонно глубока
обрушилась на нас.
Под раскаленным пеплом звезд
деревья встали в полный рост,
слышнее стало, как ворчит
нагретый гравий под ногой,
и море,
светлое, как щит,
над бухтой выгнулось дугой.
А мы все шли,
в руке рука,
вдоль низких стен из плитняка,
вдоль темных маленьких домов,
где спят давно наверняка.
Сквозь пустыри
и сквозь сады,
где пыльный виноград вился,
мы шли, молчание неся
как чашу, полную воды.
Мы шли не глядя,
наугад, и было так легко идти,
еще не зная, что назад
уже отрезаны пути.
***
У мокрых камней выгибает волна
литую покатую спину.
Над черным хребтом Кара-Дага
луна
истаяла наполовину.
Срываются звезды
с десятков орбит,
их росчерк мгновенен и светел.
Тревогу,
тревогу,
тревогу трубит
в ущельях полуночный ветер.
Пока фосфорящийся след не потух,
Желанье
шепчу я поспешно.
Одно неизменное.
Места для двух
не стало в душе моей грешной.
К осеннему небу
прикован мой взгляд,
авось я судьбу переспорю!
… А звезды летят.
и летят,
и летят.
И падают в Черное море.
-
Виктор
- Основатель Школы
- Сообщения: 11333
- Зарегистрирован: 14 мар 2002, 07:27
- Откуда: Москва
- Поблагодарили: 1310 раз
Геннадий Фролов
С гор стекает туман голубой,
Неподвижное море белесо.
Кипарисы неровной грядой
Надо мной нависают с откоса.
В ожидании теплого дня
Зацветает миндаль – и по веткам
Словно бледные вспышки огня
Пробегают, гонимые ветром.
Как любовь, этот сумрак сквозной,
Эта ясная сухость аллеи,
Этот – тронутый чуть желтизной –
Зеленеющий воздух над нею,
Этот мартовский тающий дым,
Этот мох из витой капители,
Этот вдаль уплывающий Крым,
Отраженный в соленой купели.
1977
С гор стекает туман голубой,
Неподвижное море белесо.
Кипарисы неровной грядой
Надо мной нависают с откоса.
В ожидании теплого дня
Зацветает миндаль – и по веткам
Словно бледные вспышки огня
Пробегают, гонимые ветром.
Как любовь, этот сумрак сквозной,
Эта ясная сухость аллеи,
Этот – тронутый чуть желтизной –
Зеленеющий воздух над нею,
Этот мартовский тающий дым,
Этот мох из витой капители,
Этот вдаль уплывающий Крым,
Отраженный в соленой купели.
1977
-
Виктор
- Основатель Школы
- Сообщения: 11333
- Зарегистрирован: 14 мар 2002, 07:27
- Откуда: Москва
- Поблагодарили: 1310 раз
Константин Фролов
Посвящение Керченскому десанту
А водица той ночью
на редкость была холодна,
И штормило изрядно,
и не было видно не зги.
Ни единой звезды в небесах,
ни упругого дна,
Лишь соленые брызги в лицо,
да заряды пурги.
Равнодушно следя,
как в борта ударяет волна,
Из промокшей цигарки
глотая удушливый дым,
Как бы сам про себя,
бормотал пожилой старшина:
«Нам бы лишь уцепиться за край.
А тогда поглядим».
И пускай мне, быть может,
сегодня никто не поверит.
Но во мне эта боль
до последней черты не утихнет:
Сколько нас, вопреки всем законам
ступившим на берег,
Позавидует тем,
кто его никогда не достигнет!
Непроглядную мглу
рассекли пулеметные трассы.
Ослепили нас белые лезвия
прожекторов.
И обрушились тонны свинца
на плоты и баркасы
И стальные осколки вонзились
в борта катеров.
Но уже уцепились за мокрые камни
штрафбаты.
Хоть сырые бушлаты
стремительно сковывал лед.
И сквозь гул канонады
и крепкого русского мата
Разобрать можно было
одно только слово: «Вперед!»
Клокотала вода
под неистовой лавой стальною.
Правый борт заливало,
навылет прошитый снарядом.
И холодное солнце
вставало за нашей спиною.
И смотрел на него старшина
немигающим взглядом.
Как-то так, незаметно,
подкралась и круглая дата.
Жизнь умчалась вперед,
на обочину выбросив нас.
Но опять ветерок,
вздыбив белую пыль Митридата.
Как полвека назад,
мне слезу высекает из глаз.
А вокруг тишина,
будто не было здесь поля брани.
Лишь у старого дота
опять гомонят пацаны.
Только каждой весною
земля, обнажив свои раны.
До сих пор из себя
исторгает железо войны.
Где ж вы, братцы мои? Хоть один –
отзовитесь из мрака!
Как живые,
встают пред глазами знакомые лица…
Ах, как страшно бывает
не только лишь перед атакой,
Но и годы спустя,
когда все это только приснится.
1995
Посвящение Керченскому десанту
А водица той ночью
на редкость была холодна,
И штормило изрядно,
и не было видно не зги.
Ни единой звезды в небесах,
ни упругого дна,
Лишь соленые брызги в лицо,
да заряды пурги.
Равнодушно следя,
как в борта ударяет волна,
Из промокшей цигарки
глотая удушливый дым,
Как бы сам про себя,
бормотал пожилой старшина:
«Нам бы лишь уцепиться за край.
А тогда поглядим».
И пускай мне, быть может,
сегодня никто не поверит.
Но во мне эта боль
до последней черты не утихнет:
Сколько нас, вопреки всем законам
ступившим на берег,
Позавидует тем,
кто его никогда не достигнет!
Непроглядную мглу
рассекли пулеметные трассы.
Ослепили нас белые лезвия
прожекторов.
И обрушились тонны свинца
на плоты и баркасы
И стальные осколки вонзились
в борта катеров.
Но уже уцепились за мокрые камни
штрафбаты.
Хоть сырые бушлаты
стремительно сковывал лед.
И сквозь гул канонады
и крепкого русского мата
Разобрать можно было
одно только слово: «Вперед!»
Клокотала вода
под неистовой лавой стальною.
Правый борт заливало,
навылет прошитый снарядом.
И холодное солнце
вставало за нашей спиною.
И смотрел на него старшина
немигающим взглядом.
Как-то так, незаметно,
подкралась и круглая дата.
Жизнь умчалась вперед,
на обочину выбросив нас.
Но опять ветерок,
вздыбив белую пыль Митридата.
Как полвека назад,
мне слезу высекает из глаз.
А вокруг тишина,
будто не было здесь поля брани.
Лишь у старого дота
опять гомонят пацаны.
Только каждой весною
земля, обнажив свои раны.
До сих пор из себя
исторгает железо войны.
Где ж вы, братцы мои? Хоть один –
отзовитесь из мрака!
Как живые,
встают пред глазами знакомые лица…
Ах, как страшно бывает
не только лишь перед атакой,
Но и годы спустя,
когда все это только приснится.
1995
-
Виктор
- Основатель Школы
- Сообщения: 11333
- Зарегистрирован: 14 мар 2002, 07:27
- Откуда: Москва
- Поблагодарили: 1310 раз
Леонид Цветков
Опять с купальщиками в ссоре,
С утра не просыхая даже,
Угрюмо материлось море,
Шатаясь пьяное по пляжам.
Все в пене море, словно в мыле,
Искало, кто еще нестойкий,
И ночью небо напоило
Горько-соленою настойкой.
И долго, море разбирая
На литры и на километры,
Гудели волны до утра и
Плясали с подгулявшим ветром.
Потом ругались до истерик,
До синяков, до посиненья.
При этом вешались на берег,
С тоски, а не от вожделенья.
А волнолом любовь и силу
Волне сулил. И та, нимало
Не сомневаясь, согласилась,
Но для приличья поломалась.
И он, волнуясь, чуть нетрезвый,
Сливался с ней, хрипя любовно,
Что волноваться ей полезно,
Рожая маленькие волны.
...И вот, поглаживая вскоре
Свое расстроенное брюхо,
К нутру прислушивалось море,
Приставив к раковинам ухо.
А горизонт веревкой тонкой
Связал его почти до мола.
И море булькало тихонько
Водой зеленой, как рассолом.
Опять с купальщиками в ссоре,
С утра не просыхая даже,
Угрюмо материлось море,
Шатаясь пьяное по пляжам.
Все в пене море, словно в мыле,
Искало, кто еще нестойкий,
И ночью небо напоило
Горько-соленою настойкой.
И долго, море разбирая
На литры и на километры,
Гудели волны до утра и
Плясали с подгулявшим ветром.
Потом ругались до истерик,
До синяков, до посиненья.
При этом вешались на берег,
С тоски, а не от вожделенья.
А волнолом любовь и силу
Волне сулил. И та, нимало
Не сомневаясь, согласилась,
Но для приличья поломалась.
И он, волнуясь, чуть нетрезвый,
Сливался с ней, хрипя любовно,
Что волноваться ей полезно,
Рожая маленькие волны.
...И вот, поглаживая вскоре
Свое расстроенное брюхо,
К нутру прислушивалось море,
Приставив к раковинам ухо.
А горизонт веревкой тонкой
Связал его почти до мола.
И море булькало тихонько
Водой зеленой, как рассолом.
-
Профессор Дуб
- Сообщения: 610
- Зарегистрирован: 22 ноя 2010, 07:24
Прощание с лишним весом
Со мною вот что происходит:
С меня мой лишний вес уходит.
Уходит днём, уходит ночью,
Уходит с грустью, уходит молча.
Уходит без диет-ограничений,
Без голоданий-умопомрачений.
Уходит тихо, как в песок вода.
Уходит безвозвратно, навсегда.
Уходит без обьятий на прощание,
Он не вынес нового дыхания-
В октябре две тысячи восьмого
Приобрёл я тренажёр Фролова.
В декабре сгорели словно спички
Две известные, но вредные привычки.-
Не дружу я больше с сигаретой,
С водкой как и с пивом песня спета.
Март подал мне новые надежды:
Уменьшаться стал размер одежды.
От аптеки ухожу в отвязку.
"Феномен Фролова" - просто сказка!!!
Со мною вот что происходит:
С меня мой лишний вес уходит.
Уходит как слуга на вольный хлеб.
Понимающе машу ему во след!
(Омар не Хайям)
Со мною вот что происходит:
С меня мой лишний вес уходит.
Уходит днём, уходит ночью,
Уходит с грустью, уходит молча.
Уходит без диет-ограничений,
Без голоданий-умопомрачений.
Уходит тихо, как в песок вода.
Уходит безвозвратно, навсегда.
Уходит без обьятий на прощание,
Он не вынес нового дыхания-
В октябре две тысячи восьмого
Приобрёл я тренажёр Фролова.
В декабре сгорели словно спички
Две известные, но вредные привычки.-
Не дружу я больше с сигаретой,
С водкой как и с пивом песня спета.
Март подал мне новые надежды:
Уменьшаться стал размер одежды.
От аптеки ухожу в отвязку.
"Феномен Фролова" - просто сказка!!!
Со мною вот что происходит:
С меня мой лишний вес уходит.
Уходит как слуга на вольный хлеб.
Понимающе машу ему во след!
(Омар не Хайям)
Стихи
Арсений Тарковский
Жизнь, жизнь
I
Предчувствиям не верю и примет
Я не боюсь. Ни клеветы, ни яда
Я не бегу. На свете смерти нет.
Бессмертны все. Бессмертно все. Не надо
Бояться смерти ни в семнадцать лет,
Ни в семьдесят. Есть только явь и свет,
Ни тьмы, ни смерти нет на этом свете.
Мы все уже на берегу морском,
И я из тех, кто выбирает сети,
Когда идет бессмертье косяком.
II
Живите в доме - и не рухнет дом.
Я вызову любое из столетий,
Войду в него и дом построю в нем.
Вот почему со мною ваши дети
И жены ваши за одним столом -
А стол один и прадеду и внуку:
Грядущее свершается сейчас,
И если я приподнимаю руку,
Все пять лучей останутся у вас.
Я каждый день минувшего, как крепью,
Ключицами своими подпирал,
Измерил время землемерной цепью
И сквозь него прошел, как сквозь Урал.
III
Я век себе по росту подбирал.
Мы шли на юг, держали пыль над степью;
Бурьян чадил; кузнечик баловал,
Подковы трогал усом, и пророчил,
И гибелью грозил мне, как монах.
Судьбу свою к седлу я приторочил;
Я и сейчас, в грядущих временах,
Как мальчик, привстаю на стременах.
Мне моего бессмертия довольно,
Чтоб кровь моя из века в век текла.
За верный угол ровного тепла
Я жизнью заплатил бы своевольно,
Когда б ее летучая игла
Меня, как нить, по свету не вела.
1965
Жизнь, жизнь
I
Предчувствиям не верю и примет
Я не боюсь. Ни клеветы, ни яда
Я не бегу. На свете смерти нет.
Бессмертны все. Бессмертно все. Не надо
Бояться смерти ни в семнадцать лет,
Ни в семьдесят. Есть только явь и свет,
Ни тьмы, ни смерти нет на этом свете.
Мы все уже на берегу морском,
И я из тех, кто выбирает сети,
Когда идет бессмертье косяком.
II
Живите в доме - и не рухнет дом.
Я вызову любое из столетий,
Войду в него и дом построю в нем.
Вот почему со мною ваши дети
И жены ваши за одним столом -
А стол один и прадеду и внуку:
Грядущее свершается сейчас,
И если я приподнимаю руку,
Все пять лучей останутся у вас.
Я каждый день минувшего, как крепью,
Ключицами своими подпирал,
Измерил время землемерной цепью
И сквозь него прошел, как сквозь Урал.
III
Я век себе по росту подбирал.
Мы шли на юг, держали пыль над степью;
Бурьян чадил; кузнечик баловал,
Подковы трогал усом, и пророчил,
И гибелью грозил мне, как монах.
Судьбу свою к седлу я приторочил;
Я и сейчас, в грядущих временах,
Как мальчик, привстаю на стременах.
Мне моего бессмертия довольно,
Чтоб кровь моя из века в век текла.
За верный угол ровного тепла
Я жизнью заплатил бы своевольно,
Когда б ее летучая игла
Меня, как нить, по свету не вела.
1965
It has all been very interesting
-
Профессор Дуб
- Сообщения: 610
- Зарегистрирован: 22 ноя 2010, 07:24
Арсений Тарковский
Земное
Когда б на роду мне написано было
Лежать в колыбели богов,
Меня бы небесная мамка вспоила
Святым молоком облаков,
И стал бы я богом ручья или сада,
Стерег бы хлеба и гроба,-
Но я человек, мне бессмертья не надо:
Страшна неземная судьба.
Спасибо, что губ не свела мне улыбка
Над солью и желчью земной.
Ну что же, прощай, олимпийская скрипка,
Не смейся, не пой надо мной.
Проводы
Вытрет губы, наденет шинель,
И, не глядя, жену поцелует.
А на улице ветер лютует,
Он из сердца повыдует хмель.
И потянется в город обоз,
Не добудешь ста грамм по дороге,
Только ветер бросается в ноги
И глаза обжигает до слез.
Был колхозником — станешь бойцом.
Пусть о родине, вольной и древней,
Мало песен сложили в деревне —
Выйдешь в поле, и дело с концом.
А на выезде плачет жена,
Причитая и руки ломая,
Словно черные кони Мамая,
Где-то близко, как в те времена,
Мчатся, снежную пыль подымая,
Ветер вьет, и звенят стремена.
Рукопись
Я кончил книгу и поставил точку
И рукопись перечитать не мог.
Судьба моя сгорела между строк,
Пока душа меняла оболочку.
Так блудный сын срывает с плеч сорочку,
Так соль морей и пыль земных дорог
Благословляет и клянет пророк,
На ангелов ходивший в одиночку.
Я тот, кто жил во времена мои,
Но не был мной. Я младший из семьи
Людей и птиц, я пел со всеми вместе
И не покину пиршества живых -
Прямой гербовник их семейной чести,
Прямой словарь их связей корневых.
Земное
Когда б на роду мне написано было
Лежать в колыбели богов,
Меня бы небесная мамка вспоила
Святым молоком облаков,
И стал бы я богом ручья или сада,
Стерег бы хлеба и гроба,-
Но я человек, мне бессмертья не надо:
Страшна неземная судьба.
Спасибо, что губ не свела мне улыбка
Над солью и желчью земной.
Ну что же, прощай, олимпийская скрипка,
Не смейся, не пой надо мной.
Проводы
Вытрет губы, наденет шинель,
И, не глядя, жену поцелует.
А на улице ветер лютует,
Он из сердца повыдует хмель.
И потянется в город обоз,
Не добудешь ста грамм по дороге,
Только ветер бросается в ноги
И глаза обжигает до слез.
Был колхозником — станешь бойцом.
Пусть о родине, вольной и древней,
Мало песен сложили в деревне —
Выйдешь в поле, и дело с концом.
А на выезде плачет жена,
Причитая и руки ломая,
Словно черные кони Мамая,
Где-то близко, как в те времена,
Мчатся, снежную пыль подымая,
Ветер вьет, и звенят стремена.
Рукопись
Я кончил книгу и поставил точку
И рукопись перечитать не мог.
Судьба моя сгорела между строк,
Пока душа меняла оболочку.
Так блудный сын срывает с плеч сорочку,
Так соль морей и пыль земных дорог
Благословляет и клянет пророк,
На ангелов ходивший в одиночку.
Я тот, кто жил во времена мои,
Но не был мной. Я младший из семьи
Людей и птиц, я пел со всеми вместе
И не покину пиршества живых -
Прямой гербовник их семейной чести,
Прямой словарь их связей корневых.
-
Винни-Пух и все-все-все
- Сообщения: 1524
- Зарегистрирован: 5 дек 2009, 14:02
- Благодарил (а): 39 раз
- Поблагодарили: 186 раз
Был домик в три оконца
В такой окрашен цвет,
Что даже в спектре солнца
Такого цвета нет.
Он был еще спектральней,
Зеленый до того,
Что я в окошко спальни
Молился на него.
Я верил, что из рая,
Как самый лучший сон,
Оттенка не меняя,
Переместился он.
Поныне домик чудный,
Чудесный и чудной,
Зеленый, изумрудный,
Стоит передо мной.
И ставни затворяли,
Но иногда и днем
На чем-то в нем играли,
И что-то пели в нем,
А ночью на крылечке
Прощались и впотьмах
Затепливали свечки
В бумажных фонарях.
***
Пускай меня простит Винсент Ван-Гог
За то, что я помочь ему не мог,
За то, что я травы ему под ноги
Не постелил на выжженной дороге,
За то, что я не развязал шнурков
Его крестьянских пыльных башмаков,
За то, что в зной не дал ему напиться,
Не помешал в больнице застрелиться.
Стою себе, а надо мной навис
Закрученный, как пламя, кипарис,
Лимонный крон и темно-голубое,-
Без них не стал бы я самим собою;
Унизил бы я собственную речь,
Когда б чужую ношу сбросил с плеч.
А эта грубость ангела, с какою
Он свой мазок роднит с моей строкою,
Ведет и вас через его зрачок
Туда, где дышит звездами Ван-Гог.
Арсений Тарковский
В такой окрашен цвет,
Что даже в спектре солнца
Такого цвета нет.
Он был еще спектральней,
Зеленый до того,
Что я в окошко спальни
Молился на него.
Я верил, что из рая,
Как самый лучший сон,
Оттенка не меняя,
Переместился он.
Поныне домик чудный,
Чудесный и чудной,
Зеленый, изумрудный,
Стоит передо мной.
И ставни затворяли,
Но иногда и днем
На чем-то в нем играли,
И что-то пели в нем,
А ночью на крылечке
Прощались и впотьмах
Затепливали свечки
В бумажных фонарях.
***
Пускай меня простит Винсент Ван-Гог
За то, что я помочь ему не мог,
За то, что я травы ему под ноги
Не постелил на выжженной дороге,
За то, что я не развязал шнурков
Его крестьянских пыльных башмаков,
За то, что в зной не дал ему напиться,
Не помешал в больнице застрелиться.
Стою себе, а надо мной навис
Закрученный, как пламя, кипарис,
Лимонный крон и темно-голубое,-
Без них не стал бы я самим собою;
Унизил бы я собственную речь,
Когда б чужую ношу сбросил с плеч.
А эта грубость ангела, с какою
Он свой мазок роднит с моей строкою,
Ведет и вас через его зрачок
Туда, где дышит звездами Ван-Гог.
Арсений Тарковский